потом, попытавшись двинуться туда, где было посвободней, он едва не наступил на ребенка – девочку лет четырех, заплаканную, с глазищами такими мокрыми, будто из каждого вытекло по озеру воды. Ослабевший ребенок пытался сесть на брусчатку, оглядываясь и подбирая клетчатую юбочку; молясь неизвестно кому, чтобы только не потерять равновесие, Крылов подхватил ребенка под мышки и, крякнув, посадил себе на плечи по примеру других мужчин на площади, державших детей наверху, подальше от месива ног. Тельце ребенка было тяжеленькое, отвисающее вниз; внезапно шее Крылова стало мокро и тепло, запахло куриным бульончиком, и девочка, всхлипывая шепотом, залепила Крылову глаза холодными ладошками. Ухватив ребенка за мягкие ручки в бисерных браслетках, весь изнывая от уязвимой нежности существа, которое даже не успел рассмотреть, Крылов потряхивал пассажирку, изображая коняшку, и одновременно старался расслабиться, послушно подаваясь туда и сюда вместе со всеми сдавленными телами.
Он уже ни о чем не думал, только настраивал зрение на зеленое, выхватывая взглядом то какую-то куртку со ссадинами грязи, то карнавальную гигантскую лягушку, из которой, как из бочки, высовывался человек, бледный, будто белый хлеб, напитанный водой. Тополя перед колледжем заливались и захлебывались побелевшей зеленью, листья клена плавали в собственном соку, на нижней узловатой ветви сидела, как показалось Крылову, русалка – крупная женщина в тесной серебристой юбке, с бедрами, как маленькое озеро, в разошедшихся белыми дырьями черных колготках. Минутами Крылову представлялось, что ничего плохого еще не случилось. Главное было не упасть. Инстинктивно Крылов уклонился от застрявшего в давке пакета, в котором хрипло терлись и вспарывали пластик горбатые куски раздавленной посуды. Толпа, спрессованная в брикет, несла в себе множество неорганических примесей; невиннейшие предметы – чьи-то праздничные покупки, зонтики, даже авторучки – могли изувечить не хуже бомбочки, взорвавшейся на поле классовой битвы и обсыпавшей Крылова какой-то едкой крошащейся дрянью. Крылов удивлялся тому, что еще способен соображать. На большинстве запрокинутых лиц, качавшихся вокруг него и сомлевшего ребенка, лежала, как тесто, сонная одурь; иные, обнаруживая привычку к часу пик в общественном транспорте, деловито поправляли о плечо соседа сползшие очки.
Через какое-то время качка прекратилась. Давка встала, а потом начала потихоньку редеть. Крылов обнаружил себя перед цепью омоновцев, по-видимому, разделивших человеческую массу на небольшие неопасные части. «Уважаемые горожане и гости рифейской столицы! – разнесся, многократно отдаваясь, приятный женский голос, в котором к официальности было густо добавлено меду. – В связи с произведенным терактом просим всех пройти проверку документов. Пожалуйста, предъявляйте паспорта на выходе из милицейского оцепления. Пострадавших ожидают бригады «скорой помощи». Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Наш мэр Сергей Игнатьевич Крупский выражает глубокое возмущение действиями бандитов, сорвавших рифейцам долгожданный праздник».
Между тем праздничный, искусственно безоблачный день по-прежнему длился, ветер утих, и солнца было столько, что оно лежало слоем золотого жира на глади пруда, калило битые стекла, присыпало измученные лица белой светящейся пудрой. На щите ближайшего омоновца темнели какие-то заваренные кляксы – будто на плите от пролитого супа. Невдалеке долговязый подросток в фиолетовой прическе, словно созданной разрядом тока, мочился, расстегнув тефлоновые штаны, на один из сомкнутых щитов. Но стражи порядка оставались невозмутимы и не обращали никакого внимания на виляющую струйку народного протеста; их рты в округлых дырах трикотажных масок были словно кружки копченой колбасы. Объявление о проверке документов повторялось, как в метро, через каждые пять минут. Кто-то в толпе решился закурить, поплыли струйки вкусного дыма; вдалеке, за оцеплением, мелькнула и пропала чья-то зеленая панама.
Вдруг по направлению к Крылову каким-то отчаянным кролем устремился осклабленный тип, его глаза казались смеющимися, хотя на самом деле это дергались в тике сизые мешочки.
– Папа, папа, меня дядя наверх залез! – закричал ребенок и блаженно перевалился в трясущиеся руки, освободив Крылова от влажного бархатного ярма.
Сразу Крылов почувствовал себя словно на Луне. Мужчина, упав на колени, ощупывал и дергал, хватал и перехватывал малышку, пытался оттирать ее физиономию наслюненным пальцем, обернутым в платок.
