– О да! – отвечает хаким. – Я знаю и эту, и много других. Память у меня свежа, и я читаю наизусть многие книги.
– Нет, – останавливает его муфтий, – я имею в виду Книгу всех книг, источник всяческой мудрости и всяческого блаженства, оружие против нечестивых и щит правоверных. Я говорю не о многих, но только об одной. Да будет это тебе ясно, Омар!
Омар Хайям склоняет голову в знак того, что все уразумел в точности.
– В Книге сказано: «Он научил Корану, сотворил человека, научил его изъясняться. Солнце и Луна – по сроку, трава и деревья поклоняются…»
Хаким продолжил речь великого муфтия:
– «И небо Он воздвиг и установил весы…»
Муфтий был доволен. Он сказал:
– Истинно сказано. Веришь ли ты Книге, в которой эти слова?
– О да! – сказал хаким.
– Веришь ли? – переспросил муфтий, словно бы усомнившись в ответе хакима.
– Да, да, да!
Муфтий провел ладонями по лицу своему и бороде своей, словно освобождаясь от некой скверны, словно совершая некое омовение. И сказал:
– В таком случае зачем все это?
– Это? – Хаким крайне удивился. – Что – это?
– Это, – сказал муфтий и указал рукою на круг под ногами, на астролябию над полом и многочисленные приборы под чехлами.
Хаким обменялся взглядами со своими друзьями. Они дали понять ему, что на этот вопрос, столь прямой по сути своей, следует отвечать ответом, столь же прямым по сути своей. Но хаким избрал другой путь, он нашел другую тропу, чем ту, которую предлагали друзья его – немного горячие, менее опытные, менее тертые в делах дворцовых, где надо иметь три глаза – два спереди, обычные, и один на затылке.
– В Книге сказано, – продолжал муфтий: – «О сонм джиннов и людей! Если можете проникнуть за пределы небес и Земли, то пройдите! Не пройдете вы, иные как с властью». Как ты это понимаешь, Омар?
И хаким ответил так, как ответил: с подчеркнутой любовью к аллаху и его неисчислимым благодеяниям, к великому творению рук его. Ответил как истый мусульманин. Те, которые пришли с муфтием, изумились словам хакима, ибо были они сказаны с достойным преклонением перед именем аллаха и его пророка Мухаммада. Они решили про себя: «Вот человек, достойный похвалы!» Однако муфтий был выше их и видел дальше их. И он спросил:
– Так к чему все это? – И он обвел глазами то, на чем стоял, то, на что взирал, что было вокруг него в обсерватории.
– Его тайны безграничны, – ответил хаким и положил руки на грудь в знак величайшей покорности воле аллаха.
– Это так, Омар.
– Если проживешь десять жизней, все равно не проникнешь ни в одну из них до конца.
– Это так, Омар.
– А тайнам его несть числа. И считай их до конца дней своих – не сочтешь.
– Это так, Омар. В Книге сказано: «Он сотворил человека из звучащей глины, как гончарная…»
А хаким продолжил эту фразу из Книги:
– «…и сотворил джиннов из чистого огня».
– «Господь обоих востоков и господь обоих западов», Омар…
Хаким присовокупил:
– «Он разъединил моря, которые готовы встретиться…»
Великий муфтий вдруг замешкался… Память неожиданно изменила ему. И это понятно: лет ему было немало. Но ведь Книга одна, а лет много, и ничто не должно забываться из Книги, которая священна. И хаким выручил его, говоря:
– «Между ними преграда, через которую они не устремятся».
– Верно, Омар. Так к чему же все это, я спрашиваю?
Хаким подумал немного, поклонился, словно бы кланяясь создателю Книги. И это очень пришлось по душе великому муфтию. Но ведь и хороший человек, ведь и правоверный может выйти на неверную стезю, и тогда глаза его закрываются плотной завесой, и не видит он ничего, кроме неверной стези, на которой стоит. Это так! Великий муфтий может привести тому много примеров, и каждый из них будет уроком для всего сущего, уроком жестоким, но полезным.
– Мой учитель, – начал хаким, – который есть и пребудет, великий Ибн Сина, философией своею и знаниями своими усугубил значение учения нашего и силу его…
– Ибн Сина? – спросил муфтий.
– Да, он.
– Ибн Сина? – повторил это имя муфтий. – Но при чем он? Он был любимцем шахов и хаканов, его имя на святилищах наших. Он слишком велик, чтобы произносить имя его на этой плоской кровле. Он проникал в сердце мусульман, он врачевал во имя аллаха, прославлял имя его.
