Сверяется с ней, бормочет, зорко осматривает меня с ног до головы, отталкивает судьбоносную ладонь и гнусавит, неразборчиво и тихо:— Ай-я-яй! Безголовый, меченый…Завывают цыгане, визжат, словно посягнул я на самое святое, на общественную цыганскую кассу, бегут от меня, размахивая юбками, словно радугами. Пожилая цыганка пятится, в глазах непонятный испуг. Наступает на коробку из-под торта “Праздничный”. Рассыпаются бумажные деньги, звякает мелочь. И нелепо смотрится на грязном полу выкинутый цыганенком платок, по которому топочут десятки ног.По подземному переходу проносится холодный ветер. Сильный, переполненный страхом и необъяснимой дрожью. Визжит толстушка продавщица, захлопывая окошко киоска. Замолкает оркестр, протяжно скрипя контрабасом. В один миг пустеет переход. Носятся поднятые ветром цыганские деньги. И на месте балалаечника кружит вихрем горсть черного пепла.Взрываются хлопками лампы, швыряя в глаза осколки стекла и света. Валюсь на пол, не по желанию, по принуждению. Словно чья-то холодная рука сгибает меня, заставляя поцеловаться с последней весенней слякотью.В начале подземного перехода рождается грохот копыт, он приближается, толкая перед собой ледяной ветер. Подступает, проникая через темноту, швыряет на прикрытую руками голову куски холодного воздуха. Останавливается надо мной. Прикасается к затылку холодом. И шепчет:— Кто?Бьет по вискам завывающий сквозняк. Смеется тот, кто надо мной. И снова все исчезает в мгновение ока.Вскакиваю, освобожденный, и бегу к слабому свечению выхода. Я не знаю, что случилось. Но, что бы ни произошло, мне это не нравится. Шея до сих пор скрипит инеем, в волосах тают куски перемешанного с грязью снега. Перескакиваю через ступени, торопясь выскочить из странного перехода, заполненного топотом и ледяным ветром. И только оказавшись под светом солнца, немного успокаиваюсь, убеждая себя, что все это привиделось, примерещилось, почудилось.Вчера был такой трудный день. Новые люди, новые прохожие, ничего не подозревая, спускаются в переход. У каждого свои дела, свои цели. Все спешат, все торопятся.Приваливаюсь спиной к гранитной стенке, сползаю вниз, пытаясь привести сознание в здравый порядок. Сердобольный старичок с орденскими планками на груди, неодобрительно качая головой, вкладывает в мою безвольную руку железную мелочь. Следом за ним выстраивается очередь желающих оказать материальную помощь плохо выглядящему молодому человеку с сумасшедшими глазами.— Ну что вы…Нас, молодых лейтенантов, учили не брать денег, даже если от чистого сердца и с утра.В подземном переходе кто-то визжит. Визгу вторят вторые и третьи голоса.— Убили!..Запихиваю пачку мятых, не вполне законно полученных денег в карман и перегибаюсь через ограждение перехода.На грязных ступенях, окруженный молчаливой толпой, лежит, неестественно раскинув руки, милиционер. Ненужная резиновая дубинка торчит из-под спины. У милиционера нет головы. И красная лужа в том месте, где должна была находиться его фуражка.Старичок, только что организовавший добровольные пожертвования в помощь молодым сотрудникам милиции в гражданской одежде, поворачивает ко мне сморщенное временем и заботами лицо и грозит пальцем.— Нет, нет… это не я!Последним из перехода поднялся я. Теперь наводящий вопрос: кого станут подозревать в совершенном убийстве? Ну и что с того, что я ничего не видел? Что с того, что слышал конский топот и чувствовал ледяной ветер? Это не алиби. Люди в бессознательном состоянии и не такое совершают. А я был определенно в бессознательном состоянии.Рассматриваю ладони. На них нет следов крови.Это не я!В локоть впиваются цепкие пальцы. Вздрагиваю. Нервы ни к черту.— Уходи, меченый! — Цыганский барон, не глядя мне в глаза, оттаскивает в сторону от собирающейся толпы, от грозящего пальцем старика, от подбегающей милиции и завывающей сирены машины “Скорой помощи”. — Уходи. Не место тебе здесь.Не место.— Подожди… Разобраться надо.— Уходи, лейтенант, — настойчив цыганский барон, крепкие у него руки. — Не сейчас разберешься. Не здесь. Твое время придет. Сам поймешь, когда. Уходи…Сильным толчком запихивает в невесть откуда появившееся такси, захлопывает дверцу и исчезает в толпе.