Настроение у меня подавленное, но надо собраться — путь не близкий, а потом еще придется толкать речь на кладбище. Пока понятия не имею, о чем я буду говорить, но это не важно — я никогда не готовлюсь к подобного рода выступлениям. Если мозг зашорен заранее заготовленными фразами, то обязательно запутаешься в словах и начнешь мямлить. А это сегодня для меня недоступная роскошь: я должен производить впечатление уверенного в себе командира, который скорбит, конечно, о своем товарище, но имеет силы бороться.
Забавно, ведь журналистишки снимали все, что происходило в холле здания Администрации. Так почему же не были показаны те кадры, на которых я бью мэра? И еще кое-что… Такое ощущение, что у них имелся четкий приказ — показать нас в самом лучшем виде, а не обгаживать. Почему? К нам все так хорошо относятся? Не верю я в это. Тогда что? Или кто? Такой фокус мог провернуть только Ленус — это его стиль. Но Ленус сейчас черт знает где. Неужели у него хватает ресурсов для того, чтобы контролировать и это? Тогда он чем-то сродни господу богу. А в такие штуки я не верю. Как и в переселение душ. Иначе бы решил, что старый козел Альтус вселился в кого-то из столичного штаба — сегодня оттуда свалилась директива, выдержанная именно в его стиле: произвести разведку местности на предмет выявления вооружения и техники, которые в ближайшее время можно будет задействовать. И понимай как хочешь…
— Санис, я рядом с тобой пойду. Можно?
Голос какой знакомый… Уклус! Я же совсем забыл о ней со всей этой суматохой! Какая же я скотина!
— Не можно, а нужно! — нежно приобнимаю девушку за плечи. — Мне сейчас жизненно необходима твоя поддержка! Ты себе даже не представляешь насколько!
— И мама так же сказала. — Уклус почему-то опускает глаза. — А я сначала решила, что больше тебе не нужна…
Ну вот, поздравляю. Первый семейный выговор. Замечательно.
— Мама твоя полностью права, а ты — нет. Ты мне очень нужна, я просто не хотел тебя загружать всем этим. Понимаешь?
— Да. — Наступает неловкая пауза. — А правильно ты меня не взял с собой тогда.
— Я знаю.
Она кивает, и дальше мы идем молча. Да и говорить-то, собственно, не о чем. Я затеваю революцию, а Уклус… Даже не знаю, что для меня сейчас Уклус. Или кто? Голова начинает медленно наполняться чем-то липким. Мозги ворочаются с большим трудом. Кажется, я не очень готов к тому, что свалилось мне на плечи. Хотя к чему тут готовиться? Все идет по накатанному сценарию, и мне, похоже, не придется предпринимать никаких титанических усилий, чтобы этот сценарий докатился до своего логического завершения. Впрочем, все размышления на эту тему надо оставить на потом: сейчас я скорбящий командир.
Центральное городское кладбище находится возле самого собора, возвышающегося над старыми кварталами Городка. Здание Администрации отсюда прекрасно видно, так что Пилус будет лежать практически возле того самого места, где в него вогнали пулю. Вот такая странная ирония судьбы.
Обычно жителей Городка здесь уже давно не хоронят: кладбище очень старое, и места на нем в общем-то и не осталось, но для Пилуса сделали исключение. Еще бы! Вину-то заглаживать надо. Вот и заглаживают. Интересно, кому будет легче от того, что гнить Пилус будет не за городом, в сырой глине, а в самом центре и в песке? Хотя легче нам: ближе идти, если решим проведать. Что значит «если»? Конечно же, решим! И не единожды. Вот и первый покойничек, которого на тот свет спровадили мои дурацкие идеи… А почему, собственно, мои? Тут скорее старому козлу Альтусу «благодарность» выносить надо. И мне тоже. Нечего было у него на поводу идти! И тогда, и сейчас. Странное дело: сколько лет прошло, а мы все еще выполняем его план. Сначала сами были дураками, идущими как бараны на бойню. Теперь вот детей подставляем… Что значит подставляем? Опять морально-нравственные искания? Ну уж хватит! Мне тривиально хочется выжить. И остальным нашим, надо полагать, тоже. Вот мы и затеяли все это. Тут даже не умысел, а рефлексы — крыса, если ее загнать в угол, идет в атаку и на значительно превосходящего ее противника. Причем нередко выигрывает. Не хрен было загонять меня в угол! Глядишь, все бы было вполне пристойно.