– Я отдаю себе отчет в том, что я ничто перед моим учителем, – с горечью сказал хаким. – И мы не стоим мизинца его. Но смею утверждать, что идем по стопам его и дорога, указанная им, пряма и верна.
И тогда муфтий спросил в упор:
– Какое же из благодеяний господа нашего вы сочтете ложным? – И он оглядел всех, кто стоял вместе с ним на этой кровле.
– Проникнуть в тайны небесные не что иное, как найти дорогу к судьбе и душе человека. Разве расположение светил безразлично его величеству, тебе или простому землепашцу?
А муфтий твердил свое:
– Какое же из благодеяний господа нашего вы сочтете ложным?
– Работая здесь и не смыкая глаз по ночам, мы думаем о величии его и поражены тем, что видим. Разве это не есть одно из благодеяний его, дарованных нам?
– Нет, – отрезал муфтий, – я не о том. Я спрашиваю: «Какое же из благодеяний господа нашего вы сочтете ложным?» Тем самым я говорю: для чего суета на этой кровле и ночи, полные бдения, в то время, когда положено спать?
– А познания? – спокойно сказал хаким.
– Какие? Во имя чего и кого?
– В Книге сказано: «Опираясь на зеленые подушки и прекрасные ковры…» Мы хотим, опираясь на них, то есть на господа нашего, найти решение многих тайн земли и неба. Но тайн миллион миллионов, и чем больше открываешь их, тем больше рождается тайн.
– Это так, – согласился муфтий.
– Мы желаем, наблюдая светила, воздать должное имени его и замыслам его.
Муфтий улыбнулся, как бы спрашивая: «А так ли это?» Однако хаким, словно не замечая этого, продолжал:
– Тысяча наблюдений – тысяча результатов. Тысяча наблюдений – тысяча исправлений. Поправка к поправке, и еще раз поправка к поправке, и мы наконец приходим к истине. Возможно, все еще приближенной к истинной истине. И эти движения, которые есть наука, будут накоплением знаний, угодных человеку.
– Человеку? – прошептал муфтий.
– Да.
– Человеку? – недоверчиво повторил муфтий.
– Да, – сказал хаким.
– А не ему? – и муфтий указал на небо. Указал глазами, полными благочестия.
– И ему тоже.
Муфтию не очень понравился ответ Омара Хайяма: что значит «тоже»? И можно ли ставить на одну доску человека и небо? Этот ученый, кажется, готов пойти еще дальше и поднять человека выше небесных сфер. Особенно в своих стихах… И муфтий спросил, как бы невзначай:
– Омар, а как твои стихи?
– Мои? – удивился хаким.
– Ты же поэт, – сказал великий муфтий.
– О нет! Я не могу претендовать на столь высокое звание.
– Разве оно выше звания ученого?
– Несомненно.
Муфтий многозначительно произнес:
– Мне приходилось читать кое-какие рубаи…
Хаким продолжал, словно не расслышав слов муфтия:
– Нет, я не поэт. Поэт – это Фирдоуси. Если человек порою и грешит стишками, он еще не поэт.
– А кто же?
– Так просто… мелкий баловник…
– А я-то думал… – проговорил муфтий, но не закончил своей мысли. Он хитровато посмотрел на хакима. И еще раз повторил: – А я-то думал…
И начал спускаться вниз по лестнице.
Хаким предложил гостю отобедать, но тот отказался под благовидным предлогом: ждут во дворце…
Хаким и его друзья проводили муфтия и его спутников до ворот. Здесь муфтий остановился, чтобы напоследок посмотреть на обсерваторию. Покачал головой, но не сказал ни слова. А на прощание все же припомнил «поэта».
– Значит, вовсе не поэт? – спросил он.
– Истинный поэт – Фирдоуси, – уклончиво ответил хаким.
– Я рад, что рубаи, которые ходят по рукам, не принадлежат поэту. – И муфтий вышел за ворота вместе со своими провожатыми.
Когда ученые остались одни, Исфизари спросил хакима:
– К добру ли этот визит?
На это хаким ответил:
– Пока здравствует главный визирь, эта обсерватория будет стоять как скала.
– А потом?
Хаким подумал, подумал и сказал:
– Надо жить радостью сегодняшнего дня, надо вкушать все сладости сегодняшнего дня. – И весело добавил: – Нас ждет обед!
13. Здесь рассказывается об утренней прогулке по берегу Зайендеруда
Восток алел. Желтые зубцы окрестных гор покрылись розоватой краской. Одна за другою гасли звезды. Воздух как бы оцепенел, предвещая жестокий зной.
Омар Хайям сказал своему другу Меймуни Васети – математику и астроному.
