Этим занимаются разные дуры, которые не успели ухватить своего, не крутанулись, не сумели разбогатеть, набить зоб свой, подняться над серой массой быдла, которое работает и само печет пирожки…
— И еще это способ любить вас, Дмитрий Сергеевич. Я хочу, чтобы Катя вас любила и хотела бы делать что-то приятное для вас. Почему бы и не тортик?
На такие речи Дмитрий Сергеевич смотрел еще более дико и — Лена видела — старательно пытался думать, причем о чем-то страшно непривычном. Он даже сопел и кряхтел от таких сложных мыслей, и лицо у него делалось несчастное.
Трудно сказать, насколько привязалась Катя к отцу, но к Лене привязалась чрезвычайно. И еще к огромному коту Пушку, злополучному коту-кастрату. Несчастного Пушка изуродовали месяцев в пять, и он теперь делал только две вещи: жрал и спал. Больше всего это животное походило на огромную мохнатую колбасу, из которой спереди торчит круглая голова с глазами навыкате, а сзади хвост — всегда под одним и тем же углом, потому что двигать Пушок мог только самыми последними суставами хвоста. Те, что ближе к заду, тонули в геологических слоях жира и можно сказать, что не двигались. И голова двигалась плохо; если Пушок хотел что-то увидеть, он поворачивал не голову, а всю переднюю часть тела или даже поворачивался весь.
Валентина Николаевна иногда с Пушком «играла»: ставила его на лестнице, благо квартира на двух уровнях, и пинала сзади. Даже не пинала, а так — придавала ускорение. И кот, издавая пронзительное «У-ууу!!!», семенил вниз по лестнице, не в силах ни остановиться, ни свернуть. Он набирал такое ускорение на лестнице, что так и бежал через комнату, влетал в кладовую, открывая ее головой, и только там мог остановиться и развернуться вокруг своей оси. Но когда котяра уже собирался выскочить из кладовой и удрать, его снова ловила хохочущая Валентина Николаевна и тащила наверх. Кот шипел, плевался, завывал, но пустить в ход когти у него никак не получалось — слишком медленно кот двигал своими заплывшими, едва ходящими в суставах лапами. А согнуть лапу он почти и не мог, потому что лапа у кота больше всего напоминала валик подушки.
Но, видимо, что-то нормальное, кошачье, свойственное всему живому, все же оставалось в этом заплывшем дурным салом, изуродованном существе: кот забирался на Катю и мог часами петь громко, как моторная лодка. Он забирался к ней на руки, обхватывал за шею передними лапами и пел так громко, что Лене приходилось перекрикивать кота, если она читала Кате.
Когда готовили что-то в кухне, кот укладывался на стол, прямо на тесто, и приходилось его сгонять, и тогда кот перебирался на колени к Кате или к Лене и пел, как подвесной мотор.
В спальне Кати стояла специальная кроватка для Пушка — точно такая же, как у девочки, и Катя перед сном укладывала кота в эту кроватку. Она даже пыталась одно время одевать на кота ночную рубашку, но он так шипел и плевался, что Лена без труда уговорила Катю играть с котом как-то иначе.
Кот упорно не желал спать под одеялом, а на подушку клал не голову, а хвост… но это уже другое дело… Главное, что кроватей в спальне было две, и Катя часто шалила — забиралась в кошачью кровать и как-то раз там на самом деле заснула, а Пушок улегся рядом, нисколечко не возражая.
Так что в доме все-таки жили любящие друг друга и преданные друг другу существа.
А Валентина Николаевна… спала до часу дня, потом орала на прислугу, вяло шаталась по косметическим кабинетам и магазинам, каким-то женским клубам, валялась на диване перед видеокомбайном, часами смотрела телевизор. Лена ни разу не видела, чтобы она села за компьютер, раскрыла бы книгу, пыталась что-то сделать руками. И это было дико Лене, и она не понимала и не очень уважала вторую жену хозяина, старше ее лет на пять, самое большее.
А Валентина Николаевна презирала Лену — не сумевшую крутануться, уловить свой шанс, взять с бою свое, встать над стадом серого быдла, которое само моет посуду и печет тортики. А тут еще это быдло жило весело и с удовольствием, без раздирающего рот зевания посреди дня, без мучений, как убить побольше времени. Орать на Лену и обижать ее Дмитрий Сергеевич запретил, и от этого Валентина Николаевна ненавидела Лену еще больше.
