Когда мы расстались, то уже полгода не были вместе.
– Были.
– Нэнси… – укоризненно вздохнул я. – Я бы такое помнил.
– Вот как? Это при твоей-то памяти? Помнишь конец июля, когда я зашла, чтобы забрать веши? Ты тогда нализался мартини и бормотал какую-то ерунду про свою мать и церковь. Совсем плохой был. Я тебя отвела в постель и сама легла.
– Э-э… Надеюсь, я тебя не заставлял?
Нэнси презрительно фыркнула.
– Да где тебе… Мне хотелось. А потом, – вздохнула она, – я собиралась уезжать и думала, что мы больше не увидимся.
– Извини. Совсем вылетело из головы.
– Все в порядке, Морж. Я и сама тогда выпила для храбрости. Если бы ты попросил, я бы, может, даже осталась. Хотя глупо, конечно.
Странно, что холоки до этого не докопались. Наверное, Нэнси просто никогда мне не снилась – не того она сорта женщина. А может быть, мое «бормотание о церкви» нарушило контакт? Или дело в том, что я напился и вырубился? Может, и так.
– Так или иначе, прими мои поздравления, папочка! – усмехнулась она.
Я вспомнил об итальянском фокусе с иглой, который показывал Сол. Он сказал, мальчик и девочка… Мальчика уже нет. Значит, у меня есть дочь. Я стал отцом. С минуту я молча смотрел в окно. По небу плыли облака – медленно, сонно, словно времени для них не существовало.
– Как ее зовут? – спросил я. Нэнси не знала. Закрытая информация. – Что? Ты не хочешь, чтобы я видел собственного ребенка?
– С ней все в порядке, Джон. Я даже не знаю, в какой штат ее отправили. Когда она вырастет, то сама решит, видеться ей с нами или нет.
Я не сразу сообразил.
– Ты что, отдала ее приемным родителям?
– Конечно.
При том образе жизни, который вела Нэнси, такой выход представлялся самым разумным. Работа, работа и ничего, кроме работы. Роды прошли нормально. Разумеется, искусственные, под наркозом. Никаких романтических бредней эпохи 60-х Нэнси не признавала. Один раз покормила грудью и отдала.
После этого темы для разговора почти иссякли. Она попросила разрешения оставить у себя несколько моих томов Юнга. Я не возражал. Мы немного поболтали, вспоминая тс немногие приятные мелочи, которые оживляли пашу запутанную совместную жизнь, и пожелали друг другу всего хорошего.
Повесив трубку, я долго стоял и смотрел в окно. Перед моими глазами возникло видение, переполнившее меня счастьем. Светловолосая девочка с глазами Нэнси позвонила и дверь. Она продавала шоколадные батончики – в благотворительных целях, в пользу школы. Черный шоколад и нежная белоснежная начинка. Теперь, подумал я, любая девочка, которую я встречу на улице, в магазине, где угодно, может оказаться моей дочерью. Чудесное, доселе незнакомое чувство: мне сделали подарок, и я даже не знаю, кого благодарить.
Настали новые времена. Я снова, как выражается Хоган, «встал в строй». Опять практикую, как и раньше, с той только разницей, что клиентам теперь приходится подстраиваться под мое необычное расписание: первыми я принимаю тех, кто пришел позже. В минуты отдыха мне часто приходит на ум Лора. Фотография, которую я взял у нее с обещанием уничтожить, висит на стене кабинета рядом с дипломами как напоминание о том, что в жизни всегда есть место тайне. На снимке остался лишь пустой дверной проем, «дверь номер три», в которой когда-то стояла женщина – или могла стоять. Или еще будет? Возможное прошлое. Загадка.
С Джеком и Солом я вижусь редко, от случая к случаю. Они основали приют для бездомных в центре города и добились в этом благородном деле немалых успехов. Мать Сьюзи у них главный повар. Из дома священника я переселился в плавучий дом на реке Детройт. Нам с Сьюзи там нравится: мы оба любим воду. Она даже учит меня плавать. Так что праздничными фейерверками в День Независимости мы любуемся из первого ряда, к великому страху Аймиша – он у нас первый помощник капитана. Милая птичка, хотя и с характером. Однако ко мне по-прежнему привязан и старается никому особо не демонстрировать ни своих талантов, ни моего идиотизма.