Процессия сворачивает к кладбищенским воротам. Уже почти стемнело, и мне поневоле становится жутковато. На старом кладбище, о котором в Городке ходят самые мрачные легенды, ночью находиться очень не хочется. Я понимаю, что все эти сказки не более чем игра воображения обывателей, но по спине пробегает неприятный холодок: ведь мы идем хоронить человека, который погиб из-за нас. Даже — из-за меня. Я ведь… Хватит! Собраться и изображать из себя скорбящего командира, готового отомстить за смерть боевого товарища. Отомстить… За смерть скольких еще мальчишек мне предстоит мстить? Не дороговато ли мы платим?
Платформа, переоборудованная в катафалк, останавливается. Дальше гроб надо нести на руках. Нам это, естественно, не доверяют. И правильно делают — не хватало, чтобы четырнадцатилетние пацаны уронили покойника на его последнем пути. К платформе подходят шестеро дюжих мужиков, наверное, кладбищенские рабочие, берут гроб, поднимают на плечи и медленно несут к свежевырытой могиле. Оркестр взвывает так, что у меня мурашки пробегают по спине. Тут же начинает голосить мать Пилуса. Визгливый, с надрывом, голос разносится над притихшим Городком. Кажется, что он проникает в каждый его уголок. Мы входим на территорию кладбища. Покосившиеся кресты, уродливые бетонные постаменты с аляповатыми украшениями, ангел с отбитым крылом, украшающий чей-то мавзолей. Мы медленно проходим мимо. Сегодня мы здесь в качестве посетителей. Пока. Что будет завтра — неизвестно. Так что самое время присмотреть себе местечко. Юмор у меня сегодня какой-то висельный! Юмор… Я очень надеюсь, что это именно юмор. Но чему удивляться? Меня всегда угнетали кладбища. Нет, не новые, где могилы роют экскаватором и хоронят квадратно-гнездовым способом, а старые, полуразрушенные, покрытые мхом, с памятниками, которые вросли в землю и на которых уже нельзя прочитать имена людей, покоящихся под ними. Странно, а ведь я даже не знаю, что меня пугает. Покойники? Вряд ли. Я четко знаю, что умерший человек уже не опасен. Он мог быть опасен при жизни, но никак не после смерти. Тишина? Чушь собачья! Нет на кладбище никакой тишины! Звуки те же, что и везде. Если людей нету. Тогда что? Наверное, какая-то особая аура… Если она есть, эта аура. Если она не плод воображения обывателей, которые с громадным удовольствием наделяют подобные места сверхъестественными свойствами…
Оркестр стихает. Гроб уже стоит на возвышении у могилы. Факелы коптят и слегка потрескивают. На какой-то момент только их звуки нарушают тишину ночного кладбища, но тут же по ушам бьет женский вой: «И на кого же ты нас покинул?!» Я морщусь, как от зубной боли. Оглядываюсь по сторонам и нахожу взглядом Арнуса. Он выжидательно на меня смотрит. Киваю ему: начинай. Арнус кивает в ответ и выдвигается к распорядителю. Небольшого роста седой мужичонка некоторое время слушает Арнуса, кивает и выступает вперед.
— Дорогие родственники усопшего, друзья, товарищи! Сегодня для вас очень тяжелый, но вместе с тем светлый день. В руки Творца отдаем мы…
Я перестаю слушать. Что нового может сказать эта кладбищенская крыса, которая зарабатывает на жизнь тем, что провожает в последний путь покойников? Что он вообще может сказать? Сейчас он расскажет, каким хорошим мальчиком был Пилус, как его все любили… Так ведь ложь несусветная получится! Никаким «хорошим мальчиком» он никогда не был. Разгильдяем был редкостным. В любую драку лез по поводу и без. Вино жрал из горла в детском садике за нашим домом и девок в темных подъездах тискал против их воли. Вот и все развлечения Пилуса. Да, чуть не забыл! Учиться не хотел вообще. И как следствие, учителей частенько посылал по матушке. За что бывал порот папашей, чей жизненный путь с успехом и повторял. В наше движение полез по одной причине: открылась перспектива безнаказанно победокурить.
Точнее, это он думал, что безнаказанно. А оно вон как сложилось…
Я пропустил тот момент, когда передавали слово отцу нашего бойца. И, кажется, правильно сделал. Папаша был безмерно горд. И только. Его не смущает, что в гробу лежит его старший сын! Его распирает от гордости! Вот же дегенерат!