Ну и, конечно же, Катя… Лена прекрасно видела, что Валентина Николаевна люто ненавидит Аурелию, и особенно с того времени, когда сама понесла. Понятна была и причина: наследство. Быть матерью единственного наследника или одного из нескольких — это для нее оказывалось таким важным, что при одном виде Кати с ней делалось нехорошо.
Никак нельзя сказать, что Валентина Николаевна вести себя не умела. Еще как умела! По сравнению с ней как раз Лена казалась наивной простецкой девчонкой, у которой что на уме, то и на лице написано. Но как ни улыбалась Валентина Николаевна масленой улыбкой, как ни прищуривала глаза, ни тянула, сюсюкая, слова:
— Ой! Вот она, и наса детоцка! — а сразу было видно, с каким удовольствием она сомкнула бы на детском горлышке длинные, тонкие пальцы с кроваво-красным лаком на ногтях, а прищур глаз будил в сознании не уютные материнские выражения, а прищур хищника перед броском через заросли, напряженное внимание солдата, поднимающего ствол над бруствером, прищуривающегося туда, где перебегают фигурки в чужих мундирах.
Чувствовала это и Катя, напрягалась, зажималась при виде Валентины Николаевны. А уж когда девочка, шарахаясь от одной, сильно привязывается к другой, как же тут ее не возненавидеть?! Да еще если, выпячивай нижнюю губу, не выпячивай, чувствуешь превосходство этой… к которой мчится ребенок и услуги которой ценит муж.
Особенно же неприятна Лене была одна из подружек Валентины Николаевны, Кира Викторовна, длинная, тощая, с узким личиком, с тонкими изогнутыми губами стервы. Бесцеремонно оглядев Лену, скрылась она в комнате Валентины Николаевны, и оттуда донеслось громкое:
— Ты права, забавная зверушка!
Еще чужероднее, еще страннее Валентины Николаевны для Лены была Кира Викторовна; чувствовалось в Кире Викторовне что-то темное, мрачное, очень далекое от жизнерадостной, здоровой натуры Лены.
Во всяком случае, именно с Кирой Викторовной собиралась ехать в Таиланд Валентина Николаевна, и с ней-то связаны все остальные события. Дмитрий Сергеевич отдохнуть в Таиланде позволил, приставил только двух охранников и денег дал: ведь впереди у Валентины Николаевны были еще пять месяцев беременности, а потом еще кормление… Сплошные ужасы! Что во всем этом ужасного и почему беременную жену надо жалеть, а не поздравлять, Лена так и не поняла; но Дмитрий Сергеевич, как видно, очень даже понимал и входил в положение несчастной, забеременевшей от него в законном браке и теперь ужасно страдавшей.
Неделя, которую Валентина Николаевна с Кирой Викторовной шатались по Таиланду, была чуть ли не самой счастливой в жизни дома: никто не мешал Лене и Кате спокойно жить и радоваться жизни. А потом появилась Валентина Николаевна с кучей подарков: мужу — чучело несуществующего зверя йесина, для украшения кабинета и чтобы пускать пыль в глаза; большущая кукла для Кати; какой-то потрясающий корм для Пушка, какого нигде больше, кроме Таиланда, днем с огнем не сыщешь. И даже для Лены Валентина Николаевна привезла огромную сверкающую кастрюльку — наверное, она так шутила.
Кукла была огромная, почти в рост трехлетнего ребенка, с очень выразительным восточным лицом, мягкая и увесистая, непонятно из какого материала. Катя просто вцепилась в эту куклу, буквально оторваться от нее была не в состоянии, и пришлось поставить в спальне еще одну, третью кроватку. А Лене почему-то стало неприятно от пристального взгляда глаз-бусинок куклы, и она стала сажать это чудо искусства подальше от себя или вообще в другой комнате.
Катя, впечатлительная девочка, до тех пор рассказывала истории в основном из жизни Пушка — ее послушать, так кот чуть только не летал, ловя мошек, и был такой умный, что, когда мурлыкал, рассказывал сказки.
Теперь наступила очередь Тайки — Валентина Николаевна уверяла, что именно так зовут куклу. И умная эта кукла была необычайно, и знала все на свете, и, конечно же, была живая и умела сама ходить.
— Все куклы у тебя живые, Катя!
— Они все понарошку живые, а Тайка в самом деле живая. Она ночью ко мне подбегает и на горшок сама ходит!
— Разве другие куклы не умеют к тебе подходить?
— Они умеют понарошку… А Тайка в самом деле ходит, она мне горшок приносила!