К своей новой жизни я постепенно привыкаю, хоть и с трудом. Ощущения похожи на те, которые испытываешь, когда, прочитав от корки до корки свежий воскресный номер «Новостей Единого Мира», оставляешь на полу ворох газетных страниц и отмываешь руки от типографской краски. Черные струйки стекают в белоснежную раковину, в голове водоворот фактов и цифр – чувствуешь себя гораздо ииформированнее, но нисколько не умнее. Сплю я, однако, хорошо. Есть у меня и еще одно утешение: я помню все свои сны.
Теперь все их помнят.
Перемены наступили сразу – поразительные, невероятные. Хватило одной-единственной ночи, чтобы революция в сознании стала явью. Способность сохранять сны повлекла за собой самые разнообразные последствия. Все сны стали осознанными. Оставаясь в памяти вплоть до мельчайших деталей, они способны доставлять ни с чем несравнимое удовольствие – в большей степени, чем наркотики. Неудивительно, что холоки так к ним пристрастились. Вдохновение, почерпнутое из сна, больше никуда не улетучивается. Связь снов с долговременной памятью доказана, и теперь, когда передающие линии, прежде захваченные ходоками, освободились, прошлая жизнь человека предстает перед ним во всей полноте. И что удивительно, такой мощный дополнительный приток информации вовсе не вызывает психической перегрузки, как будто скрытые резервы мозга, дремавшие в течение долгих тысячелетий, наконец пробудились.
Однако самым впечатляющим и в тоже время непонятным следствием вновь обретенных снов был экспоненциальный скачок способности людей сопереживать. Психологи предпочитают называть его «эффектом стирания фобий», а некоторые ученые считают иллюзией, вызванной стереоскопичностью сознания. Политики самых разных направлений сошлись на том, что это проявление эволюционного скачка, неизбежного в развитии человеческого вида, но практические выводы, как всегда, делают прямо противоположные. Словом, никто пока внятного объяснения не предложил. Более того, Сол полагает, что точной теории никогда и не будет, поскольку речь идет о веши неосязаемой. Так или иначе, уход холоков позволил человечеству преодолеть барьеры, разделяющие отдельные сознания, и достичь желанного единства – своего естественного состояния. Наша психика перестала подвергаться вторжениям извне, и инстинктивно воздвигнутые защитные укрепления стали не нужны. Подозрительность, ненависть, образ врага остались в прошлом. Многие привычные понятия и предубеждения пришлось сбросить, как теплую одежду в жаркий день. Сохранять их стало просто смешно. Это так же удивительно, как если бы рабовладелец в один прекрасный день проснулся и почувствовал себя аболиционистом.
В сохранении снов важны не столько они сами, сколько доступ, который они дают к тем секретам, которые холоки, наши несчастные потомки, невольно у нас украли. Теперь, проникнув в самую глубину своего «Я», мы обнаружили, что не одиноки, что мы одна семья, что у нас общие страхи, общие надежды и общие сны. Мы все живем в одном счастливом сне. Простая истина, которую наш видный хронолог Б. Д. Уайет так емко изложила в своей знаменитой статье по теории снов «Врага больше нет»: «Боль, разделенная с другим существом, уменьшается, а радость, наоборот, возрастает». Это вновь обретенное сокровенное знание, несущее радость и волю к жизни, человечество больше никогда не потеряет.
Впрочем, говоря о будущем, я несколько увлекся. «Дальше живут драконы», как писали на полях старинных географических карт. Или «приходи завтра», как сказал Волшебник страны Оз девочке Дороти.
У нас вполне достаточно хлопот в нашем настоящем. Знание, может быть, и сила, но знать заранее так же полезно, как покупать трехконтактную вилку для обычной розетки. Так говорит Сол, и даже он не берется предсказать, какие тайны хранит будущее. Когда затихли пертурбации, вызванные переменами, то казалось, что человечество наконец вступило в эру благоденствия и старые демоны нищеты и войны сгинут навеки. Однако все оказалось не так просто. Новая эра принесла с собой множество непредвиденных проблем, которые до сих пор кажутся нам неразрешимыми.