Папаша разглагольствует минут десять и в конце концов затыкается. И то хорошо. Теперь надо закапывать. Мерзко-то как звучит: закапывать. Но с другой стороны — а как это еще назвать? Гроб медленно опускают в темный зев могилы. Потом рабочие ловко извлекают веревки и отступают в сторону — пришло время бросить горсть земли, чтобы пухом была. Я терпеливо жду, пока пройдут родственники, и подхожу к могиле. Уже темно, и гроб, несмотря на неровный свет факелов, в ней почти не виден. Подхватываю горсть земли, не глядя, швыряю вниз. Слышится гулкий звук ударов комьев о крышку. Поспешно отхожу в сторону. Я знаю, что сейчас то же самое проделают командиры подразделений, а потом мне нужно будет толкать речь. Очень противно и абсолютно не хочется, но надо. И ничего тут не поделаешь.
Еще раз оглядываю строй своих мальчишек — все уже на месте. Смотрю в сторону могилы. Там рабочие быстро и профессионально зарывают то, что еще недавно было нашим товарищем. Что ж, спи спокойно, Пилус, ты уже свое отвоевал…
Могилу закопали и выровняли. Даже временную табличку водрузили. Значит — пора. Выхожу вперед. Оглядываю строй. Арнус с правого фланга вполголоса отдает команду «смирно». Ребята замирают.
— Друзья! Боевые мои товарищи! — В промежутках между моими фразами слышен только треск факелов. — Сегодня мы все осиротели. Нет с нами нашего друга и соратника! Нет больше командора Пилуса! Рука подонка, нажавшая на курок, оборвала его жизнь именно тогда, когда перед нами забрезжил еще робкий свет зарождающейся счастливой жизни.
Но, несмотря на эту страшную потерю, мы будем продолжать бороться! Продолжать хотя бы для того, чтобы у нас в стране больше не стреляли по детям. Чтобы мы могли жить и учиться спокойно, не опасаясь пули! Соратники! Мы сами должны проложить себе дорогу к благоденствию! Вы все видели, как нас пытаются держать в узде власти! Так потерпим ли мы это?
Строй коротко, но громко рявкает «нет». А молодец Арнус! Хорошо их выдрессировал!
— Правильно, друзья! Не потерпим! Мы всегда будем помнить нашего боевого товарища Пилуса и продолжим борьбу! Хотя бы для того, чтобы его младшего брата не постигла та же участь! Вечная память герою и да здравствует справедливое государство!
Строй коротко взревывает что-то не поддающееся дешифровке. Факелы взлетают вверх на вытянутых руках, и тут же горн начинает играть отбой.
Труба доиграла. Мы закончили прощаться с Пилусом. Пора уходить. На кладбищах лишнюю минуту оставаться неприятно, а тут еще и говорить пришлось. Молча приобнимаю притихшую Уклус и медленно иду к выходу. Арнус сам построит наших и выведет из ворот. А потом у нас с ним состоится очень интересный разговор… Если этот маленький сукин сын от него не увернется. Но думаю, что не увернется. Именно этого я ему и не собираюсь дать сделать. Он, похоже, решил, что самый умный у нас? Что ж, я его сильно на эту тему разочарую. Прямо сегодня и прямо сейчас.
Мы идем по ночному Городку. Строя уже никакого нет — журналисты потеряли к нам всяческий интерес после окончания церемонии. Мы к ним интереса и до этого не испытывали. Я — по причине того, что всегда недолюбливал эту братию, а наши бойцы просто хоронили своего боевого товарища. Первый раз… Интересно, кто из них понимает, что не последний?
* * *
Ночь я всегда любил. Люблю и сейчас. И мне почему-то совсем не хочется затевать разговор с Арнусом, но знаю, что надо. От этого знания настроение не улучшается, да делать нечего. Испытующе смотрю на Уклус:
— Дорогая, ты не могла бы пройтись чуть-чуть вперед? У нас с Арнусом тут очень неприятный разговор намечается — я не хочу, чтобы это произошло при тебе.
Уклус недовольно фыркает, но ускоряет шаг. Так, начало положено. Теперь — мой бравый заместитель.
— Арнус! Отстань немного.
— Зачем? — Похоже, что мой приятель слегка удивлен.
— Разговор есть, — мрачно цежу сквозь зубы я.
— Ну, давай поговорим, Магнус, — уже тише и так, чтобы не донеслось до любопытных ушей.
Понятно. Значит, решил не увиливать. Очень даже хорошо.
— И почему я совсем не удивлен? — невесело смотрю на своего приятеля из-под надвинутой на глаза фуражки.
— Мне казалось, что ты раньше поймешь. — Арнус весело улыбается. — Даже забавно было.