Оставалось только порадоваться и выразить удовольствие, что есть кому принести Катеньке горшок по ночам. Но что-то смущало Лену в этих рассказах… Она не смогла бы объяснить толком, что именно, но Катины рассказы про Тайку ей не нравились, и она не позволяла Кате ложиться спать в одной кровати с Тайкой. Позже она уверяла, что не было у нее никаких совершенно предчувствий, никаких опасений — просто не нравилась ей кукла, и все. И не нравилось, что Катя стала лучше относиться к Валентине Николаевне и даже стала подражать ей, разговаривая с Тайкой:
— Ну цто зе ты, моя детоцка-а…
А Валентину Николаевну очень забавляли эти разговоры и ее популярность у Кати, она стала часто прикасаться к ребенку, гладить его, и при этом смеялась глубоким грудным голосом, внимательно глядя на Катю.
Наступал август, ночи стали звездопадными, небо темно-бархатным, глубоким. Исчезли летучие, нежные краски первой половины лета, и полная луна выкатывалась багровой, мрачной и, только поднявшись совсем, становилась поменьше в диаметре и меняла цвет на медный, излучала медовый свет. Приближалось полнолуние.
Валентина Николаевна была уже на шестом месяце, переживаемые ею страдания сделались так тяжелы, что Дмитрий Сергеевич купил ей бриллиантовое колье и сережки с индусскими рубинами: от них страдания несчастной Валентины Николаевны не исчезали, но становились все-таки не до такой степени нестерпимы.
Эти недели были не очень хорошими, потому что Дмитрий Сергеевич уехал, а Валентина Николаевна, естественно, никуда не девалась, и в доме стало очень напряженно.
В этот вечер Лена, как обычно, уложила спать всех трех, каждого в свою кровать: и Катю, и Пушка, и Тайку. Кот сопел, не желал спать под одеялом и вылезал на подушку и наконец заснул, свернувшись в своей кроватке калачиком, избалованный до идиотизма. Лена еще почитала перед сном, поглядывая на огромную луну, плывущую за сквером, и уснула.
А спустя какой-нибудь час Лену вырвал из кровати дикий вопль: такой, что она сразу не поняла, человек вопит или животное. Звук шел как будто из детской. Снова дикий, перекрученный вопль… Или орут сразу в два голоса?! Лена еще пыталась это понять, а уже мчалась по коридору, на ходу надевая халат, мчалась совершенно инстинктивно.
Так же инстинктивно рванулась рука к выключателю. Напрасно, потому что происходящее в залитой луной детской и без того было прекрасно видно. Лена только ударила сама себя по глазам этим светом, потеряв какое-то мгновение. Ревущая, обезумевшая Катя метнулась к ней, судорожно вцепилась в ноги, в рубашку, стала карабкаться на Лену, как на дерево или на столб. Ребенок вел себя, словно зверушка, и винить его было бы трудно.
Потому что второе, сразу увиденное Леной в детской, был какой-то непонятный клубок возле кровати Пушка. Очертания клубка определить было трудно, комок все время шевелился, менял конфигурацию и все время ужасно кричал.
Клубок распался. Половина клубка звучно шлепнулась на пол — с таким звуком, с каким падает мокрая тряпка. Таким же мокрым, красно-блестящим было и упавшее на пол. Пушок… нет, правильнее сказать, какая-то часть, от силы половина Пушка, поползла по полу, забилась, загребая единственной лапой, издавая страдальческий вой, от которого хотелось заткнуть уши. За сравнительно целой частью тянулось, липло к полу что-то зелено-сине-багровое, и это что-то судорожно сокращалось, как бы жило своей, самостоятельной жизнью.
Вторая половина комка оказалась Тайка. Она и правда стояла, вполне уверенно стояла на ногах. Кукла тоже была красная, блестящая, и она всем корпусом, переставляя ноги, как живое существо, развернулась к Лене; стало еще виднее, как страшно заляпана кукла слипшейся шерстью Пушка и как она залита кровью. Катя на руках крепче вцепилась в Лену и взвыла сильнее. Кукла засеменила в их сторону, ее полные губы вдруг распахнулись, рот поплыл в разные стороны, захватил пол-лица, и за тонкой красной линией губ открылись два ряда треугольных зубов. Зубы щелкнули, и видно было — нижние зубы входят в промежутки между верхними, образуя сплошной матовый ряд, костяную линию в несколько сантиметров. Катя опять заорала сильнее, забилась, Тайка продолжала семенить в их сторону, и только тут до Лены дошло, что с ней и с Катей сейчас будут делать тоже самое, что и с Пушком.
