Ни один скандал в городе не обходился
без него. Взъерошенный, сердитый, он ковылял к месту происшествия, размах
ивая палкой, врезался в толпу, начинал судить и рядить. Начинал спокойно, н
о быстро раздражался, таращил глаза, его выводила из себя «тупость этих с
котов», и тогда избивал палкой и правого и виноватого. Он был хилый, тщедуш
ный, но его боялись, не хотели с ним связываться, а он всех презирал, кричал,
что не может жить с «этими идиотами», и даже объявил однажды, что скоро при
едет мулла из Тифлиса и окрестит его, Хаима Ягудина, в магометанскую веру.
Сами понимаете, в то время в маленьком городке это был вызов всем.
Жена его, старшая сестра дедушки Ивановского, умерла, оставив ему пятеры
х детей, на их средства Хаим Ягудин и жил. Между нами говоря, был большой ло
дырь, работать не хотел, считал себя человеком образованным. А у таких лод
ырей, как правило, и жена работящая и дети работящие. Таков закон природы.
Жена торговала фруктами, кормила этим семью, вертелась, как могла. И дети с
тали рано работать, чуть ли не с одиннадцати лет, тащили один другого и, ко
гда мать умерла, содержали отца. Дети были хорошие работники, простые, скр
омные люди, и только одна дочь, Сарра, не захотела жить честным трудом. Сар
ра была красавица, точь-в-точь как Вера Холодная, у нас ее так и звали Ч Ве
ра Холодная. Она, понимаете ли, стала заниматься, чем бы вы думали? Бриллиа
нтами. Люди даже говорили, что у нее был бриллиант царя Николая. Ну а когда
женщина занимается таким делом, то хоть она и красавица, хоть она и Вера Хо
лодная, но кончает известно чем Ч тюрьмой.
Но вернемся к самому Хаиму Ягудину. Он был, надо сказать, большой жуир, зна
ток галантного обхождения, любил выпить, посидеть в интеллигентном обще
стве и побеседовать на интеллигентные темы и потому целые дни проводил в
парикмахерской, в компании таких же бездельников и краснобаев. Наш пари
кмахер Бернард Семенович тоже был знаток галантного обхождения, любил, ч
тобы в парикмахерской собиралось «общество», и, пока он щелкает ножницам
и или мылит бороды, чтобы разговаривали на разные текущие темы. Не всегда
эти разговоры кончались мирно. Однажды Хаим Ягудин поспорил с неким пров
изором, изображавшим из себя либерала. Не знаю, о чем они спорили, но Хаим в
друг встает и заявляет, что он присягал на верность царю и отечеству, нико
му не позволит их поносить и потому, если провизор в течение десяти дней н
е уберется из России, за которую он, Хаим Ягудин, проливал кровь и потерял
ногу, то он его убьет и отвечать за это не будет.
Провизор только усмехнулся. Но на следующий день Хаим не явился в парикм
ахерскую Ч провизора это встревожило. Не пришел Хаим ни на третий, ни на ч
етвертый день Ч это встревожило всех. Короче: Хаим дал клятву, что выйдет
из дому только на одиннадцатый день, чтобы убедиться, что негодяй провиз
ор убрался из России, а если не уберется, то он, Хаим, убьет его.
Провизор побежал к приставу. Пристав сказал, что пока он, провизор, жив, то
есть пока Хаим не убил его, нет никаких оснований того преследовать… Вот
если он его действительно убьет, тогда придется Хаима арестовать. Хороше
е утешение для провизора!.. На одиннадцатый день у дома Хаима собрались лю
ди, желающие посмотреть, как Хаим будет убивать провизора. Им не пришлось
этого увидеть. Ночью провизор уехал в Одессу, а оттуда в Америку.
Все это я, конечно, рассказываю с чужих слов, может быть, в действительност
и это было не совсем так, а как-нибудь по-другому. Но этот случай достаточн
о характеризует Хаима Ягудина.
Ничего этого, конечно, дедушка Ивановский не знал. Но семья Кузнецовых от
лично знала, что за тип Хаим Ягудин, хорошо понимала, что означает его заяв
ление о смертельном оскорблении: от Хаима Ягудина можно ожидать любой ху
лиганской выходки, и потому лучше ему уступить. И они деликатно намекнул
и профессору Ивановскому, что его зять Хаим Ягудин Ч заслуженный унтер-
офицер, инвалид, ходить ему трудно, и хорошо бы профессору его навестить, т
ем более муж его покойной сестры и до дома Хаима всего пятьсот шагов.