— Мне тоже. — Я холодно смотрю на Арнуса… скорее — на Ленуса. — Ну и что ты мне хочешь рассказать?
— А что ты хочешь услышать?
— Наверное, все. Но давай сначала: Радус в курсе?
— Конечно! — Ленус жизнерадостно скалит зубы. — У них же так ничего и не получилось с ребенком, но слух распустить удалось.
— Ничего я не понял! Меня же крестным приглашали…
— И знали, что ты не согласишься, — в тон мне отвечает Арнус — Ленус.
— Кто же это у нас такой умный? Ты? Или этот старый козел?
— Ты об Альтусе? — Я утвердительно киваю. — Нет, идея целиком и полностью моя. Видишь ли… Подготовка к мятежу началась несколько раньше, чем ты думаешь…
— Очень интересно. — Я саркастически ухмыляюсь. — А это «несколько» выражается в какой-то конкретной цифре? Ну, скажем, год? Или два?
— Лет десять, может, чуть-чуть больше. — Арнус… — тьфу черт! — Ленус беззаботно улыбается.
— Все интересатее и интересатее, — ядовито замечаю я. — И кто еще был в курсе?
— Извини, Магнус, но этого тебе знать не надо.
— Вот как? А чего мне еще знать не надо? Ты, сука поганая, всю дорогу морочил мне голову, а теперь мне еще и чего-то знать не надо?
— Не кипятись ты! — Ленус пытается положить мне на плечо руку, но я ее сбрасываю. — Ведь ничего страшного не произошло. Ты же сам понимаешь, что так было лучше и для тебя, и для всех остальных.
Естественно, понимаю. Ленус всегда был умницей. Он же мог любую ситуацию просчитать на сотню ходов вперед… Любую? Так какого же мы так бездарно просрали переворот?
— А семь лет назад тоже было лучше? — зло спрашиваю я. — Кому?
— Тогда была сделана ошибка. — Ленус вдруг стушевался. — Понимаешь, мы пошли на поводу у…
— У придурка Ромуса, — роняю я. — Вы все очень быстро забывали о том, что со мной тоже иногда нужно советоваться. Козлы… Ладно, а как это должно было быть?
— Должно это было быть совсем не так. — Ленус снова воспрял духом. — Понимаешь, мы планировали народные волнения… Но Ромус настоял на стремительной военной операции… Тогда это выглядело очень убедительно: мы берем власть, демонстрируем, что Президент у нас урод, и…
— И он от страха делает себе харакири? — Я невесело усмехнулся. — Ну старый козел вообще ничего не видел, кроме диктаторских полномочий. Да и в стратегии он силен никогда не был. Ромус только уставы писать может. Ты военным не являешься. Репус — тактик. Впрочем, блестящий, надо признать. Я, конечно, не хочу показаться нескромным, но единственный, кто мог хоть как-то просчитать эту кампанию, являлся именно я. Чем вы все думали?
— Это была ошибка. — Ленус выглядит как побитая собака. — Мы это поняли слишком поздно, когда уже ничего нельзя было сделать. Именно по этой причине ты стал главнокомандующим повстанческой армии. Изначально предполагалось, что ты будешь заниматься штабом непосредственно при Альтусе, а армией будет командовать Ромус… Ему очень хотелось…
— Раз хотелось, — рявкаю я, — то пошел бы и подрочил! Командарм недоношенный!
Кто-то из наших останавливается и оглядывается. Машу ему, все, мол, нормально — идите, а мы позже догоним. Ты прав, Магнус, — очень тихо отвечает Ленус. — Ты полностью прав. Но мы же не могли предусмотреть всего. И ты же не хуже меня знаешь, что характер у тебя не сахар. Альтус боялся, что тебя войска в клочья разорвут…
— Ромус в Столице? — прерываю я словоизлияния нашего теоретика.
— Ты это уже и сам понял, когда циркуляр получил. — Ленус лукаво улыбнулся. — Кто это, по-твоему, мог еще написать?
— Дать бы тебе как следует! — совершенно искренне, но уже без злобы говорю я. — Ладно, еще успеется. Ты мне другое скажи: как ты все эти годы с Радусом умудрялся уживаться?
— Тут проблем не было. — Ленус опять стал сам собой: наглый и самоуверенный. — Я ведь для него сын одного из путчистов.
— И тут не могли не соврать, — брезгливо бросаю я.
— А как ты себе представляешь правду? — Ленус уже вовсю скалится. — Дорогой Радус, мы тут омолаживать людей научились. Примешь одного на содержание, пока он не подрастет и снова бучу не устроит? Так?
