Но едва натянули веревки, как фок-стеньги его полетели через нос, увлекая за собой грот со всем его такелажем; бизань-мачта же переломилась, как трость, у самого эзельгофта. Этот несчастный случай, следствием коего было повреждение множества вант, бакштагов и мачт, сделал положение «Плантагенета» опаснейшим из всех переделок, в которых ему когда-либо случалось бывать; его обязательно нужно было очистить от упавшего такелажа хоть на столько, чтобы можно было действовать орудиями бакборта; но судно не слушалось более руля.Истинный моряк тогда только является во всем своем величии, когда встречает неожиданное несчастье с совершенным спокойствием и твердостью. Гринли в пылу желания сразиться думал только о том, каким бы образом лучше одолеть неприятеля, как вдруг произошло несчастье, о котором мы сейчас говорили; но едва мачты успели упасть, как все его мысли приняли уже другое направление, и он скомандовал: «Руби ванты! »Для сэра Джервеза это также был жестокий удар. Обратясь совершенно спокойно к своим людям, он приказал им заняться очисткой судна от излишней тяжести, и лишь только он хотел приказать и Вичерли присоединиться к этому делу, как тот воскликнул:— Посмотрите, сэр Джервез, вот другой француз идет прямо к нашей корме. О, небо! Они, должно быть, хотят взять нас на абордаж!Вице-адмирал еще крепче сжал рукоятку своей сабли и повернулся в ту сторону, куда указывал говоривший. В самом деле, новое судно, рассекая облако дыма, показалось вдали; по довольно чистой атмосфере, его окружавшей, надо было предполагать, что оно подгоняется необыкновенно сильным током воздуха. Когда его увидели, утлегер и бушприт его были сокрыты в дыму, между тем как надувшиеся фор-марсель и остальная парусность, вися фестонами, величественно белела в дыму, который то сгущался в черное облако, то, побуждаемый ветром, рассыпался во все стороны.— Нам предстоит ужасная работа! — воскликнул сэр Джервез. — Свежий залп столь близкого судна очистит весь наш рангоут. Бегите, Вичерли, и скажите Гринли, чтоб он… Стой! Это английское судно! Французский бушприт никогда так не смотрит! Хвала Всемогущему Богу! Это «Цезарь» — вот бюст старого римлянина выходит из дыма!Слова эти были произнесены с криком радости, который проник вниз и пролетел по судну, как шум взвившейся ракеты. Радостное известие это подтвердилось вспышкой и ревом пушек стирборта пришельца. «Плутон» имел теперь свежего противника, и экипаж «Плантагенета» мог обратить всю свою силу на пушки стирборта и продолжать другие нужные работы без дальнейшего препятствия со стороны французского контр-адмирала. Невозможно описать чувство благодарности, пробудившееся в груди сэра Джервеза, когда избавитель его встал между ним и его противником. Он закрыл свое лицо шляпой и молился с горячностью, дотоле ему незнакомой. После этой молитвы он увидел нос «Цезаря», который, чтобы не уйти слишком далеко, весьма медленно подвигался вперед по прямому направлению, и так близко, что на нем можно было весьма ясно различить все происходившее. Блюуатер стоял между недгедцами, управляя судном посредством линии офицеров и со шляпой в руке; размахивая ею, он старался ободрять своих людей, между тем как Джоффрей Кливленд стоял подле него с рупором. В этот миг экипажи двух союзных судов провозгласили троекратное ура, которое смешалось с увеличивающимся ревом артиллерии «Цезаря». Вслед за тем облако дыма покрыло весь его форкастель, так что никого уже невозможно было разглядеть. И наши адмиралы, ожидая счастливой минуты свидания, исчезли в черном облаке дыма. Когда он рассеялся, сэр Джервез приложил руку ко рту и закричал:— Бог да благословит тебя, Дик! Да будет над тобой благодать Божья во веки! Твое судно может это исполнить: положи руль право на борт и навали на французского контр-адмирала; через пять минут он будет твой.