Пришлось нашим швейцарцам идти к Хаиму Ягудину. Я, естественно, при этой в
стрече не был. Но потом я бывал в доме Ягудина и ясно вижу всю сцену…
Представьте старый, запущенный дом вдовца, к тому же лодыря, который за св
ою жизнь повышибал много чужих зубов, но не вбил в стену ни одного гвоздя,
представьте покосившееся крыльцо, сломанные перила, танцующие половиц
ы, дырявую крышу, побитую штукатурку, темные сени, заваленные рухлядью. Пр
едставьте «зал»: грубый стол без клеенки и без скатерти, громадный рассо
хшийся буфет с разбитыми стеклами, треногие стулья с дырявыми сиденьями
… И посреди этого, великолепия стоит Хаим Ягудин, маленький, рыжеусый, с се
дым унтер-офицерским бобриком, и улыбается хотя и галантной, но высокоме
рной улыбкой: мол, мы не из Базеля, не доктора медицины, но тоже кое-что знач
им.
Между прочим, у них могла бы состояться беседа. Хаим был для своего времен
и Ч и для нашего городка Ч человеком довольно образованным, хотя и само
учка. Он даже знал немного по-английски. То есть в каком смысле знал? Мог на
писать на конверте адрес по-английски. У кого были родственники в Америк
е или в Австралии и надо было отправить письмо, те шли к Хаиму Ягудину.
Словом, с ним было о чем поговорить, и он любил поговорить. Но все началось
с инцидента и на инциденте закончилось.
День был жаркий, дедушка и отец были одеты, как положено для визита: костюм
-тройка, галстук, крахмальный воротничок. Они изнывали от жары, пот лил, ос
обенно со старика, градом. И наш бравый унтер-офицер принимает решение: ос
вежить гостей одеколоном. Ставит посреди комнаты дырявый стул, сажает пр
офессора и обдает его физиономию тройным одеколоном из пульверизатора,
один конец пульверизатора во флаконе, другой конец у Хаима во рту. Заметь
те к тому же, что зубов у него нет. Хаим надувает щеки, дует изо всех сил, изв
ергает на профессора вонючий одеколон и изрядное количество слюны. Но, к
ак только он на секунду прервал процедуру, чтобы перевести дыхание, проф
ессор встал, вынул из кармана платок, вытер лицо и отставил стул, показыва
я, что процедура окончена.
Однако упрямый Хаим ставит стул обратно и приглашает Якоба освежиться т
ем же способом. Но профессор запрещает, и сам Якоб этого не желает. А Хаим Я
гудин, вместо того чтобы смириться и не навязывать гостям своей парфюмер
ии, наоборот, настаивает, требует, прицеливается в Якоба пульверизатором
. Тогда дедушка надевает котелок, раскланивается и уходит с Якобом из дом
а, нажив себе в лице Хаима Ягудина смертельного врага.
Но на такого врага профессору Ивановскому, как вы понимаете, наплевать, о
н не хочет знать никакого Хаима Ягудина, он вообще никого здесь не хочет з
нать, кроме семьи Кузнецовых.
Семья Кузнецовых состояла из отца Ч кузнеца, матери Ч племянницы моего
дедушки Ивановского и трех дочерей, трех девушек-красавиц. У этих девуше
к-красавиц были красавицы подруги, и, как вы, наверно, догадались, среди по
друг, безусловно, главной подругой была Рахиль Рахленко, моя будущая мат
ь. И, конечно, Рахиль сделала так, что во время следующего визита Ивановски
х к Кузнецовым они там ее застали. В этом нет ничего удивительного! Сестры
Кузнецовы пригласили к себе ближайшую подругу Рахиль Рахленко и познак
омили ее с Якобом Ивановским, который хотя и приехал из Швейцарии, но прих
одился им родственником, троюродным братом или чем-то вроде этого. И что з
азорного в том, что их подруге захотелось поближе рассмотреть эту загран
ичную штучку, этого фарфорового мальчика, потрогать, повертеть, посмотре
ть, из чего кроятся такие красивые куклы. Моя мать умела всего лишь кое-ка
к читать, писать, считать Ч не больше. В те времена, особенно в семье сапож
ника, девушкам редко давали высшее образование. Ничего, кроме неба, сосно
вого леса и реки, она не видела, и вот пожалуйста, маленький принц из Швейц
арии…
Моя мать очень любила отца, любила всю жизнь и отдала ему всю жизнь. Но, вст
реть ее отец на базельских улицах, он все равно полюбил бы Рахиль и только
Рахиль, она была его судьбой. А будь мой отец парнем с нашей улицы, еще неиз
вестно, как бы повернулось дело… Красивый, конечно, но тихий, скромный, зас
тенчивый, и могло случиться, что мать полюбила бы более сильного, смелого,
боевого парня. При всей своей дерзости и сумасбродстве моя мать была жен
щина практичная, знала, чего хотела, знала, что ей надо, и не хотела знать, че
го ей не надо. И учтите, что в девушках моя мать считалась первой красавице
й города и офицеры из полка специально ездили по нашей улице, чтобы посмо
треть на Рахиль Рахленко.