Я невольно улыбаюсь. Складно это у него получается, ничего не скажешь. Складно-то, конечно, складно, но вот так просчитаться… Надо бы поинтересоваться, что он, собственно, знает об остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Забавно, ведь журналистишки снимали все, что происходило в холле здания Администрации. Так почему же не были показаны те кадры, на которых я бью мэра? И еще кое-что… Такое ощущение, что у них имелся четкий приказ — показать нас в самом лучшем виде, а не обгаживать. Почему? К нам все так хорошо относятся? Не верю я в это. Тогда что? Или кто? Такой фокус мог провернуть только Ленус — это его стиль. Но Ленус сейчас черт знает где. Неужели у него хватает ресурсов для того, чтобы контролировать и это? Тогда он чем-то сродни господу богу. А в такие штуки я не верю. Как и в переселение душ. Иначе бы решил, что старый козел Альтус вселился в кого-то из столичного штаба — сегодня оттуда свалилась директива, выдержанная именно в его стиле: произвести разведку местности на предмет выявления вооружения и техники, которые в ближайшее время можно будет задействовать. И понимай как хочешь…
— Санис, я рядом с тобой пойду. Можно?
Голос какой знакомый… Уклус! Я же совсем забыл о ней со всей этой суматохой! Какая же я скотина!
— Не можно, а нужно! — нежно приобнимаю девушку за плечи. — Мне сейчас жизненно необходима твоя поддержка! Ты себе даже не представляешь насколько!
— И мама так же сказала. — Уклус почему-то опускает глаза. — А я сначала решила, что больше тебе не нужна…
Ну вот, поздравляю. Первый семейный выговор. Замечательно.
— Мама твоя полностью права, а ты — нет. Ты мне очень нужна, я просто не хотел тебя загружать всем этим. Понимаешь?
— Да. — Наступает неловкая пауза. — А правильно ты меня не взял с собой тогда.
— Я знаю.
Она кивает, и дальше мы идем молча. Да и говорить-то, собственно, не о чем. Я затеваю революцию, а Уклус… Даже не знаю, что для меня сейчас Уклус. Или кто? Голова начинает медленно наполняться чем-то липким. Мозги ворочаются с большим трудом. Кажется, я не очень готов к тому, что свалилось мне на плечи. Хотя к чему тут готовиться? Все идет по накатанному сценарию, и мне, похоже, не придется предпринимать никаких титанических усилий, чтобы этот сценарий докатился до своего логического завершения. Впрочем, все размышления на эту тему надо оставить на потом: сейчас я скорбящий командир.
Центральное городское кладбище находится возле самого собора, возвышающегося над старыми кварталами Городка. Здание Администрации отсюда прекрасно видно, так что Пилус будет лежать практически возле того самого места, где в него вогнали пулю. Вот такая странная ирония судьбы.
Обычно жителей Городка здесь уже давно не хоронят: кладбище очень старое, и места на нем в общем-то и не осталось, но для Пилуса сделали исключение. Еще бы! Вину-то заглаживать надо. Вот и заглаживают. Интересно, кому будет легче от того, что гнить Пилус будет не за городом, в сырой глине, а в самом центре и в песке? Хотя легче нам: ближе идти, если решим проведать. Что значит «если»? Конечно же, решим! И не единожды. Вот и первый покойничек, которого на тот свет спровадили мои дурацкие идеи… А почему, собственно, мои? Тут скорее старому козлу Альтусу «благодарность» выносить надо. И мне тоже. Нечего было у него на поводу идти! И тогда, и сейчас. Странное дело: сколько лет прошло, а мы все еще выполняем его план. Сначала сами были дураками, идущими как бараны на бойню. Теперь вот детей подставляем… Что значит подставляем? Опять морально-нравственные искания? Ну уж хватит! Мне тривиально хочется выжить. И остальным нашим, надо полагать, тоже. Вот мы и затеяли все это. Тут даже не умысел, а рефлексы — крыса, если ее загнать в угол, идет в атаку и на значительно превосходящего ее противника. Причем нередко выигрывает. Не хрен было загонять меня в угол! Глядишь, все бы было вполне пристойно.
Процессия сворачивает к кладбищенским воротам. Уже почти стемнело, и мне поневоле становится жутковато. На старом кладбище, о котором в Городке ходят самые мрачные легенды, ночью находиться очень не хочется. Я понимаю, что все эти сказки не более чем игра воображения обывателей, но по спине пробегает неприятный холодок: ведь мы идем хоронить человека, который погиб из-за нас. Даже — из-за меня. Я ведь… Хватит! Собраться и изображать из себя скорбящего командира, готового отомстить за смерть боевого товарища. Отомстить… За смерть скольких еще мальчишек мне предстоит мстить? Не дороговато ли мы платим?