Машина срывается с места, вклинивается в плотный поток.Прилипаю к заднему стеклу. У перехода все еще маячит старик, первым отдавший мне мелочь. Недобро усмехается и тычет мне вслед пальцем. Губы его беззвучно шевелятся. Но я знаю, что он говорит. Кем называет меня, лейтенанта секретного отдела “Подозрительная информация”.— Нельзя так… Разворачивайся.Кидаюсь к водителю. И замираю остолбенелый. Машина пуста. На водительском месте только кожаная кепка. Крутится самостоятельно руль, играют педали. Мурлычет тихо магнитола тоскливую ноту. Ту самую, что слышал я в самолете.Выхватываю из кармана красные корочки, тычу их в то место, где должен сидеть человек, и, не зная, что делаю, кричу:— Немедленно остановиться! Милиция!Такси послушно прижимается к обочине, распахиваются дверцы, и сила, до этого швырнувшая меня на пол подземного перехода, выталкивает теперь из машины. Я перебираю ногами, семеню, стараясь не свалиться вновь в цветные газоны, в асфальтовую грязь. Слышу за спиной визг шин, рев двигателя, истошный писк клаксонов. Слышу, как грохочет металл о металл. Как скручиваются железные полосы, лопаются на мелкую мозаику стекла.На дороге ухает, грохочет литаврами. Рождается густое пламя, пожирая то, что только секунду назад было машиной. И уже оттуда, из густых красных простыней пламени догоняет его голос:— Кто?И я понимаю — надо уходить. Немедленно. Судьбу, не ту — на ладони, а ту, которая на небесах, можно обмануть только раз.Ухожу. Убегаю. Не оборачиваясь на огонь. Мне страшно. Мне не по себе. Торопливо огибаю прохожих. Тупо смотрю на серый асфальт. Носки кроссовок перепачканы красным. И я слышу, как там, на месте взорвавшегося такси, грохочут по дороге гигантские копыта безголового всадника. Вчера у меня был очень трудный день. Отделение рядом. Полквартала. Через дворы, через детские площадки, мимо поваленных мусорных контейнеров и любопытных старушек со взглядами общественных обвинителей. Мимо разрисованной местной молодежью бойлерной, мимо здоровой круглой штуки на телескопических ножках, которая ремонтируется в этом дворе уже шестой месяц. По дороге успеваю подать по просьбе торчащих из-под серебристой штуковины ног разводной ключ тридцать-на-восемь с половиной констант, поздороваться с общественными обвинителями и снять с дерева зареванного мальчишку. Даже если молодым лейтенантам тошно, они всегда помогают обществу.Никем не замеченный, заскакиваю в родное отделение. Проникаю в кабинет, на двери которого висит бумажка: “Стучаться всем без исключения”. Перевожу дыхание, закрываюсь на замок.Испачканную одежду — в глубину шкафа. Сменный мундир, сухой и без возможных следов чужой крови, — на плечи. Обтираю шторами лицо, приглаживаю растрепанные волосы.Вовремя. Дверь трещит под могучими ударами.— Лешка! Ты чего закрылся? Я это!На негнущихся ногах подхожу и открываю дверь. Если лейтенантское счастье и существует на самом деле, то в коридоре стоит не группа захвата, а только один напарник. Вернее сказать, напарница.— Секреты, Лесик?Прапорщик Мария Баобабова отстраняет меня плечом и затаскивает в кабинет здоровый кожаный чемодан. Одним движением она сталкивает со своего стола недочитанные и не проплаканные любовные романы и с выдохом закидывает на столешницу ношу. Сверху бросает бумажку.— Новая ориентировка. Почитай, занятная вещица, а я пока самовар поставлю. Озябла, как кенгуру на лыжном марафоне.Машка даже в самые лютые морозы ходит в одном бронежилете. Говорит, для здоровья полезно. Отчего ей иногда бывает зябко даже в жаркий летний день, для меня загадка.Пока Баобабова топит самовар плакатами, оставшимися в Красном уголке с прошлых времен, обхожу стол и рассматриваю ориентировку: “Разыскивается за убийство и поджог. Вооружен и страшно опасен. Особые приметы — молод и горяч, отлично бегает. За поимку рецидивиста двухнедельный абонемент в Дом кино”.На листке нарисован невзрачного вида мужчина с недобрым взглядом криминального авторитета. Ничего особенного. Сейчас таких в каждой телевизионной программе показывают. В депутатских вестях.— Что натворил? — спрашиваю я, удивляясь своему голосу. Волнения и стрессы дурно сказываются как на произношении, так и на тембре.