– Цела, цела, нашлась, Машка, – бормотал мужчина, – маме, маме сейчас позвоним… Ой-ей! – он обнаружил мокрые колготки и вскинул на Крылова беспомощное круглое лицо с короткими бровками, похожими на перья воробья.
– Ничего, – проговорил Крылов каким-то застрявшим голосом. – Закурить у вас не будет?
– Конечно, конечно, – мужчина вскочил и протянул помятую пачку «Парламента», в которой болтались слабые, как макаронины, последние сигареты. Щелкнула зажигалка. От глубокой затяжки голова Крылова поплыла, мозг разжался, будто кулак, выпустив какие-то быстрые образы, сразу юркнувшие за щиты легионеров. – Вам такое спасибо, я даже не знаю, как выразить… – продолжал говорить мужчина, жадно чмокая свою сигарету и выпуская дым из дырок крошечного носа. – Все, что нужно от меня: помощь, деньги… У меня есть. Немного, но есть. Я программист, работаю в «Рифейвидеоплюс», пишу разные игрушки для коммуникаторов, мобильников, детских ноутбуков… Дронов! Павел Александрович… – мужчина протянул Крылову все еще трясущуюся руку, пожатие которой неожиданно оказалось теплым и великоватым для Крылова, будто овчинная рукавица. – Вот, я вам визитку дам! – Новый знакомец распахнул бумажник и извлек оттуда несколько карточек с фирменными голограммами «Рифейвидео»: одну он дал Крылову, другую для верности опустил, будто письмо в почтовый ящик, в карман крыловского пиджака, прожженного спекшейся химической крупой. – И кстати! У вас ведь одежда испорчена! – За визиткой в карман последовала зеленая сотня, шелковая от долгого ношения в бумажнике, должно быть, глубоко резервная. – Нет, не отказывайтесь! – Глаза мужчины сделались умоляющими. – Ну судите сами, хорош я буду, если за Машкой не подотру!
– Уговорили, не буду, – засмеялся Крылов. – Крылов Вениамин Юрьевич, историк. Преподаю. Между прочим, у вас одежда тоже не в лучшем виде!
Мужчина с комическим отчаянием развел на стороны полы велюровой куртки: изодранная подкладка висела, как мочало, под мышкой трепетала дыра. Только теперь сделалось заметно, что новый знакомец выше Крылова на целую голову; несмотря на носик пуговкой, в облике Дронова Павла Александровича ощущалась серьезная добротность, какая-то нормальность – и Крылову, вдруг оказавшемуся без Татьяны в почужевшем, беспощадно-солнечном мире, сделалось немного легче от его массивного присутствия. Девочка, уже забывшая о существовании Крылова, висела на ноге у отца, будто котенок на дереве, и ела, зарываясь в него вместе с мокрым резиновым носом, огромное рыхлое яблоко.
– Ну и тряхнуло же меня, когда Машка вдруг исчезла из-под рук! – счастливым голосом сообщил программист, предлагая Крылову разделить последние две сигареты из раздавленной пачки. – Между прочим, вам повезло. Взорвали самоделку, вроде школьного опыта по химии, но вредную: попади брызги на кожу, проело бы до кости. Говорят, был еще один взрыв, посерьезней, на Космонавтов, ближе к Дому актера. Пока я Машку искал, вокруг такие народные телефоны работали! Будто бы это рифмашевская группировка переоделась красноармейцами, чтобы разобраться с «синяками», которые крышуют исторические клубы. Вот уж надо бандюкам переодеваться, они наоборот себя рекламируют. Заказывают у дизайнеров фирменный стиль, джипы свои расписывают и разъезжают по городу, что твой цирк на колесах. Нет, это не рифмашевские. А кто? Если это были музыкальные фанаты – так староваты для фанатов. И не исламские террористы, они бы, по крайней мере, басмачами нарядились. Вы-то, как историк, что об этом думаете?
– Две тысячи семнадцатый год, в этом все дело, – замедленно произнес Крылов, которому вдруг показалось, что он действительно улавливает что-то, какую-то логику этого вторичного мира, существующего на месте настоящего. – Сейчас по всей стране пойдут такие глюки. Везде ради круглой даты будут напяливать буденновки и белогвардейские погоны, и везде это будет заканчиваться эксцессом. Прямо на важнейших общественных мероприятиях. Форма одежды потребует, понимаете меня?
– Нет, – честно ответил программист, поднимая бровки на выпуклый лоб. – Не знаю, видели вы или нет, но там крови – лужи. А ведь люди шли всего-то на праздничный парад. Должна же быть реальная причина такого безобразия?