Блюуатер улыбнулся, махнул рукой, отдал приказание и положил рупор в сторону. Спустя минуту «Цезарь» ринулся в дым и пламя, и сэру Джервезу только был слышен треск и грохот двух встретившихся судов. Между тем на «Плантагенете» срубили весь рангоут, и он дал поворот в противную сторону. Огонь его замолк, и когда он вышел из дыма на чистый воздух, он увидел, что «Громовержец», поставив нижние паруса и брамселя, так быстро удалялся, что погоня за ним при малом числе оставшихся парусов была решительно невозможна. О сигналах нельзя было и думать, и это движение двух адмиралов ввергло все батальные линии их в неописуемый беспорядок. Судно за судном переменяло курс и прекращало огонь по неизвестности своего положения, пока за ревом канонады не последовала общая тишина. Необходимо было остановиться, чтобы дать дыму рассеяться.Нужно было немного минут, чтобы поднять завесу, прикрывающую оба флота. Лишь только пальба прекратилась, ветер усилился, и дым понесся огромным облаком в подветренную сторону, прихотливо разлетаясь во все стороны и рассеиваясь в воздухе. Тогда только глазам сражающихся открылась картина разрушения и неимоверных опустошений, произведенная столь кратковременной битвой.Оба флота совершенно смешались, и сэр Джервез не скоро мог представить себе ясную картину о положении своих судов. Вообще можно сказать, что французские суда были обращены к своему родному берегу, между тем как английские шли в бейдевинд левым галсом, направляясь к берегам Англии.Читатель, вероятно, вспомнит, что при наступлении сражения ветер дул с северо-запада. Канонада почти «убила» его, как обыкновенно выражаются моряки; потом, когда выстрелы стали мало-помалу редеть, он снова стал усиливаться. Но следствием поздней поры дня и нового тока воздуха, устремившегося в пустоту, которая легко образовалась при сожжении столь огромного количества пороха, была неожиданная перемена ветра, который со значительной силой начал дуть с востока. Все английские суда повернули к северу, между тем как французы, наполнив паруса, направились в противную сторону, почти к юго-западу, спеша достигнуть Бреста. Последние от этой перемены ветра пострадали гораздо значительнее своих неприятелей; и когда все суда их, за исключением одного, достигли на следующий день своего порта, не менее трех из них были втянуты в гавань на буксире, совершенно без мачт и при одних только бушпритах.Судно, составляющее исключение, по имени «Катон», по причине огромных и почти неисправимых повреждений, было взорвано графом Вервильеном. Таким образом из двенадцати прекрасных двухдечных кораблей, с которыми он вышел из Шербурга всего два дня тому назад, возвратилось в Брест только семь.Разумеется, и англичане не избегли больших повреждений. Хотя «Уорспайт» и принудил «Отважного» сдаться, но он сам с большим трудом и то при помощи товарища удержался на воде. Скоро, однако, течь его была заделана, и тогда он был предоставлен попечениям своего собственного экипажа. Другие суда были также значительно повреждены, но ни одно из них не было в подобной опасности.Первый час по окончании битвы был для нашего адмирала часом величайшей деятельности и забот. Он подозвал к себе «Хлою» и в сопровождении Вичерли, боцманов, Галлейго, который по обыкновению последовал за ним без всяких приглашений, и уцелевших боулдеросцев перенес свой флаг на этот фрегат. Потом он тотчас же начал подходить к каждому судну, чтобы лично удостовериться в состоянии своей эскадры. Будучи задержан несколько «Ахиллесом», он не успел еще отойти от него, как заметил, что направление ветра начинает изменяться; скоро он увидел себя совершенно на ветре. Тогда сэр Джервез поспешил воспользоваться этой выгодой, чтобы с возможной скоростью осмотреть свои суда.В то время, когда штурман «Хлои» брал высоту солнца, чтобы найти широту места, вице-адмирал приказал Денгаму поставить брамселя и подойти к «Цезарю» на расстояние оклика. Он с нетерпением желал увидеть своего друга, услышать от него, каким образом он одержал победу, и, можно добавить, сделать ему выговор за поступок, который ставил его на край пропасти.«Хлоя» тихо подошла к «Цезарю»; Стоуэл, находясь на юте, приподнял шляпу и почтительно поклонился главнокомандующему. Сэр Джервез из деликатности никогда не вступал в сношения с командиром контр-адмиральского корабля более, чем было необходимо; поэтому все сношения его с капитаном «Цезаря» были только общие; словесных приказаний и выговоров он никогда ему не делал. Это самое обстоятельство сделало главнокомандующего первым любимцем Стоуэла, который из-за равнодушия контр-адмирала ко всему, делал на своем судне все, что ему было угодно.