Ц Да, причем владеет неплохо. В принципе такой удар относится к разряду с
мертельных. Каратист не мог не знать этого. Если надо было убить, одного та
кого удара хватило бы. Более того, было бы весьма сложно установить истин
ную причину смерти. Это профессионал тоже должен знать. Зачем понадобило
сь еще восемнадцать ножевых ранений?
Ц То есть вы не исключаете, что эти ранения нанесены посмертно?
Ц Точно установить нельзя, все происходило слишком быстро. Слушайте, а в
едь она маньячка, эта ваша подозреваемая. Она вырубила тетушку, а потом ст
ала ее резать, уже для собственного удовольствия. Кстати, нашли орудие уб
ийства?
Ц Нет.
Ц Вот это класс! Ц присвистнул эксперт. Ц а что говорят психиатры про в
ашу подозреваемую? Может, она вообще никакая не олигофренка просто устро
ила спектакль? Кончила тетушку потом поняла, что не сумеет замести следы,
и решила так красиво закосить?
Ц Спасибо, Ц кивнул Бородин, Ц хорошая версия. Нет, психиатры исключаю
т симуляцию. Девочка действительно больна с рождения. Оли-гофрения в ста
дии дебильности. А приемами каратэ она не владеет. Девочка полная, рыхлая,
вряд ли она вообще знает, что такое каратэ.
Ц Жаль, жаль, Ц покачал головой Кирилл Павлович, Ц похоже, дело может за
виснуть и заглохнуть. А так все хорошо начиналось, по материалам все так я
сно и гладко выходило. Теперь уж, понятно, придется искать убийцу-каратис
та, Жан-Клода Ван Дамма. Или нет?
Ц Да, Ц кивнул Илья Никитич, Ц придется искать.

Глава 4

Олег Солодкин принял дозу, ему стало хорошо, и жестокие сомнения оставил
и его. Он продолжал глядеть в компьютерный экран, но уже не видел там никак
их мух и личинок. На экране и в его просветленном мозгу порхали, приятно шу
рша крыльями, райские бабочки, крошечные птички колибри сверкали радужн
ым оперением, нежные теплые ангелы шептали ему на ухо, что все замечатель
но.
«Ну зачем себя мучить? Ц весело думал Олег. Ц Да, я наркоман. Я сумасшедши
й. Иногда не отдаю себе отчета в собственных действиях и все забываю, забы
ваю. Какой ужас! Однако ведь правда, все гении были сумасшедшими. Творчест
во требует огромного напряжения духа, для творца мир должен всегда остав
аться загадочным и прекрасным. А это возможно только под кайфом. Байрон к
урил опий и страдал эпилепсией. Мопассан злоупотреблял морфием. Блок уме
р от кокаина. Эдгар По был доставлен в больницу для бедных в состоянии нар
котического опьянения и умер там от кровоизлияния в мозг. Ему было сорок,
как мне сейчас. В этом возрасте надо либо умереть, либо начать все с нуля».

Начать с нуля было, конечно, приятней. Он представлял, что за спиной у него
не сорок лет реальной жизни, а полнометражный художественный фильм, гени
альное кино, полное и свободное выражение его глубокого, неповторимого в
нутреннего мира.
Всякий раз после очередной «завязки», после ломок и депрессий, он, приняв
дозу, возвращался к сладкой детской мечте о гениальном кино, которое пом
ожет ему освободиться от прошлого и начать с нуля. Столько всего интерес
ного роилось у него в голове, яркие, причудливые образы просились на бума
гу, то есть на экран компьютера, а потом на киноэкран. Он закрывал глаза и в
идел череду выразительных картинок. Казалось, стоит прикоснуться к клав
иатуре, и текст заветного киносценария польется плавно и легко, как джаз
овая импровизация.
Он изобразит себя в детстве, маленького толстого мальчика, закормленног
о жирными деликатесами, замученного французской спецшколой, музыкальн
ой школой. Он наполнит действие пронзительным, как зубная боль, визгом уч
енической скрипочки. Мама хотела сделать из него великого музыканта, что
бы сообщать всем вокруг: «Мой сын Ц великий музыкант». Маленькая скрипк
а стала для него мистическим одушевленным существом. Когда он брал ее в р
уки, прижимал к челюсти, касался смычком тугих дрожащих струн, голова его
наполнялась болью, а душа ненавистью. Это создание, полое внутри, гладкое
обтекаемое, лоснящееся маслянистым лаком снаружи, издавало в его руках о
мерзительные визги и скрипы. Олег подозревал, что ненависть взаимна. В ру
ках учительницы музыки его скрипочка сладко пела и захлебывалась счаст
ьем, как любящая собачонка при встрече с хозяином.