– Мы всю ночь следили за звездами. Никто не может сказать, что же мы высмотрели. Даже ты. И я тоже. Ценность этой ночи с точки зрения науки, может быть, определится после нашей смерти. Вот чаши с вином, вот хлеб и пастуший сыр. Позавтракаем и пройдемся немного по грешной земле. Посмотрим, что творится на ней.
Меймуни Васети согласился с хакимом. И после завтрака они направились на берег Зайендеруда, на тот, на левый, где больше всего зелени. Перейдя через кирпичный многоарочный мост, они свернули налево и оказались в двух шагах от полусонных струй Зайендеруда.
– Мы пойдем против течения, – сказал Омар Хайям.
Васети усмехнулся.
– Я знаю эту твою страсть – идти против течения.
Хаким был одет в голубую шелковую кабу и подпоясан зеленой шалью, то есть кушаком. Васети, как всегда, – в кабу из легкой шерсти неопределенного цвета. «К такой грязь и пыль не пристают», – шутил он.
– Друг мой, – сказал Омар Хайям, – сколько бы мы ни глядели на звезды – а нам смотреть на них всю жизнь, – все равно придется спускаться на землю. Мы рождаемся здесь, любим здесь женщин и умираем. А потом прорастаем травою или из нас делают кувшины для вина.
– Дорогой Омар, – сказал Васети, – а есть ли в таком случае смысл в наших бдениях?
– Огромный! – воскликнул Омар Хайям.
– Круговращение планет настолько уж важно?
– Безусловно!
– И эти календари, и расчеты времени, и параллельные линии?
Хайям остановился и посмотрел в глаза своему другу:
– А ты мог бы жить без них?
– Откровенно?
– Да, только откровенно.
– Нет, не мог бы.
– Вот видишь!
Друзья двинулись дальше.
– Милый Меймуни, ты умнее, чем хочешь казаться. А потому не заставляй повторять давно известные истины. Мой покойный отец отдал меня в учение достопочтенному Насиру ад-Дину Шейху Мухаммаду Мансуру. Этот ученый муж жил в Нишапуре, имел своих учеников, и главное занятие его было богословие. Со мною вместе учился замечательный наш поэт Санаи. И я помню, как учитель, отвечая на наши глупые вопросы, объяснял нам, его ученикам, все давным-давно ясное и понятное. Вроде: Джейхун течет на севере, а Нил – где-то на юге, а Ганг – на востоке… К несчастью или счастью – это пусть решает каждый, – аллах создал человека. Адам сделал все для того, чтобы мы расплодились. А раз так, то надо жить, хотя это не так уж просто. А жить – это значит любить, учиться, учить, смотреть на звезды, решать задачи…
Хайям указал на рыбаков, закинувших свои сети в реку. Иные удили рыбу с берега и, занятые своим делом, казалось, никого не замечали. Им не было дела до прелестного восхода, когда с каждым мгновением меняются в мире краски, когда все, начиная с небес и кончая тоненькой былинкой, по-своему переживает этот переход от ночи к дню.
– Они добывают себе пищу, – сказал Хайям, – часть улова продадут на базаре и на заработанные дирхемы попытаются накормить свою семью. Это не так-то просто.
Васети пригляделся к изможденным и огрубевшим под солнцем лицам рыбаков и сказал:
– Омар, ты полагаешь, что точное определение продолжительности года или круговращения планет окажет некоторую помощь этим людям?
Хайям сорвал травинку и внимательно разглядывал ее.
– Их счастье в том, – сказал Хайям, – что живут они сегодняшним днем. Это, можно сказать, лекарство и для души, и для тела.
Они присели на огромное бревно, которое лежало у самой реки. Под ногами у них плескалась чистая, голубовато-зеленая вода. Она мчалась вперед, но у самого берега замедляла бег настолько, что, казалось, течет обратно.
Хайям поднял с земли кривую хворостинку длиною в три или четыре локтя и опустил ее одним концом в воду.
– Признаюсь тебе, – сказал Хайям, – я много думаю об Адаме и о тех, кто за семь тысячелетий со дня сотворения человека прошел через этот караван-сарай, именуемый миром. Зачем все это и во имя чего? Я этого не знаю.
– А что сказано по этому поводу у Аристотеля? – спросил Васети.
– Кажется, ничего.
– Разве вся его философия о движении не есть подтверждение необходимости смены поколений! В конечном счете не в этом ли смысл жизни?
– Меймуни, возразить мне нечего… – Омар Хайям хлестнул воду хворостинкой, а потом попытался прочертить прямую против течения. – Видишь? Вода сопротивляется. Жизнь точно вода: она сопротивляется тем, кто идет против течения.
Васети ухмыльнулся.
– И плыть всегда по течению тоже довольно противно.
