И с отчаявшимся мазохизмом ты оторвался от них и бросился в мрачную реальность. Ты ехал - от ничего к ничему. Убегал - от ничего, потому что неотчетливо и неосознанно ты почувствовал глубочайшее убеждение, что то, от чего ты так слепо пытаешься убежать, навсегда останется с тобой, упорное, цепкое и вечное; это было в твоем сердце, в твоей крови и костях; не имели значения ни мучения, ни жертвы, ни безумные попытки убежать. У тебя не было никакого выхода.
Но выхода из чего? Господи, что же это было? Ты вдруг с силой ударил себя кулаком по колену, с безумной силой, и закричал, перекрывая грохот поезда: "Но это ужасно, ужасно! Это невыносимо! Клянусь, я что-нибудь сделаю!"
А затем сидел в купе, глядя в темное окно, устыженный и испуганный, всерьез размышляя, не сошел ли ты с ума.
P
Кот снова пронзительно взвыл, и опять в наступившей после этого тишине, стоя в центре холла при слабом освещении, он услышал звук капель воды, стучавших по раковине. Скорее в силу привычки, чем по необходимости (потому что мог определить его на ощупь), он подошел ближе к свету и посмотрел на ключ, чтобы убедиться, что это был тот самый ключ с двумя крупными зубчиками, другой ключ был от парадного. Он быстро взглянул вверх, когда из передней услышал, как она передвигает по ковру стул ближе к столу, чтобы читать. Это хорошо, значит, она будет сидеть.
"Это хорошо, - подумал он, - что ты хочешь этим сказать, какая разница, давай входи..."
16
Входи. Да, она будет сидеть, а ты снимешь пальто и шляпу, и она скажет: "Ты сегодня поздно, не забыл принести конфет?" - ты ничего не ответишь, встанешь и будешь смотреть на нее, а потом скажешь: "Мил, на этот раз я намерен добиться от тебя правды", и ты проведешь там час или два, потом оденешься и уйдешь домой... А может, и не пойдешь...
Приблизительно об этом ты думал, когда садился в тот поезд. Ты не произносил в уме слово "дом", но, пытаясь отыскать смысл, в ослеплении вернулся к этой идее. Сначала казалось, что в этом что-то есть. После бессонной ночи ты вышел из поезда ослепительно жарким июльским днем и взял такси до отеля. Несмотря на огромные перемены со времени твоего детства, все здесь казалось знакомым и приветливым, потому что прошло всего два года с тех пор, как ты приезжал сюда на похороны матери. В гостинице тебя никто не помнил, но после ленча, прогуливаясь по Купер-стрит, тебя узнал один из твоих школьных учителей, с которым ты возобновил знакомство в предыдущий приезд, еще ты встретил старого доктора Калпа, поседевшего и ссутулившегося, он потребовал, чтобы ты остановился и поболтал с ним... Вы вспоминали твоего отца...
Ты увидел свой дом, обветшавший, с облезшей краской, но все тот же. Окно в нише, у которого ты сидел зимой, занимаясь алгеброй, колонны над портиком с прикрепленным дверным молотком, место под кленом, где Джейн принимала своих подружек из школы, ставила летом маленький столик для чая, пренебрегая насмешками соседских мальчишек; окно, у которого ты стоял и смотрел на улицу в тот день, когда умер твой отец...
Агент по недвижимости сообщил тебе, что старый дом Сидни, как он его называл, - и это спустя двадцать лет! - сейчас принадлежал мистеру Мейзенстоду из Первого национального банка и сдавался на месяц человеку, которому принадлежала мясная лавка и у которого было восемь детей. Дом можно было купить задешево. На следующий день ты заключил сделку и тут же расплатился чеком на шесть тысяч двести долларов. Но мясник уплатил арендную плату до конца июля и просил, чтобы ему разрешили прожить здесь еще месяц сверх этого. Твоим планам приходилось подождать. Однако ты отправился к подрядчику и условился о полном обновлении дома, о ремонте, покраске, о новой печи и штукатурке - работы должны были начаться первого сентября. К этому моменту ты стал задаваться вопросом: уж не собираешься ли ты здесь жить? Ты отвечал на него уклончиво. В газете, которая теперь стала выходить ежедневно, появилась статья о невероятных усовершенствованиях, которые мистер Уильям Б. Сидни, известный нью-йоркский капиталист, намерен произвести в своем старом фамильном доме на Купер-стрит, который он недавно приобрел. Ничего не оставалось делать, ты бродил по городу, а его жители, по-видимому, недоумевали, какого черта ты здесь делаешь. Ты предпринимал прогулки за город и ходил ловить рыбу на озеро Хармон...