Но в данном случае действовала мать. Она захотела увидеть иностранцев и
без всяких церемоний вышла на улицу. Ей захотелось познакомиться с хорош
еньким мальчиком, похожим на сына генерал-губернатора, она пришла в дом к
своим подругам и познакомилась.
Что происходило дальше, как складывались их отношения, не знаю, я при этом
не был. Мама говорила потом: «Он мне проходу не давал, ухаживал с утра до ве
чера». Папа говорил: «С утра до вечера она мне расставляла сети, ловушки и
капканы». Так они шутили. Но в этих шутках, я думаю, была доля истины. Отец бы
л влюблен, мать играла с диковинной игрушкой, но было ясно, что эту игрушку
она уже не отдаст.
Кому ясно? Прежде всего им самим. И только им самим. Однако в те времена, осо
бенно в таких традиционных семьях, браки заключались не на самом высоком
уровне, не на небесах, браки заключали родители.
Могли ли родители Рахили рассчитывать на такой брак? Конечно, мой дедушк
а Рахленко был не какой-нибудь холодный сапожник, он был мастер, имел свою
сапожную мастерскую; богачом, правда, не был, но и в бедняках не ходил. Кром
е того, как вы увидите из дальнейшего рассказа, это был человек во многих о
тношениях замечательный, я бы даже сказал, выдающийся. Но все же не профес
сор, не доктор медицины, не владелец лучшей в Европе клиники. И разве в Шве
йцарии мало богатых невест для парня из такой семьи?
Что же касается дедушки Ивановского, то он, разумеется, ни о каком браке не
думал. Якобу надо сначала кончить университет, получить специальность,
стать врачом, а уж потом думать о женитьбе. Старик вообще считал Якоба мла
денцем, у него и мысли не было, что его Якоб, его маленький, застенчивый Яко
б, этот мизиникл , вздумает жениться.
Конечно, если бы старик что-нибудь усек , как теперь говорят, он
немедленно сел бы в поезд и смотался обратно в Швейцарию. Но он ничего не
усек, и хотя смотался, но не в Швейцарию, а в город Нежин, повидать своих гим
назических друзей, и поехал один, без Якоба. А так как Якобу не годилось жи
ть одному в гостинице и столоваться в трактире, то он переселил его к Кузн
ецовым, где ему выделили залу , самую парадную комнату, и обесп
ечили домашним питанием.
Большей глупости старик совершить не мог: он оставил Якоба один на один с
Рахилью.
Старик отсутствовал неделю, именно про эту неделю мать говорила, что оте
ц не давал ей проходу, а отец Ч что она расставляла ему силки и капканы. Ни
чего конкретного я про эту неделю не знаю, но представить себе могу… Они х
одили купаться. Тогда женщины купались отдельно от мужчин, про общие пля
жи в те времена и не слышали. Но что значит отдельно? По одну сторону куста
Ч Якоб, по другую Ч девушки: сестры Кузнецовы и Рахиль. И Якоб слышит их п
иск, визг и смех, он воспитанный мальчик, он не всматривается, но как-то сам
о собой получается, что ему сквозь кусты видны их мелькающие тела, и хотя о
н отводит глаза, когда Рахиль входит в воду, но нутром видит ее, как прекра
сную Афродиту в пене морской. И кругом степь, поля, стрекочет в траве кузне
чик, и все обжигается нашим благословенным солнцем, какого Якоб в своей Ш
вейцарии не видел и никогда не увидит…
Но главное представление разыгрывалось в лесу. Я уже говорил, что наш гор
од стоял в замечательном сосновом сухом лесу, Ч такие леса бывают тольк
о на юге и только в степи. Такого чистого, сухого, смолистого воздуха, как в
этом лесу, я думаю, вы нигде не найдете, недаром подышать этим воздухом при
езжали дачники даже из Москвы и Петербурга. Брали гамаки, корзинки с едой,
уходили с утра в лес и валялись там весь день в гамаках. К тому же наш предп
риимчивый аптекарь по фамилии Орел поставил в лесу веранду и продавал та
м свежий кефир как лекарство, как целебный напиток; к бутылке кефира можн
о было прикупить сдобную булочку, тут же продавалось сливочное морожено
е в маленьких вазочках. Я этого аптекаря Орла с его целебным кефиром, сдоб