— Как вы поживаете, Стоуэл? — дружеским тоном сказал сэр Джервез.— Я очень рад, что вижу вас на ногах, и надеюсь, что старому римлянину не хуже от сегодняшнего угощения.— Благодарю вас, сэр Джервез; мы оба держимся еще на воде, хотя нам и приходилось очень жарко.— Но что же сталось с Блюуатером? Разве он не знает, что я так близко нахожусь от него?Стоуэл осмотрелся, взглянул на паруса и стал играть рукояткой своей сабли. Испытующий взгляд главнокомандующего заметил это замешательство, и он решительно спросил, что случилось с его другом.— Вы знаете, сэр Джервез, что всегда бывает с адмиралами, которые любят во все вмешиваться. С первой же партией он бросился в атаку.Главнокомандующий сжал губы, так что черты лица его и вся наружность представили картину отчаянной решительности; но в то же время лицо его покрылось смертельной бледностью, и мускулы рта сжались назло усилиям владеть собой.— Я понимаю вас, сэр, — сказал он голосом, вырывающимся прямо из сердца, — вы хотите сказать, что адмирал Блюуатер убит.— Совсем нет, сэр Джервез; благодаря Богу, он еще жив, но тяжело ранен; да, очень тяжело ранен!Сэр Джервез, услышав это, испустил стенание и, закрыв лицо руками, простоял несколько минут, прислонившись к сеткам. Потом он выпрямился и сказал твердым голосом:— Поставьте марселя, капитан Стоуэл, и я перейду к вам на корабль.Приказание это было тотчас же приведено в исполнение, и минут через десять вице-адмирал уже взбирался по борту «Цезаря». Войдя в большую каюту Блюуатера, он увидел Джоффрея, который сидел у стола, закрыв лицо руками. Будучи пробужден сэром Джервезом от тяжкой печали, мичман приподнял голову и показал лицо свое, омытое слезами.— Каково Блюуатеру? — спросил шепотом сэр Джервез. — Подают ли какую-нибудь надежду доктора?Мичман покачал головой и потом, будто вопрос этот возобновил его печаль, он снова закрылся руками. В эту минуту от контр-адмирала вышел корабельный лекарь и, по приглашению главнокомандующего, отправился с ним в кормовую каюту, где они долго беседовали.Между тем минуты летели за минутами, а «Цезарь» и «Хлоя» все еще лежали с обстененными грот-марселями. Через полчаса Денгам повернул через фордевинд и, взяв надлежащий курс, двинулся вперед. Остальные суда английской эскадры продолжали идти к северу с большой скоростью, оставляя позади себя «Цезаря», который все еще стоял без малейшего движения. Спустя несколько времени на юго-востоке показались новые два паруса, но и они прошли мимо, не вызвав наверх вице-адмирала. Суда эти были — «Карнатик» и приз его «Сципион», который, будучи отрезан от своего флота, был легко взят в плен. Направление пути графа Вервильена к юго-западу оставило этим двум судам дорогу совершенно свободную. Известие о столь славном подвиге «Карнатика» было немедленно послано в адмиральскую каюту «Цезаря», но на него не последовало никакого ответа. Наконец, когда все суда прошли уже далеко вперед, к «Хлое» был послан вице-адмиральский катер. Он привез туда записку, которую едва прочитал Вичерли, как собрал боулдеросцев, и Галлейго перенес весь багаж вице-адмирала в катер и, спустив на «Хлое» флаг главнокомандующего, простился с Денгамом. Лишь только Вичерли отчалил, как фрегат поставил все свои паруса и поспешил за флотом, дабы приняться за прежнюю свою работу — рекогносцировку и передачу сигналов.Как только Вичерли взошел на «Цезаря», катер вице-адмирала был поднят к своему месту. Тогда сэр Джервез, выслушав все нужные донесения, отдал приказание, которое поразило всех своей странностью. Не спуская контр-адмиральского флага с бизань-мачты, он велел поднять свой флаг на фор-бом-брам-топе. Никто из присутствующих не помнил, чтобы подобное обстоятельство когда-нибудь случалось в английском флоте; мы же прибавим, что оно не повторялось более ни разу и что «Цезарь» до последнего дня своего существования был известен как корабль двух адмиральских флагов. Глава XXIX Он говорил, и очаровательные черты прекрасной Геральдины обрисовались на полотне. Его штрихи падали так же быстро, как листья; и белизна