В середине августа ты поехал поездом в Дейтон, там нанял машину с шофером и велел ему везти тебя на запад по Милвейл-роуд. Дорога была настоящей транспортной артерией; милая деревенская дорога, по который вы с Люси катили в ее старом родстере и подскакивали на ухабах, теперь исчезла. При езде по этой гладкой, великолепной дороге мили проскакивали так быстро, что ты достиг фермы задолго до того, как ожидал ее увидеть; вы промчались мимо; на твой крик водитель остановился, развернулся и покатил назад, остановившись прямо перед домом. Здесь почти ничего не изменилось, за исключением появившихся вдали новых конюшен; дом по-прежнему слепил своей белизной среди вечнозеленых растений, а все остальные строения были выкрашены желтой краской. Все то же: позади фруктовый сад и теннисный корт. Ты хотел было выйти, пройтись по лугу и подняться на поросший лесом холм, оттуда спуститься вдоль ручья к озеру, где вы сидели с Люси в тот летний день, но ты подавил это желание. Пока ты сидел в машине, из-за угла конюшни появился всадник на лошади и стал мелкой рысью приближаться по подъездной дорожке. Это был отец Люси, постаревший, показавшийся тебе меньше ростом, но с прежней прямой осанкой. Ты ожидал увидеть его жену, но она не появилась. Когда он проскакал под воротами и в одиночестве стал удаляться по дороге, ты сказал себе, что она умерла. Никакая иная причина не могла разделить этих двоих, даже на время утренней прогулки.
Ты сказал водителю: "Назад в Дейтон". Высунулся из окна и смотрел назад, пока крупная надпись красными буквами по желтой доске "Милвейл сток фарм" не исчезла из виду. В ту ночь ты сидел нерешительный, полностью растерянный в номере гостиницы и тщетно пытался читать. Ты думал об Айдахо, но не хотел видеться с Ларри.
Тебе никого не хотелось видеть. И тем не менее ты должен кого-нибудь видеть, должен двигаться. Ты содрогнулся, вспомнив вечер, проведенный у тетушки Коры неделю назад, когда сидел на ее узком крылечке, ее кресло-качалка раскачивалась взад-вперед, пока она вела нескончаемый разговор своим пронзительным трескучим дискантом о последних часах твоей матери и о неизменном приготовлении на кухне кетчупа из томатов. Нет, возвращаться туда было бессмысленным. Не сейчас, по крайней мере, и не через месяц. С кем там разговаривать? Разве там был кто-нибудь, кому можно было бы что-то сказать?
Утром ты уехал поездом в Кливленд, прибыв туда в середине дня, направился со своим багажом в гостиницу "Огайо" и зарегистрировался. Было жарко и знойно, ни единого спасительного ветерка с озера, некоторое время ты бродил по улицам и наконец оказался перед Клубом охотников за соколами но ты не зашел в него. Ты постоял там, затем с поникшими плечами ушел восвояси. Вскоре ты вернулся в отель, где десять минут провел у портье, изучая расписание поездов, затем поднялся в номер и собрал чемоданы, которые распаковал всего три часа назад. Присев на кровать, ты заказал разговор с подрядчиком, и тебе сообщили, что все готово к тому, чтобы начать работы по дому точно с первого сентября, в ту же минуту, как выедут мясник и его семейство. Часом позже поезд мчал тебя на восток.
Тебе пришлось сойти в Олбани в пять часов утра и около часа ждать поезда на Бостон, где ты сделал еще одну пересадку, на этот раз на поезд, отправлявшийся на север.
В ожидании очередного поезда ты провел ночь в гостинице в Портленде, и раннее утро застало тебя в дребезжащем местном поезде, двигавшемся в сторону лесов Мейна. Сойдя на станции в Пайнвилле около полудня и следуя указаниям, которые ты записал в офисе двумя месяцами раньше, ты нанял "форд" в небольшом гараже при дороге и минут двадцать трясся по узкой грязной дороге, забираясь в глубь леса. Наконец "форд" остановился перед маленьким коттеджем, располагавшимся в середине поляны; с одного конца громоздилась куча напиленных дров, поднимаясь выше крыши домика; из-за этой кучи появился какой-то человек и стал медленно приближаться к тебе.