В музыкальной школе ему задавали огромные домашние задания, и даже в те д
ни, когда не надо было ходить на занятия, он должен был пилить на инструмен
те по несколько часов. Родители проводили целые дни на работе, но обложил
и его со всех сторон, как волчонка красными флажками. Они дарили подарки л
ифтершам, и за это получали исчерпывающую информацию, в котором часу он в
ернулся из школы, уходил ли куда-то еще, приходил ли кто-то к нему. Они дари
ли подарки всем его учителям и настоятельно просили держать мальчика в е
жовых рукавицах, подробно докладывать, как он выполняет домашние задани
я, как ведет себя, с кем дружит.
Он не мог гонять мяч на спортплощадке, шляться в компании мальчишек по ок
рестным дворам и переулкам, залезать на таинственные вонючие чердаки и т
ам, чувствуя себя взрослым, сильным, курить, пить портвейн, травить оглуши
тельно похабные анекдоты. Он был толстым, неуклюжим, застенчивым мальчик
ом со скрипочкой. А хотел быть поджарым, ловким пацаном, настоящим дворов
ым пацаном, которого все знают, уважают и боятся.
Лет в двенадцать он начал таскать у матери сигареты, но курить в одиночес
тве на балконе было неинтересно. Тошнило, кружилась голова, приходилось
идти на сложные ухищрения, чтобы родители не заметили, и трястись от стра
ха, что все-таки заметят. В родительской спальне, перед зеркалом, он пытал
ся выработать особенную, вкрадчиво-расхлябанную блатную походочку. При
спускал штаны, подволакивал ноги. Корчил рожи, копируя надменно-томную г
римасу, с которой матерились и сплевывали сквозь зубы его ровесники, дво
ровые боги. Глотал лед, чтобы голос стал хриплым. Глядя в глаза своему раст
ерянному отражению, произносил витиеватые матерные тирады. Шариковой р
учкой рисовал на груди кресты и черепа. Тер наждаком костяшки пальцев, им
итируя последствия удачного удара кому-то в зубы.
Огромное, трехстворчатое зеркало было немым свидетелем отчаянных один
оких представлений. Толстый мальчик часами выделывался перед ним, вмест
о того чтобы общаться со скрипкой. Зеркало видело и те позорные минуты, ко
гда стрелки часов подползали к восьми, и мальчик метался в панике, стирая
плевки со светлого паласа, пасту шариковой ручки со своего тела, прижига
я одеколоном стертые до крови костяшки, хватался за скрипку, которая вал
ялась тут же, на родительской кровати, и, суматошно водя смычком по струна
м, уносился к себе в комнату. Мать всегда возвращалась к восьми. У нее был у
дивительно чуткий слух, она еще на лестничной площадке улавливала голос
скрипки, и если слышала, что мальчик занимается, входила в квартиру с улыб
кой, весь вечер оставалась ласковой и какой-то даже трепетной по отношен
ию к сыну.
Всякий раз, когда приходили гости, мать, дождавшись подходящего момента,
произносила небрежно, как бы между прочим:
Ц Олежик, ты нам сыграешь? Он ненавидел себя за то, что не мог сказать:
«Нет, мама». Он скромно опускал глаза, кивал, доставал из футляра прокляту
ю скользкую деревяшку и с пылающими ушами, с мокрыми подмышками выходил
на середину гостиной. Гости почтительно затихали. На лицах читалось умил
ьное внимание. Даже те нестерпимые звуки, которые издавало маленькое чуд
овище в его потных руках, не сдували со взрослых лиц серьезного выражени
я. Они покорно слушали, терпели, потом хлопали в ладоши и одобрительно кив
али: «Да, очень музыкальный мальчик».
В седьмом классе он сжег скрипку. Это была тонкая, заранее продуманная оп
ерация. В кладовке нашел бутыль с керосином, замотал горлышко с ненадежн
ой пробкой полиэтиленовым мешком, затянул аптечной резинкой, потом еще з
авернул в газету. Главное, чтобы из его сумки впоследствии не воняло керо
сином. У матери был великолепный нюх.