ными булочками и сливочным мороженым отлично помню, он возобновил свою д
еятельность при нэпе, в двадцатые годы, я тогда уже был подросток; помню би
доны с мороженым, обложенные льдом, в широких деревянных бадьях. Между пр
очим, и в двадцатые годы в наш город приезжали дачники из Москвы и Ленингр
ада и ходили с гамаками в лес. И как было дело при отце и матери, я могу себе
представить. А дело было так: они ходили в лес, конечно, не одни, а с сестрами
Кузнецовыми, ходить одним, молодому человеку и барышне, считалось тогда
неприличным. Не знаю, все ли три сестры их сопровождали, вряд ли, в наших ме
стах девушки не бездельничали: сад, огород, у того корова, у этого коза, и на
до помогать отцу в лавке, если он торгует, относить заказы, если он ремесле
нник, и есть младшие братья и сестры, сорванцы и сопляки, за которыми надо
смотреть, и надо ходить с матерью на базар и помогать ей на кухне, Ч слово
м, работы в доме хватало, и прохлаждаться целый день в лесу Кузнецовы свои
м дочерям позволить не могли. Но ведь речь идет о Якобе, о дорогом госте из
Швейцарии, гостя надо занимать, развлекать, а какое может быть лучше разв
лечение, чем наш лес, знаменитый, можно сказать, на всю Россию, и что может б
ыть полезнее для такого деликатного блондинчика, чем смолистый воздух? И
, конечно, Кузнецовы с охотой отпускали своих дочерей с Якобом в лес. Ну, а к
ак и чем отговаривалась дома Рахиль, сказать не могу, при крутом характер
е ее отца, моего дедушки Рахленки, я даже не могу представить, как это ей уд
авалось. Но, представьте, удавалось.
В общем, они ходили в лес и, как вы догадываетесь, располагались не на виду
у дачного общества, а в стороне. Сестры Кузнецовы качались в гамаке или де
лали вид, что собирают землянику, а отец с матерью сидели на пледе меж сосе
н и смотрели друг на друга…
Июль, безоблачное небо, неподвижный воздух пропитан терпким смоляным за
пахом сосны, земля, горячая от солнца и мягкая от желтых сосновых игл, на Р
ахили тонкое короткое платье, шея открыта, по плечам рассыпаны черные во
лосы, и достаточно протянуть руку, чтобы до них дотронуться… И ему девятн
адцать лет, а ей шестнадцать…
На каком языке они говорили? Отец знал два языка, немецкий и французский, м
ать тоже два, даже три: еврейский, русский и украинский. У них, как говоритс
я, было в обороте пять языков, и ни на одном из них они не могли объясняться.
Они объяснялись на шестом языке, самом для них понятном и прекрасном… Ма
ть была женщина в полном смысле слова, умела притягивать к себе и в то же в
ремя держать на расстоянии Ч самое коварное женское качество. Как пружи
на; она сжимается, ты вот-вот у цели, но пружина разжимается, и ты отлетаешь
на десять шагов. Этим искусством мать владела в совершенстве, и это был то
т самый капкан, о котором впоследствии говорил отец.
Когда профессор Ивановский вернулся из Нежина, Якоб объявил ему, что жен
ится на Рахили.
Не знаю, хватил ли дедушку удар, думаю, нет, принял успокоительные капли, а
может быть, ничего не принял Ч у хирургов нервы крепкие. Дело было не стол
ько в неожиданности этого заявления: от молодого человека девятнадцати
лет, когда он врезался в девчонку, можно всего ожидать. Дело было в упорств
е, такого упорства дед от него никак не ожидал. Впервые Якоб проявил харак
тер, и, может быть, это даже обрадовало деда. Я даже думаю больше: в принципе
дед был не слишком против такого брака. Во-первых, он видел, что такое Рахи
ль, а о том, что она была первая красавица, я уже вам докладывал. Во-вторых, Р
ахиль, простая, работящая девушка, без манерности, изнеженности, будет хо
рошей женой и матерью. И, наконец, в-третьих, дедушке не могло не импониров
ать, что его сын хочет взять жену с его, дедушки, родины, в этом, как ни говор
ите, есть знак уважения к родителю. А что до материального неравенства, то
у Якоба, слава богу, своего хватает. Университет? Где написано, что учиться
можно только холостому?
1 2 3 4 5 6