Да, сказал он, его зовут Стив, и это его усадьба; да, сказал он, тропинка на Бакит-Лейк сворачивает вправо от дороги, как раз за опушкой этой поляны. Ты не пропустишь поворота; около трех миль налево уходит старая лесная дорога, а на Бакит-Лейк нужно свернуть вправо. Да, конечно, ты можешь оставить у него свои вещи, но он сможет доставить их только послезавтра. Ты достал из чемодана зубную щетку и расческу, передал ему вещи, расплатился с водителем "форда", прошел по дороге несколько сотен футов до того места, где поворот на тропинку был отмечен упавшим деревом, и углубился в лес.
Первые две-три мили ты довольно уверенно шагал по тропинке, но затем стал сомневаться, в одном месте, когда внезапно тропинка вывела тебя на широкую поляну, которая в дождливый сезон, видимо, была болотом, ты рыскал по лесу около часу, прежде чем снова нашел тропу. Даже в лесу поддеревьями было жарко, пот стекал по твоему лицу и по спине, пока ты шагал, повесив пальто и пиджак на руку, в неуместном здесь и неудобном деловом костюме и в начищенных кожаных туфлях. Ты давно оставил позади дорогу; тропинка казалась бесконечной.
Предполагалось, что она тянется на семь миль, и ты начинал чувствовать беспокойство; ты взглянул на часы; может, ты сбился с пути? Ты зашагал быстрее, через несколько минут за стволами деревьев появился просвет, и ты вдруг оказался на краю зеленой лужайки, которая мягко спускалась вниз к берегу озера - миниатюрному круглому озерку не более трех сотен ярдов в диаметре, окруженному со всех сторон густым зеленым лесом. Невдалеке, справа от тебя, стояла небольшая хижина, и ты чуть ли не бегом кинулся к ней с криком: "Эй! Шварц! Привет!"
Он лежал в траве за хижиной и читал книгу. На твои крики он вскочил и бросился к тебе навстречу с удивленной и радостной улыбкой:
- Билл! Боже, как ты забавно выглядишь! - И он горячо пожал тебе руку. - Все-таки ты приехал!
За эти три недели десятки раз ты готов был все ему рассказать - для этого ты и полез в эту глушь. Тебе казалось, что, рассказав ему, ты испытаешь невероятное облегчение; если произнесешь все это вслух, все детали и случаи, а потом скажешь: "Вот что ты об этом думаешь? Разве это не чепуха?" Может, поэтому ты и не решился это сделать, потому что это было единственным концом, за который ты мог потянуть; если это казалось необъяснимым и нелепым самому тебе, как это будет выглядеть в рассказе, что он может сказать, только то, что ты сходишь с ума? Может, ты ожидал от него чего-то еще. В нем был какой-то свет, которого он никому не показывал - ты просто знал, что он у него есть. У него была какая-то тайна, всегда была; каждое лето он уезжал в эту хижину на два месяца, абсолютно один, - ты был единственным человеком, которого он пригласил сюда.
Когда ты плавал, ловил рыбу, бродил по лесу, читал его книги и лежал на траве, разговаривая с ним, на траве под открытым, усыпанным звездами небом, а над тобой пролетал мягкий шепот деревьев, у тебя было ощущение, что твое здравомыслие оказалось во власти дурного духа и ты ищешь слово, способное изгнать его. Уставший после дневного напряжения, так как Шварц был невероятно активным и ты с трудом поспевал за ним. Он сидел в лодке, вытащенной на берег озера, курил, вокруг спускались сумерки, и после долгого молчания говорил:
- Нет, не думаю, что это важно, но этого, конечно, никто не сможет доказать. Просто потому, что я не могу представить себе организм, который заставляет действовать кто-то, помимо его самого. Разве только стимулы, но это другое дело. Если ты дотронешься до меня раскаленным железом, я отпряну, но железо здесь только внешнее; пружина моего действия находится внутри - это желание отстраниться от того, что может причинить боль. Все моральные и этические нормы не что иное, как то же раскаленное железо Христос и Магомет, Кант и Кальвин, и Энтони Комсток - все они, собственно, одинаковы - невротические кузнецы, которые бросают железо в пламя, раздувают кузнечные меха, затем выдергивают нас и куют.
Ха! По меньшей мере, только некоторые понимают, почему мы отпрыгиваем, - но остальные только скрываются за дерево и строят им рожи...
Это была его любимая тема. Ты молча сидел, курил, лениво прислушиваясь к его болтовне, размышляя, почти спокойный... Горячее железо... Слова... Чушь!