Вместе с керосином он положил в сумку пластмассовую пионерскую флягу, до
половины заполненную ликером «Шерри», горсть своих любимых шоколадных
конфет «Стратосфера», сигареты, спички. Музыкальная школа находилась в т
рех троллейбусных остановках. Он ехал и бормотал себе под нос песню «Бит
лз». Он уже был счастлив, хотя ничего еще не произошло. На занятиях он игра
л вдохновенно и точно, как никогда прежде, и учительница ничего не понима
ла, даже спросила: почему же раньше у него так не получалось?
Домой он отправился пешком. Шел мелкий дождь, вечер был тихий, теплый. Свер
нув в пустой переулок, Олег перелез через забор и оказался на заброшенно
й стройке.
На бетонную плиту он поставил флягу, рядом положил конфеты и сигареты, ра
скрыл футляр и наполнил нутро скрипки керосином. Прежде чем кинуть спичк
у, прикурил от нее.
Несколько минут он завороженно глядел на пламя, которое просто, красиво
и деловито пожирало его деревянного врага. Ничего прекраснее этого огня
он в своей жизни не видел. Взял дрожащей рукой флягу, стал медленно, малень
кими глотками пить сладкий ликер прямо из горлышка, закусил конфеткой. М
ир, до этого тусклый, черно-белый, несправедливый и скучный, осветился вол
шебным огнем, наполнился яркими живыми красками. Больше не будет никакой
скрипки, он скинет вес, начнет качать мышцы, выйдет во двор и наконец стан
ет таким, каким хотел быть всегда. Сильным, грубым, приблатненным, с тяжелы
ми кулаками и легкой башкой.
Домой он явился к половине девятого. Мать, увидев его, побледнела. Куртка б
ыла порвана, измазана кровью и известкой. Кровь алела на лице и на руках. О
н протянул матери обугленную крышку от скрипичного футляра.
Ц Только не волнуйся, Ц произнес он отрывисто, с придыханием, Ц их было
десять человек. Они затащили меня на стройку, держали за руки, за ноги и жг
ли скрипку. Они не из нашего двора. Я никогда их раньше не видел. Настоящие
блатари, варвары.
Мать ринулась звонить в милицию. Он был готов к этому и не боялся. Он знал, ч
то из-за какой-то там скрипочки никто не станет всерьез суетиться, и оказ
ался прав. Позднее, когда родители хотели купить ему новую скрипку, он пус
кал скупую подростковую слезу, задыхался и шептал: «Не надо… я прошу вас, н
е надо… я не смогу больше играть, я не смогу взять ее в руки, мне все время бу
дет мерещиться огонь и эти жуткие рожи, и как они меня держали, заставляли
смотреть…»
Ему так понравилась история про мальчика со скрипкой, что он решил запис
ать ее. Получился маленький рассказ. Он изобразил неуклюжего вундеркинд
а, живущего одной лишь музыкой и далекого от грубой реальности. Он живопи
сал главаря банды, сцену слежки, сцену избиения юного музыканта и варвар
ский ритуал казни прекрасного инструмента. «Смотри, смотри, гад!» Ц хрип
ло приговаривал главарь и бил связанного вундеркинда ногой в живот. Отсв
еты пламени озаряли зверские лица. А скрипка, пылая, вдруг стала издавать
изумительную мелодию, аллегро из Четвертой симфонии Мендельсона.
Отец попросил свою секретаршу перепечатать рассказ на машинке в нескол
ьких экземплярах. Шедевр был показан знакомому члену Союза писателей, до
вольно известному партийному романисту. Тот одобрительно хмыкнул. С тех
пор мать как бы между прочим, сообщала всем знакомым, что у ее сына открылс
я огромный литературный дар. Однако, когда она однажды обратилась к нему
при гостях: «Олег, ты нам почитаешь?», он, скромно опустив глаза, сказал, что
написанное слишком сыро и вообще он сейчас взялся сочинять киносценари
й.
Он действительно увлекся сочинением некоего бесконечного сюжета. Собс
твенно, сюжетом это нельзя было назвать, скорее он просто вел дневник, но о
писывал себя самого и окружающих не с натуры, а так, как ему хотелось.
Ему хотелось стать худым, мускулистым, приблатненным, и он выдумал таког
о героя. Ему хотелось, чтобы все девочки в классе сходили по нему с ума, и на
страницах общей тетради они действительно дружно помешались на Олеге С
о-лодкине. Теперь у него не было нужды устраивать жалкие одинокие предст
авления в родительской спальне перед зеркалом. Все его затаенные желани
я воплощались на бумаге.