постели была в гармонии с кармином роз. Альстон Мы должны теперь попросить у благосклонного читателя позволения перенестись ровно через двое суток. Пусть воображение перенесет его снова в Вичекомбское поместье к мысу сигнальной станции. За бурей и штормом последовала самая тихая, самая приятная погода, свойственная одному только летнему времени; ветер, едва колеблясь, лишь изредка развевал в красивые изгибы вымпела судов, стоявших на якоре на Вичекомбском рейде; суда эти принадлежали эскадре сэра Джервеза. Хотя в ней и произошли некоторые перемены, но большая часть уже известных нам судов была на своих местах. «Друид» с призом «Победой» ушли в Портсмут; «Бегун» и «Деятельный» направили путь в ближайшие порты с депешами к Адмиралтейству; «Дублин» же, буксируемый «Ахиллесом», пользуясь попутным ветром, отправился в Фольмут. Остальные суда эскадры стояли на якоре на Вичекомбском рейде, который снова представлял самую живую и деятельную картину.Главнейшая перемена, происшедшая от нового положения вещей, была более всего заметна у сигнальной станции. Сюда, казалось, была перенесена квартира армии, столь часто изменяемая в полевой жизни; если не солдаты, то воинственные матросы стекались туда, как к средоточию всех новостей и всего, что могло сколько-нибудь их занимать. Но в любопытстве их была заметна какая-то особенная странность; сигнальный домик был похож на святыню, куда немногим удавалось проникнуть, хотя трава у сигнальной мачты и показывала следы ног не одного десятка людей. Действительно, это место было центром всеобщей деятельности; офицеры всех чинов и возрастов постоянно то приходили сюда, то уходили, на лицах всех их были написаны страх и опасение. Недалеко от этой толпы близ самого края утеса была раскинута большая палатка. Перед ней расхаживал часовой, другой часовой стоял близ ворот домика, и все приближающиеся к тем местам, за исключением весьма немногих, были отсылаемы к сержанту, командовавшему караулом. Ружья этого караула были поставлены в козлы, и солдаты свободно прохаживались вокруг них.Адмирал Блюуатер лежал в домике сигнальщика; в палатке же помещался сэр Джервез Окес. Первый был перенесен туда, чтобы, как он сам желал, кончить там жизнь свою; другой же не хотел расставаться с другом своим, пока в нем оставалась хоть капля жизни. На топах мачт еще развевались два флага, как печальные памятники дружбы, столь долго связывавшей этих храбрых офицеров в общественной и частной их жизни.О домике мы уже говорили читателям. Маленький садик с множеством благоухающих цветов, заключал в себе столько прелести, столько утонченности, сколько трудно было предполагать найти в таком захолустье; даже тропинки, пролегающие по зеленым лугам, которые покрывали большую часть высот, были расположены таким образом, что являли собой самый живописный и картинный вид, одна из этих тропинок вела к сельской беседке — род маленького, простого павильона, построенного из обломков разбившихся судов и помещенного в совершенной безопасности на скат утеса на страшной высоте. Вичерли в продолжение шестимесячного своего пребывания близ мыса проложил новую тропинку, спускавшуюся еще ниже, к месту, которое было совершенно скрыто от любопытного взора сверху, и устроил скамейку на другом скате. Раз или два Вичерли успел упросить Милдред провести с ним в этом романтическом месте несколько минут; и самым приятным воспоминанием об этой умной, прекрасной девушке он был обязан тем счастливым секундам свободной беседы, которые провел с ней в этом уединении. На этой самой скамейке он сидел в ту пору, которой мы начали эту главу. Суета на мысе и близ домика была так велика, что отнимала у него всякую возможность увидеться с Милдред наедине; он отправился к уединенной скамейке, ласкаемый надеждой, не придет ли и она туда, влекомая тайной симпатией, а может быть, и более нежным чувством. Не прошло и нескольких минут, как он услышал над собой тяжелые шаги мужчины, вошедшего в беседку. Еще он не успел разуверить себя в пустой надежде увидеть Милдред, как острый слух его уловил легкие знакомые шаги милой девушки, также вошедшей в беседку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30