— Вроде пятнадцать минут назад голову участковому отрезал! — кричит Баобабова, раздувая угли старых воззваний и лозунгов. — В пешеходном переходе. Начисто. А голову с собой забрал. Представляешь? Свидетели, с чьих слов составлена ориентировка, говорят, что укатил на машине марки “такси”, которую потом сам же и сжег посреди проезжей части. Вместе с водителем и тремя дополнительными пассажирами. Значит, не один работал, зверюга.— Не было там пассажиров. И водителя не было, — шепчу я.— Что? — не слышит Баобабова, занятая самоваром.Не отвечаю. Рассматриваю себя, не похожего на меня. Я не такой. Я лучше. И я никого не убивал. И тем более с пассажирами.— Весь город на ноги подняли, — подходит Баобабова, отирая перепачканные руки о бронежилет. Он и так черный, не испачкается. — Убийство с особой жестокостью. Этому… — Машка накрывает тяжелой ладонью ориентировку, — этому лет пятнадцать светит, в лучшем случае. Хотя я бы просто пристрелила его на месте. Не должна земля таких гадов носить.— Может, и не гадов. — Дышать трудно, и в горле комок из желания немедленно оправдаться. — Разобраться сперва надо.— Опять тарелки летающие чудятся? — Машка с сожалением поглядывает на товарища по служебному кабинету. — Или, думаешь, твои человечки зеленые наследили? Брось, Лешка. Дело ясное. Нет здесь ничего сверхъестественного. И не нашего отдела это работа. Убойщики сами разберутся. Говорят, уже на след вышли.Я отхожу к окну, за которым исходит летним паром городская свалка. По жаре здесь мало сборщиков. Пыльно и душно. Только небрезгливые грачи вышагивают по кучам мусора, пытаясь найти добычу.Надо что-то делать. Убойщики меня непременно вычислят. И не таких вычисляли. Может, уже стоят у дверей отдела, разворачивают постановление об аресте и думают, кто первым предъявит молодому лейтенанту Пономареву обвинение в тягчайшем преступлении.Морщась от неприятного скрипа стула, сажусь на свое место, подтягиваю телефон и набираю номер:— Старшего лейтенанта Комалягерова можно?Петрович, это Пономарев из отдела “Подозрительной информации”. Хочу сделать заявление по поводу сегодняшнего убийства. Того, что в переходе. Да, с отрезанной головой.Баобабова присаживается на краешек стола, внимательно прислушивается. Самовар давно закипел на красных лозунгах, но любопытство пересиливает желание попить горячего чая.— Я, старший лейтенант Алексей Пономарев, видел гражданина из ориентировки, садящегося на международный рейс Москва — Джорджтаун. Это на Каймановых островах. При подозреваемом бандите имелся целлофановый пакет, из которого капала кровь. Да, красная. Одет? Шорты, футболка, зонтик от солнца. Хорошо, если появится что-то еще, буду держать в курсе. Нет, бутылку не возьму, лучше патронами.Телефонная трубка аккуратно возвращается вспотевшими ладонями на место.Машка, играя наручниками, задумчиво щурится на мою всклокоченную макушку:— Когда это ты успел в аэропорт смотаться?Не отвечаю. Откидываюсь на спинку и грызу ногти. В детстве огрызка ногтей хорошо успокаивала нервы. Сейчас, в более зрелом возрасте, эффект, конечно, не тот, но помогает не отвечать на трудные вопросы напарника. Машка, кстати, глядя на меня, тоже привычку дурную переняла. Грызет иногда, когда дела не клеятся.— Темнишь, Лешка.Машка спрыгивает со стола и, не спуская с меня глаз, обходит несколько раз вокруг. С каждым разом круги становятся все меньше и меньше. На последнем заходе Баобабова останавливается позади, кладет руки мне на плечи, припечатывая к спинке.— Поговорить не хочешь? Неужели о вчерашнем переживаешь? Брось. Делай, как я. Прошло дело, и забыла. Нервы, Лесик, не должность, не восстанавливаются. У нас таких самолетов деревянных в жизни знаешь сколько еще будет? Колись, старлей. Мы же напарники.Грызть уже нечего. А поговорить с товарищем, который не раз и не два выручал меня из беды, хочется.— С одним условием.Машка мгновенно соглашается. Любознательности в прапорщиках гораздо больше, чем все думают.Застегиваю наручники на Машкиных запястьях, приковывая ее к батарее центрального отопления.— Мне кажется, что в подземном переходе был я.Батареи центрального отопления изготавливают с пятикратным запасом прочности. Особенно для милицейских учреждений. Мария Баобабова пытается освободиться, чтобы дотянуться до пистолетов, но наручники тоже с запасом.