Платформа, переоборудованная в катафалк, останавливается. Дальше гроб надо нести на руках. Нам это, естественно, не доверяют. И правильно делают — не хватало, чтобы четырнадцатилетние пацаны уронили покойника на его последнем пути. К платформе подходят шестеро дюжих мужиков, наверное, кладбищенские рабочие, берут гроб, поднимают на плечи и медленно несут к свежевырытой могиле. Оркестр взвывает так, что у меня мурашки пробегают по спине. Тут же начинает голосить мать Пилуса. Визгливый, с надрывом, голос разносится над притихшим Городком. Кажется, что он проникает в каждый его уголок. Мы входим на территорию кладбища. Покосившиеся кресты, уродливые бетонные постаменты с аляповатыми украшениями, ангел с отбитым крылом, украшающий чей-то мавзолей. Мы медленно проходим мимо. Сегодня мы здесь в качестве посетителей. Пока. Что будет завтра — неизвестно. Так что самое время присмотреть себе местечко. Юмор у меня сегодня какой-то висельный! Юмор… Я очень надеюсь, что это именно юмор. Но чему удивляться? Меня всегда угнетали кладбища. Нет, не новые, где могилы роют экскаватором и хоронят квадратно-гнездовым способом, а старые, полуразрушенные, покрытые мхом, с памятниками, которые вросли в землю и на которых уже нельзя прочитать имена людей, покоящихся под ними. Странно, а ведь я даже не знаю, что меня пугает. Покойники? Вряд ли. Я четко знаю, что умерший человек уже не опасен. Он мог быть опасен при жизни, но никак не после смерти. Тишина? Чушь собачья! Нет на кладбище никакой тишины! Звуки те же, что и везде. Если людей нету. Тогда что? Наверное, какая-то особая аура… Если она есть, эта аура. Если она не плод воображения обывателей, которые с громадным удовольствием наделяют подобные места сверхъестественными свойствами…
Оркестр стихает. Гроб уже стоит на возвышении у могилы. Факелы коптят и слегка потрескивают. На какой-то момент только их звуки нарушают тишину ночного кладбища, но тут же по ушам бьет женский вой: «И на кого же ты нас покинул?!» Я морщусь, как от зубной боли. Оглядываюсь по сторонам и нахожу взглядом Арнуса. Он выжидательно на меня смотрит. Киваю ему: начинай. Арнус кивает в ответ и выдвигается к распорядителю. Небольшого роста седой мужичонка некоторое время слушает Арнуса, кивает и выступает вперед.
— Дорогие родственники усопшего, друзья, товарищи! Сегодня для вас очень тяжелый, но вместе с тем светлый день. В руки Творца отдаем мы…
Я перестаю слушать. Что нового может сказать эта кладбищенская крыса, которая зарабатывает на жизнь тем, что провожает в последний путь покойников? Что он вообще может сказать? Сейчас он расскажет, каким хорошим мальчиком был Пилус, как его все любили… Так ведь ложь несусветная получится! Никаким «хорошим мальчиком» он никогда не был. Разгильдяем был редкостным. В любую драку лез по поводу и без. Вино жрал из горла в детском садике за нашим домом и девок в темных подъездах тискал против их воли. Вот и все развлечения Пилуса. Да, чуть не забыл! Учиться не хотел вообще. И как следствие, учителей частенько посылал по матушке. За что бывал порот папашей, чей жизненный путь с успехом и повторял. В наше движение полез по одной причине: открылась перспектива безнаказанно победокурить.
Точнее, это он думал, что безнаказанно. А оно вон как сложилось…
Я пропустил тот момент, когда передавали слово отцу нашего бойца. И, кажется, правильно сделал. Папаша был безмерно горд. И только. Его не смущает, что в гробу лежит его старший сын! Его распирает от гордости! Вот же дегенерат!