Лена вылетела в полутемный коридор, помчалась, спасая свою жизнь и жизнь ребенка. Сзади нарастал жуткий крик умиравшего Пушка, частый топот маленьких ножек и какое-то клацанье. Сразу возле спальни была ее комната, потом столовая, гостиная, потом комната Валентины Николаевны. Лена бешено рванула на себя, задергала дверную ручку:
— Вставайте! Беда!
Дверь осталась наглухо заперта, но Лене послышался грудной сдержанный смех в глубине комнаты. Очень может быть, что и послышался, потому что возле двери она стояла самое большее секунду, столько было нужно, чтобы попытаться открыть дверь и прокричать предупреждение: расставив ручки, жутко ощерившись, за ними деловито семенило существо, только что бывшее Тайкой.
Дальше была дверь парадного входа, но Лена точно знала — она заперта, и ключ — только у Валентины Николаевны. Потом — дверь в кабинет Дмитрия Сергеевича, за ней маленькая дверь в торце — черный ход в кухню и на черную лестницу.
Лена не знала, заперты ли обе двери или нет… Кажется, дверь в кухню заперта, потому что черная лестница спускается на площадку возле комнаты охраны. Оставался кабинет, и в него с топотом ворвалась Лена. Она впервые была в святая святых Дмитрия Сергеевича и на какое-то мгновение остановилась, оцепенела от своего святотатства. Топот и какое-то клацанье ножек по паркету придало новых сил. Залезть на стол? Залезть на сейф? Позвонить по телефону? Не успеет! Найти бы что-нибудь тяжелое… Возле сейфа мерцали красные лампочки, какие-то кнопки, и Лена стала нажимать эти кнопки, смутно понимая, что это — части сигнализации, выход во внешний мир, возможное спасение. Ага! Возле сейфа стояла палка. Обычнейшая палка, но, видимо, из лиственницы или клееного дерева, тяжелая. Изогнутая, расширенная на конце, очень удобная в руке палка, и Лена перестала убегать.
Кукла продолжала довольно быстро семенить в ее сторону, Катя все вопила и орала, стискивая Ленино плечо, и Лена (сама понимала, что слабо) ткнула тварь этой палкой в лицо. Палка вывернулась, Тайка двигалась почти без остановки, Лене снова пришлось убегать. Вроде бы где-то на пределе слышимости взвыла и сразу замолчала сирена… Лена не вполне была уверена. Она размахнулась еще раз, поняла, что сильно ударить не сумеет, и с трудом оторвала от себя Катю, посадила ее на шкап — все-таки повыше. Тайка целенаправленно семенила к ней, и Лена почему-то была уверена — кукла ее прекрасно видит. Она не была уверена, что сможет попасть по Тайке так, чтобы ее остановить и чтобы кукла не увернулась. Девушка обеими руками ухватилась за рукоять палки, ударила с такой силой, что у нее самой потемнело в глазах от напряжения. Доводилось Лене и косить, и ездить на лыжах, так что мышцы у девушки были неплохие. А вот палка подвела: плоская, как хоккейная клюшка, она ушла в сторону, только звучно шлепнула куклу по темечку, а сама врезалась в стол. Удар получился такой гулкий, что эхо пошло по квартире, стол зашатался, а от палки отлетела длинная узкая щепка. Лену словно исцелил этот удар: она почувствовала, что сможет бить с нужной силой. Тайка плюхнулась на зад, тут же подскочила, как будто подброшенная пружиной, и опять засеменила к Лене. Лена отбежала от нее, и теперь Тайка оказалась между Леной и шкапом, на котором сидела Катя-Аурелия. Ребенок зашелся от крика, буквально завыл, заглушив своим воем Пушка.
Лена раза два взмахнула палкой, чтобы научиться направлять ее, плоскую, куда ей надо. Тайка деловито семенила, разевая и захлопывая пасть, и только теперь Лена поняла, что это был за звук позади нее одновременно с топаньем ножек по паркету. На этот раз Лена попала: с воющим шелестом и свистом палка врезалась в голову Тайки, и Лену шатнуло вперед. Громко треснуло, гулко отдалось, и куклу опрокинуло, пронесло по полу; теперь кукла сидела, прислонясь спиной к ножке стола. Она делала странные движения руками, челюстями, всей головой, судорожно шевелилась, и Лена ударила опять. Девушка боялась угодить по ножке стола и направила удар сверху вниз, словно бы рубила топором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46