Для путешественников во времени, таких как я, все еще сложнее. Мне так и не удалось научиться управлять своими скачками. Молитвы, как выяснилось, помогают исключительно Солу, то же самое можно сказать и о всякого рода религиозных амулетах. Я продолжаю блуждать в невероятном мире, где следствия порождают причины, а время течет так, как ему заблагорассудится. Впрочем, ничего страшного: у каждого есть свои трудности. Просто остальные не знают, что случится в следующий момент, а я не знаю, когда этот следующий момент настанет. Баскетболом я увлекаюсь теперь меньше, чем прежде: смотреть матч задом наперед – сомнительное удовольствие. С книгами дело обстоит лучше – заранее знать конец не всегда так уж плохо, все зависит от книги. Секс… Иногда все начинается с кульминации – тут уж дело вкуса. Главная моя беда – невозможность толком поддерживать дружбу. Дело тут даже не в путанице со временем. Я сам хорошо помню, как раздражался, когда Сол исчезал на полуслове, и как мучился, пытаясь разобрать смысл его бессвязных реплик. Он, безусловно, милый и смешной, и я к нему очень привязан, но терпеть его сколько-нибудь долго не смог бы никто. Путешественники во времени всегда так действуют на нормальных людей. На нас просто нельзя положиться: мы пропускаем дни рождения, не приходим на свидания и вообще постоянно подводим тех, кто живет с нами рядом. Даже будущее предсказываем как-то не так, вроде тех ярмарочных магов, которые говорят что угодно, кроме того, что у них спрашивают.
К счастью, моя возлюбленная отличается завидным терпением.
Сьюзи всегда знает, когда у меня только что был скачок. По выражению лица. По ее словам, у меня в эти моменты такой вид, будто я вышел из темноты и жду, пока глаза привыкнут к свету. Такое бывает нередко. Я пытался объяснить, что чувствую, но она лишь махнула рукой: «Все понятно: обрезанные кадры, сдвинутая перспектива – как в кино восьмидесятых».
Более мой, как же я люблю ее.
На самом деле при скачке все, конечно, не так. Это вообще ни на что не похоже. Как объяснить человеку, живущему по законам обычного времени, ту реальность, которая ему не подчиняется? Все равно что объяснять Камасутру малолетнему ребенку. Например, я с удивлением обнаружил, что даже Сол запомнил события последнего сумасшедшего года совсем не так, как я. Что касается моего брата, то он запомнил еще меньше. Однако Хоган лучше понимает меня, и именно он посоветовал мне записать все это. Когда излагаешь свою жизнь в более или менее хронологическом порядке, то легче сориентироваться психологически, установить подобие логической последовательности, обрести почву под ногами. Найти свое место.
Есть и другая причина.
Я скучаю по своей дочери.
Первый раз в жизни скучаю по кому-то, кого никогда не видел.
Я думаю о тебе.
Надеюсь, что ты счастлива.
Интересно, встречались ли мы когда-нибудь.
Аймиш говорит, что я становлюсь сентиментальным. Он читает мою историю с самого начала и обильно комментирует, сидя у меня на голове и наблюдая за синими буковками, которые выстраиваются ряд за рядом на голографическом экране. Даже помогал мне печатать и остался весьма доволен, хотя его оранжевый клюв плохо приспособлен для такой работы, не говоря уже о грамматических ошибках.
Да ну его, пусть пишет свою собственную книгу.
Эта книга для тебя.
Она будет ждать на одном из сайтов – там, где, по словам Сола, ты ее найдешь. Хоть так узнаешь что-то о своем пропавшем отце. Я хочу сказать, что очень горжусь тобой. Насколько мне известно, ты станешь той, чья жизнь изменит мир. Ты не должна бояться, потому что, моя дорогая доченька, это случается с каждым.
Может быть, тебе уже все известно и без меня – если перемены уже начались. Если же ты читаешь мои слова в одном из возможных прошлых, в которых пока все по-старому, не печалься. Утро настанет. Завтра… или послезавтра. Или прямо сейчас.
Сам не знаю когда.
Я живу в будущем. Помню настоящее. Предвижу прошлое.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31