Его отпуск подходил к концу, на День труда Шварцу нужно было уезжать. Ты проводил его по тропинке до Уилсона. Довольный и обрадованный твоим решением остаться, он договорился со Стивом, что он будет снабжать тебя продуктами, а также чтобы он приготовил хижину и лодку на зимовку, когда ты соберешься уезжать. Днем за ним пришел "форд", ты стоял и махал ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом один зашагал по тропе назад.
Ты вынес одиночество всего две недели. После первого же дня и ночи ты стал бояться, во всяком случае, тебе стало крайне неуютно. Все, что в его присутствии было таким приветливым и мирным, - лес, тихое крошечное озерко, обволакивающая тишина, время от времени нарушаемая только пением птиц, шорох невидимой белки или мускусной крысы, - все стало невероятно враждебным и угрожающим. Ты не хотел выходить на озеро в лодке, озеро казалось бездонным, запретным и ужасающим; а что касается леса, то однажды, когда ты направился к вершине холма, куда часто хаживал с Шварцем, ты повернул на полдороги, какой-то момент стоял, затаив дыхание, в самой чащобе леса, а затем стремительно побежал назад по своим следам, чтобы поскорее увидеть сквозь редеющий лес поляну с хижиной и озеро. Хуже всего было по ночам: ты не мог заснуть и, лежа с открытыми глазами в темноте, глазел на квадрат окна, прислушиваясь к тишине...
Как-то, сидя в сгущающихся сумерках у самой воды, ты обнаружил, что раздумываешь о том, что произойдет, если ты выплывешь в лодке на середину озера и спрыгнешь в воду. Естественно, если ты не поплывешь, то утонешь; но сможешь ли ты удержаться от того, чтобы не плыть? Лодка будет находиться от тебя всего в нескольких футах. Сможешь ли ты устоять против желания ухватиться за ее борт?
Даже если тебе удастся захватить лодку и она затонет, до берега всего миля с небольшим. Сможешь ли ты держать неподвижными руки и ноги и уйти на дно? А что, если набить карманы камнями или привязать их в сумке к шее?
Это было бы ужасно, ты не смог бы этого сделать. Открыть глаза и увидеть хижину, лес и небо... Ты наклонился и пошлепал рукой по воде, вздрагивая, затем встал, вернулся в хижину и постелил себе постель, взяв еще одно одеяло, потому что ночи стали заметно холоднее.
Утром, сразу после завтрака, ты направился по тропинке к Уилсону. Он не мог прийти за твоим багажом в тот день, а для того, чтобы вызвать "форд", ему нужно было проехать шесть миль до ближайшего телефона. Ты был вынужден остаться в его коттедже до следующего дня, когда около полудня появился "форд" и доставил тебя в Пайнвилль. Стив встал на заре, чтобы привезти твои вещи. В Портленде ты сделал пересадку на Бостон и прибыл туда поздно вечером. Ты провел ночь в отеле, намереваясь доехать до Олбани на следующий день, а оттуда до Огайо, но, когда настало утро, ты решил, что лучше поехать в Нью-Йорк, и взял билет на скорый поезд.
По мере того как на южном берегу увеличивались в размере "Мерчантс лимитед", ты сообразил, что уже прошла середина сентября и что работы по ремонту дома, возможно, уже закончены - тебе сказали, что это займет всего две недели. Собственно, ты уже знал, хотя и не признавал, что больше никогда не вернешься в однажды оставленную тобой шелуху кокона. Как всегда, ты ничего не собирался делать. Значит, ты хотел остаться в Нью-Йорке? Нет. То есть - нет. Джейн и дети уже вернулись с моря; нет, занятия в их школе начинаются только ближе к октябрю.
Эрма, вероятно, еще в Европе, она не писала тебе по меньшей мере месяц. Дик... О, но какое это имеет значение?
На Гранд-Сентрал ты погрузил багаж в такси и назвал водителю адрес на Восемьдесят пятой улице. Улицы были забиты машинами, ты едва двигался, и тобой все больше овладевало нетерпение; и ты понимал, что напряжение становится все сильнее, доходя до точки взрыва, с трудом принудил себя сохранять спокойствие: застанешь ли ты ее дома? Будет ли она одна? Лучше было позвонить ей из Бостона. Но в Бостоне ты собирался двинуться в Огайо... Господи, что же водитель не может объехать этот проклятый лимузин, который занял собой всю дорогу?!
Она была дома. Одна. Водитель такси отказался помочь тебе из-за замечания, которое ты ему сделал по поводу его мастерства, и ты запыхался, поднимая два тяжелых чемодана по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29