Папаша разглагольствует минут десять и в конце концов затыкается. И то хорошо. Теперь надо закапывать. Мерзко-то как звучит: закапывать. Но с другой стороны — а как это еще назвать? Гроб медленно опускают в темный зев могилы. Потом рабочие ловко извлекают веревки и отступают в сторону — пришло время бросить горсть земли, чтобы пухом была. Я терпеливо жду, пока пройдут родственники, и подхожу к могиле. Уже темно, и гроб, несмотря на неровный свет факелов, в ней почти не виден. Подхватываю горсть земли, не глядя, швыряю вниз. Слышится гулкий звук ударов комьев о крышку. Поспешно отхожу в сторону. Я знаю, что сейчас то же самое проделают командиры подразделений, а потом мне нужно будет толкать речь. Очень противно и абсолютно не хочется, но надо. И ничего тут не поделаешь.
Еще раз оглядываю строй своих мальчишек — все уже на месте. Смотрю в сторону могилы. Там рабочие быстро и профессионально зарывают то, что еще недавно было нашим товарищем. Что ж, спи спокойно, Пилус, ты уже свое отвоевал…
Могилу закопали и выровняли. Даже временную табличку водрузили. Значит — пора. Выхожу вперед. Оглядываю строй. Арнус с правого фланга вполголоса отдает команду «смирно». Ребята замирают.
— Друзья! Боевые мои товарищи! — В промежутках между моими фразами слышен только треск факелов. — Сегодня мы все осиротели. Нет с нами нашего друга и соратника! Нет больше командора Пилуса! Рука подонка, нажавшая на курок, оборвала его жизнь именно тогда, когда перед нами забрезжил еще робкий свет зарождающейся счастливой жизни.
Но, несмотря на эту страшную потерю, мы будем продолжать бороться! Продолжать хотя бы для того, чтобы у нас в стране больше не стреляли по детям. Чтобы мы могли жить и учиться спокойно, не опасаясь пули! Соратники! Мы сами должны проложить себе дорогу к благоденствию! Вы все видели, как нас пытаются держать в узде власти! Так потерпим ли мы это?
Строй коротко, но громко рявкает «нет». А молодец Арнус! Хорошо их выдрессировал!
— Правильно, друзья! Не потерпим! Мы всегда будем помнить нашего боевого товарища Пилуса и продолжим борьбу! Хотя бы для того, чтобы его младшего брата не постигла та же участь! Вечная память герою и да здравствует справедливое государство!
Строй коротко взревывает что-то не поддающееся дешифровке. Факелы взлетают вверх на вытянутых руках, и тут же горн начинает играть отбой.
Труба доиграла. Мы закончили прощаться с Пилусом. Пора уходить. На кладбищах лишнюю минуту оставаться неприятно, а тут еще и говорить пришлось. Молча приобнимаю притихшую Уклус и медленно иду к выходу. Арнус сам построит наших и выведет из ворот. А потом у нас с ним состоится очень интересный разговор… Если этот маленький сукин сын от него не увернется. Но думаю, что не увернется. Именно этого я ему и не собираюсь дать сделать. Он, похоже, решил, что самый умный у нас? Что ж, я его сильно на эту тему разочарую. Прямо сегодня и прямо сейчас.
Мы идем по ночному Городку. Строя уже никакого нет — журналисты потеряли к нам всяческий интерес после окончания церемонии. Мы к ним интереса и до этого не испытывали. Я — по причине того, что всегда недолюбливал эту братию, а наши бойцы просто хоронили своего боевого товарища. Первый раз… Интересно, кто из них понимает, что не последний?
* * *
Ночь я всегда любил. Люблю и сейчас. И мне почему-то совсем не хочется затевать разговор с Арнусом, но знаю, что надо. От этого знания настроение не улучшается, да делать нечего. Испытующе смотрю на Уклус:
— Дорогая, ты не могла бы пройтись чуть-чуть вперед? У нас с Арнусом тут очень неприятный разговор намечается — я не хочу, чтобы это произошло при тебе.
Уклус недовольно фыркает, но ускоряет шаг. Так, начало положено. Теперь — мой бравый заместитель.
— Арнус! Отстань немного.
— Зачем? — Похоже, что мой приятель слегка удивлен.
— Разговор есть, — мрачно цежу сквозь зубы я.
— Ну, давай поговорим, Магнус, — уже тише и так, чтобы не донеслось до любопытных ушей.
Понятно. Значит, решил не увиливать. Очень даже хорошо.
— И почему я совсем не удивлен? — невесело смотрю на своего приятеля из-под надвинутой на глаза фуражки.
— Мне казалось, что ты раньше поймешь. — Арнус весело улыбается. — Даже забавно было.
— Мне тоже. — Я холодно смотрю на Арнуса… скорее — на Ленуса. — Ну и что ты мне хочешь рассказать?
— А что ты хочешь услышать?
— Наверное, все. Но давай сначала: Радус в курсе?