Выслушав несколько оскорбительных выражений в адрес молодого лейтенанта, который и тот, и этот, и даже вот в таком положении, и все кому угодно, пытаюсь перекричать напарницу, выкладывая хронологический ход событий в том виде, в котором я его запомнил.Не сразу, но Машка успокаивается и остаток чистосердечного непризнания выслушивает молча и с должным вниманием. И про цыган, и про ветер, и даже про грохот копыт. Вопросов не задает. Репликами не перебивает. Только ноздрей, в которой колечко серебряное, дергает.— Так все и было, — тоскливо закругляюсь я, обхватывая голову руками.Если Баобабова мне не поверит, не поверит никто. Тем более убойщики. Им лишь бы улики имелись. А этого добра в переходе подземном навалом. Платок мой нестираный со следами понятно чего. Отпечатки кроссовок. Пальчики наверняка тоже оставил. А уж если свидетелей на опознание привлекут, то не возьмут даже подписку о невыезде. Сразу на выход с сухарями.— А я тебе верю, — неожиданно говорит прапорщик Баобабова.А я ей не очень. Машку только отстегни, так она с двух рук на поражение. В порядке самообороны от опасного убийцы и поджигателя.— Нет, правда, Лесик. Я сон сегодня видела. Бежала на работу, хотела рассказать да позабыла в спешке. Знаешь, кто приснился? Товарищ тот, что в самолете нам как бы причудился. Встретил меня в парикмахерской, где я что-то с головой делала, и приставал с вопросами личными. А спрашивал… — Машка многозначительно делает паузу. — “Кто?” — спрашивал. Такие дела, Лесик. Отстегивай, давай, а то руки затекли.Знаю, что иногда поступаю необдуманно и неосторожно, но кому-то ведь надо доверять?— Влип ты, Лесик. — Мария за пистолеты не хватается, значит, спокойна и трезво оценивает ситуацию. А может, только ждет, когда руки отойдут. Руками надежнее человека пристукнуть. У Машки на каждую ладонь по сто килограммов сжимающее усилие. Может, и про сон сочинила, чтобы внимание мое усыпить.Пожимаю плечами. Я устал скрываться от правоохранительных органов. Полчаса на свободе уже много. Сколько еще отмерили прокурорские часики?— Значит, так… — Баобабова тянется к телефону. — Тебе нужно твердое алиби. Такое, чтоб ни одна собака не подкопалась. Нет, Лесик, не об убойщиках речь. С ними-то все как раз проще. Слушай внимательно. Загремишь ты, меня следом потащат. Факт, А мне еще жить да жить, Родине служить. Поэтому… Эту ночь ты провел со мной.Изумленно оглядываю двухметровую Баобабову. Начиная с армейских ботинок, с обмотанными липкой лентой шнурками, мимо узкой полоски запреет сованного живота, мимо нового бронежилета с вырезом до пупа и завершая гладко выбритой головой. Про груды бицепсов, трицепсов и прочих второстепенных мышц не говорю. Фотография Машки в полный рост висит на Доске почета отделения. Кто хочет полюбоваться, поднимитесь на второй этаж. Там постоянно толпа топчется. Как из местного восьмого, так и из соседних отделений. Вроде как опытом приезжают делиться, а сами у Доски почета целыми сутками тусуются.— Не о том думаешь, Лесик. — Мария поправляет липучки бронежилета. — Мы с тобой в аэропорту были. Всю ночь гуляли. Хорошо! Не гуляли, а выслеживали зеленых человечков.— Может, лучше преступников? — подсказываю я.— Нет, уважаемый напарник. Мы с тобой из отдела “Пи” и занимаемся расследованием всяких разных, но незаразных, ха-ха, необъяснимых человеческим умом явлений. Как природного, так и искусственного происхождения. Чем глупее ответ, тем меньше взятки.— Сроки осуждения, — начинаю успокаиваться и шутить.— Точно! Набери-ка телефон Комалягерова… Петрович! Это Мария. Да, Баобабова из отдела “Пи”. Дурак ты, Петрович. Перхоть на погоны, а ты все с симпатичными прапорщиками мечтаешь в ночную засаду сходить? Не дождешься. У меня вон Лешка есть. По делу я. К той информации, что тебе Лесик мой слил, хочу добавить. Пишешь? Мы с Пономаревым не только видели улетающего подозреваемого, но и через мою тетку, которая ранее в стюардессах ходила, узнали, что на ранее указанном рейсе подозреваемый не прилетал на эти…— На Каймановы острова, — шепчу я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43