Родители купили ему легкую симпатичную пишущую машинку «Унис». Вместо п
режней домработницы Светланы, которая приходила раз в неделю для генера
льной уборки, наняли ежедневную Раису. Благополучие семьи росло, отец по
лучил новую должность в своем главке и стал зарабатывать еще больше. Мат
ь служила в Министерстве культуры, заведовала отделом международных св
язей, то есть решала, кому из деятелей культуры можно отправиться за рубе
ж, а кому следует погодить. Влияние Галины Семеновны Солодкиной было огр
омно, она привыкла властвовать и милостиво принимала дружбу самых попул
ярных людей страны. С ней все хотели дружить, в доме собирались сливки сов
етского кино и театра.
Сразу после школы Олег Солодкин поступил в Институт кинематографии на с
ценарное отделение. Теперь героинями его бессюжетных произведений ста
ли самые красивые девочки, будущие кинозвезды. На машинописных страница
х они обрывали герою телефон, мерзли у его подъезда, выстраивались в очер
едь, чтобы отдаться ему. Он снисходил, дарил им свои грубые мужественные о
бъятия. Машинка стучала, осыпая невинные белые листы подробными описани
ями разнообразных грудей, животов и ягодиц. Он печатал так ожесточенно, т
ак страстно, что у нежной машинки стали потихоньку выпадать клавиши. Бел
ая клавиатура на фоне красного пластмассового корпуса напоминала щерб
атый, окровавленный рот избитой до полусмерти красавицы. Печатать стало
невозможно. Ц Ну, беда не велика, Ц сказала мама. На следующий день на пис
ьменном столе Олега поблескивала лаковыми боками новенькая электричес
кая «Эрика» последней модели.
Но на самом деле беда была велика, огромна и заключалась вовсе не в пишуще
й машинке. В свои восемнадцать лет Олег оставался девственником. Это был
о невыносимо, отвратительно, стыдно. Он ненавидел свою девственность, ка
к когда-то скрипку. Он не мог запалить для нее ритуальный костер на стройк
е и не знал, что с ней, злодейкой, делать. Он собирал в своей огромной кварти
ре вечеринки, к нему охотно приходили сокурсники и сокурсницы, среди них
были самые красивые девочки, но как-то получалось, что после общего засто
лья и танцев при погашенном свете все разбредались по комнатам, а он оста
вался один и не понимал почему. Наступало серое утро, наполненное вонью о
курков и грязной посудой. Приходила Раиса, молча соскребала с кресел и ко
вров остатки салата «оливье». Олег закрывался в своей комнате, курил до т
ошноты и писал о грудях и ягодицах. Он грубо, с невозможными садистскими п
одробностями насиловал на бумаге каждую из тех, кто был у него в гостях, но
не мог утешиться.
В ноябре второкурсников отправили в подмосковный колхоз на картошку. Та
м, в нетопленых бараках пионерского лагеря, пили портвейн и крутили быст
рые страстные романы. И там наконец свершилось.
Ее звали Лена, она была с актерского, впереди ее ждали только характерные
роли. Большая, рыхлая, с вечно грязной головой, с «беломориной» в уголке то
нкого рта, с мятым сонным лицом и огромной бесформенной грудью, никогда н
е запакованной в лифчик. Во время очередных портвейно-гитарных посидело
к она молча, деловито взяла его за руку и поволокла в пустую соседнюю пала
ту. Он онемел от неожиданности, не сразу понял, чего ей надо, и подумал, что с
ейчас она начнет просить у него одеколон. Запасы портвейна неумолимо исс
якали, деревенский магазин был далеко и открывался только утром. А у Олег
а имелось две поллитровые бутылки польского мужского одеколона, которы
м снабдила его мама, предвидя гигиенические проблемы.
Лена ни слова не сказала про одеколон. Она вообще не сказала ни слова. Все
происходило в полнейшей тишине, если не считать пьяного пения под гитару
за стенкой, и только чуть позже долгожданная церемония озвучилась хрипл
ым шепотом и тяжелыми, сдавленными стонами.
От Лены пахло потом, табаком и перегаром. Она раздела его проворно, как опы
тная сиделка парализованного больного. Тело его покрылось мурашками, те
мпература в пионерских палатах не превышала плюс десяти градусов. Прост
ыни были влажными. Он не сразу понял, что сейчас, сию минуту, с ним происход
ит именно то, о чем он давно и отчаянно мечтал, то, что он так подробно, так с
трастно описывал на бумаге. Правда, в главной роли выступал не он, а его па
ртнерша. Она брала его, почти насиловала, грубо, властно, умело.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Питомник'


1 2 3 4 5 6 7 8