Хайям сказал:
– Аристотель, несомненно, прав, когда говорит о движении. Это мы наблюдаем каждое мгновение. Я люблю эту реку за ее стремительное движение. Я часто прихожу сюда, чтобы отдохнуть. И мне кажется, что в эти минуты я обновляюсь. Мы с тобою, Меймуни, хотим этого или не хотим, тоже участвуем в движении.
Омар Хайям обратился к прошлому. Взять, например, поэзию. Кто велик в этой области? Несомненно, Фирдоуси. Его «Шах-намэ» будет жить, пока цел этот странный караван-сарай, то есть мир. Фирдоуси – солнце. Но есть и другие светила на персидском поэтическом небосклоне. Например: Рудаки, Шахид Балхи, Абу-Шукур Балхи, Абу Салик Гургани, Абу-Саид, Кисаи. Что собою являла бы жизнь без них? Конечно, масло из сезама и ячменные лепешки существовали бы, но жизни подлинной не существовало бы… Вот эти рыбаки. Они не мыслят жизни без рыбы и без единого дирхема в кармане. А на досуге они сошли бы с ума без Фирдоуси. Значит, поэзия тоже сама жизнь. Или это не так?
– Ну почему же, – согласился Васети, – здесь у нас с тобою не будет спора. Со стародавних времен поэзия в нашем народе соседствует с ячменной лепешкой.
Хайям обратился к науке. То ли ему хотелось в чем-то убедить своего друга, то ли сам желал еще раз убедиться в некоторых, по его мнению, непреложных истинах.
Кто солнце науки? Несравненный Ибн Сина. Есть светила и рядом с ним. Пусть они светят не столь уж ярко, но это светила! Настоящие! Неподдельные! Ал-Кинди, например, многое перенявший у Аристотеля и много сделавший сам в медицине, геометрии, астрономии, музыке. Разве не велик и Фараби, тоже следовавший за Аристотелем? А Мухаммад ибн-Муса ал-Хорезми? Он прославил Багдад своей астрологией и математикой. А что сказать об Ал-Баттани? Он сделал то, что никому не удавалось до него: точно определил продолжительность года. Баттани объявил: триста шестьдесят пять дней, пять часов и двадцать четыре секунды. Если он и ошибся, то на ничтожно малое количество минут и секунд. Разве это не изумительно само по себе?
Однако самое удивительное будет впереди, а именно: Бируни определит вращение Земли вокруг воображаемой оси. Но и это не все. Бируни выскажет почти сказочную догадку, которая опрокинет учение Птоломея начисто. С его неподвижной Землей и вращающимся вокруг нее Солнцем и светилами. Бируни скажет: нет, все наоборот!
О чем все это говорит? О движении? Это так. Но есть кое-что поважнее самого движения как такового. Жизнь в ее проявлениях – бесчисленных, разнообразных. Это утро, эта река, эти рыбаки, это небо, эта земля… Цель жизни едина и велика: поддерживать жизнь! Разве это не удивительно?! Разве не прекрасно?
Васети полагает, что если ставить вопрос так, и только так, то это скорее приведет к грубым заключениям и даже чревоугодию. А духовное? Как сочетать духовное с низменным, поэзию и музыку с овсяной лепешкой и глотком воды? Не приведет ли это к чисто животному интересу в жизни, к ее обыденным и недальновидным желаниям? Скажем, эти рыбаки…
– Эй, уважаемый! – крикнул Васети рыбаку, который сидел ближе прочих к ним, удя рыбу и не спуская глаз с поверхности воды.
Тот повернул к Васети рябое костистое лицо, прошамкал:
– Шлушаю тебя, гошподин.
– Ты не мог бы назвать свое самое большое желание?
– Шамое, шамое? – спросил рыбак.
– Да. Именно.
– Поймать хотя бы пяток рыбок.
– А еще?
– Еще штолько же жавтра.
Рыбак снова уставился на воду.
– Слышал? – обратился Васети к Хайяму. – Философия сиюминутной жизни в чистом виде, не угодно ли?
Хайям возразил:
– Нет, не угодно! Это не философия. Это верх желания голодного и бедного человека.
– Сделай поправку, Омар: большинства людей.
Омар Хайям сказал, что, если даже рыба предел желаний, это лучше, чем блаженство рая где-то в отдаленном и очень туманном будущем.
Васети рассмеялся.
– Это хорошо известно, Омар: ты в кредит не веришь.
– Да, не верю. Предпочитаю наличными и немедленно, пока бьется мое сердце.
– Это знаем по твоим стихам.
– И ничего вы не знаете! – проворчал Хайям. Он крепко ударил хворостинкой по воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22