— Конечно! — Ленус жизнерадостно скалит зубы. — У них же так ничего и не получилось с ребенком, но слух распустить удалось.
— Ничего я не понял! Меня же крестным приглашали…
— И знали, что ты не согласишься, — в тон мне отвечает Арнус — Ленус.
— Кто же это у нас такой умный? Ты? Или этот старый козел?
— Ты об Альтусе? — Я утвердительно киваю. — Нет, идея целиком и полностью моя. Видишь ли… Подготовка к мятежу началась несколько раньше, чем ты думаешь…
— Очень интересно. — Я саркастически ухмыляюсь. — А это «несколько» выражается в какой-то конкретной цифре? Ну, скажем, год? Или два?
— Лет десять, может, чуть-чуть больше. — Арнус… — тьфу черт! — Ленус беззаботно улыбается.
— Все интересатее и интересатее, — ядовито замечаю я. — И кто еще был в курсе?
— Извини, Магнус, но этого тебе знать не надо.
— Вот как? А чего мне еще знать не надо? Ты, сука поганая, всю дорогу морочил мне голову, а теперь мне еще и чего-то знать не надо?
— Не кипятись ты! — Ленус пытается положить мне на плечо руку, но я ее сбрасываю. — Ведь ничего страшного не произошло. Ты же сам понимаешь, что так было лучше и для тебя, и для всех остальных.
Естественно, понимаю. Ленус всегда был умницей. Он же мог любую ситуацию просчитать на сотню ходов вперед… Любую? Так какого же мы так бездарно просрали переворот?
— А семь лет назад тоже было лучше? — зло спрашиваю я. — Кому?
— Тогда была сделана ошибка. — Ленус вдруг стушевался. — Понимаешь, мы пошли на поводу у…
— У придурка Ромуса, — роняю я. — Вы все очень быстро забывали о том, что со мной тоже иногда нужно советоваться. Козлы… Ладно, а как это должно было быть?
— Должно это было быть совсем не так. — Ленус снова воспрял духом. — Понимаешь, мы планировали народные волнения… Но Ромус настоял на стремительной военной операции… Тогда это выглядело очень убедительно: мы берем власть, демонстрируем, что Президент у нас урод, и…
— И он от страха делает себе харакири? — Я невесело усмехнулся. — Ну старый козел вообще ничего не видел, кроме диктаторских полномочий. Да и в стратегии он силен никогда не был. Ромус только уставы писать может. Ты военным не являешься. Репус — тактик. Впрочем, блестящий, надо признать. Я, конечно, не хочу показаться нескромным, но единственный, кто мог хоть как-то просчитать эту кампанию, являлся именно я. Чем вы все думали?
— Это была ошибка. — Ленус выглядит как побитая собака. — Мы это поняли слишком поздно, когда уже ничего нельзя было сделать. Именно по этой причине ты стал главнокомандующим повстанческой армии. Изначально предполагалось, что ты будешь заниматься штабом непосредственно при Альтусе, а армией будет командовать Ромус… Ему очень хотелось…
— Раз хотелось, — рявкаю я, — то пошел бы и подрочил! Командарм недоношенный!
Кто-то из наших останавливается и оглядывается. Машу ему, все, мол, нормально — идите, а мы позже догоним. Ты прав, Магнус, — очень тихо отвечает Ленус. — Ты полностью прав. Но мы же не могли предусмотреть всего. И ты же не хуже меня знаешь, что характер у тебя не сахар. Альтус боялся, что тебя войска в клочья разорвут…
— Ромус в Столице? — прерываю я словоизлияния нашего теоретика.
— Ты это уже и сам понял, когда циркуляр получил. — Ленус лукаво улыбнулся. — Кто это, по-твоему, мог еще написать?
— Дать бы тебе как следует! — совершенно искренне, но уже без злобы говорю я. — Ладно, еще успеется. Ты мне другое скажи: как ты все эти годы с Радусом умудрялся уживаться?
— Тут проблем не было. — Ленус опять стал сам собой: наглый и самоуверенный. — Я ведь для него сын одного из путчистов.
— И тут не могли не соврать, — брезгливо бросаю я.
— А как ты себе представляешь правду? — Ленус уже вовсю скалится. — Дорогой Радус, мы тут омолаживать людей научились. Примешь одного на содержание, пока он не подрастет и снова бучу не устроит? Так?
Я невольно улыбаюсь. Складно это у него получается, ничего не скажешь. Складно-то, конечно, складно, но вот так просчитаться… Надо бы поинтересоваться, что он, собственно, знает об остальных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36