– Причина ровно та же, что у Великой Октябрьской социалистической революции, – проговорил Крылов, машинально озираясь в поисках Татьяны. – Верхи не могут, низы не хотят. Только у нас, в нашем времени, нет оформленных сил, которые могли бы выразить собой эту ситуацию. Поэтому будут использоваться формы столетней давности, как самые адекватные. Пусть они даже ненастоящие, фальшивые. Но у истории на них рефлекс. Конфликт сам опознает ряженых как участников конфликта. Конфликт все время существует, еще с девяностых. Но пока нет этих тряпок – революционных шинелей, галифе, кожанов, – конфликту не в чем выйти в люди. Он спит. А сейчас, в связи со столетним юбилеем, тряпок появится сколько угодно. Так что веселые нас ожидают праздники…
– Ну, это скорее мистика, чем наука, – Дронов неуверенно засмеялся, накрывая голову малышки, будто шапкой, своей вместительной ладонью. – Люди ведь не куклы на ниточках. Меня вон как ни одень, я-то стрелять не буду и в драку не полезу.
Так вы и рядиться не станете, – возразил Крылов. – А тех, кто станет, революционная одежда вдохновляет. У них ведь нет ничего другого, верно? Ни знамени, ни лидера. Как еще прикажете драться?
Программист озадаченно пожал покатыми плечищами. Крылов слезящимися от усталости глазами посмотрел на линию омоновцев, не стронувшуюся с места, но как бы несколько осевшую. Вот войска, которым не суждено войти в историю, потому что история прекратилась. Форма легионеров даже на первый взгляд казалась выдуманной, а при внимательном рассмотрении распадалась на разнородные детали, вплоть до модных лет пять тому назад воротников «собачьи уши» и словно споротых с костюмов киношной массовки желтых аксельбантов. В результате омоновцы выглядели как одинаково одетые дезертиры. На месте нашего фальшивого мира должен был существовать настоящий, думал Крылов; мир, подлинный во всяком своем проявлении; теперь же приходится интуитивно отличать органические части от искусственных, задавать себе вопрос, подлинны ли страдания раненых и хладность убитых. Впрочем, последние, как утверждает Тамара, как раз пересекли черту, подлиннее которой нет ничего во всей человеческой действительности.
Тут на поясе программиста заиграл полифонического «Чижика-пыжика» вспыхнувший коммуникатор.
– Ой-ей, маме не позвонили! – Дронов спешно отцепил прибор и закричал в него, на всякий случай хватая ребенка за шиворот: – Леля! Да! Все хорошо! Машка со мной, мы целы! Нет, никуда не ходи, тут уже выпускают… Что передавали?.. Да глупости! Нет! Не вздумай! Мы скоро, скоро! Жди нас, обед накрывай! – Программист отключил телефон и обратил к Крылову виноватое красное лицо: – Вот, жена дома волнуется, того гляди сорвется бежать за нами на площадь. Мы уже, наверное, двинемся, там, говорят, с детьми выпускают в первую очередь…
Конечно, – Крылов улыбнулся так широко, что у него заболели уши, все еще закупоренные ватным воздухом взрыва. Отчаяние, на время пригашенное разговором со случайным знакомцем, подступило и лизнуло сердце. Поглядев туда, куда потихоньку утягивались истерзанные граждане, Крылов убедился, что там, у выхода из загона, действительно предъявляли детей, словно усыпленных лошадиной инъекцией реальности: все они, даже большие, напоминали обреченных младенчиков, которых нищенки таскают по метро завернутыми в тряпки.
– Вы только визитку мою не выбрасывайте, – заторопился Дронов. – В таких случаях, я понимаю, обычно не звонят, а вы возьмите и позвоните! Вашего телефона я не спрашиваю, никто случайным людям не дает, но вы-то для меня теперь не случайный человек. Приходите к нам на пироги, мы с женой очень рады будем. Все в жизни случается зачем-то, а не просто так. Вдруг у нас дружить хорошо выйдет? Ведь не исключено! Тем более такая предыстория. Машка еще мала, она даже не поняла ничего, но я, правда… – Тут глаза программиста косо блеснули слезой, он обеими жаркими лапами сграбастал руку Крылова, подержал и выронил.
– Я позвоню, – пообещал Крылов. – Счастливо вам выбраться отсюда.
Глядя на могучие плечи программиста, из-за которых взятая на руки Машка строила, высовываясь, энергичные рожицы, Крылов запоздало сообразил, что мог бы вместе с ними миновать без очереди милицейский кордон. Он решил, что никогда не будет им звонить. Мысленно он посылал сигналы Татьяне, которая могла оставаться еще совершенно поблизости, – и если бы существовала телепатия, в его напряженном мозгу зазвучал бы дельфиний ответ. Но мозг сканировал какой-то общий фон, потрескивания, бормотание бурно лезущих пузырей пустоты, мелкий лепет чьих-то нечленораздельных мыслей, а над этим – просторное ничто, облегчение от боли, свет, прозрачный и несокрушимый, торжествующий и недоступный. Одновременно Крылов наблюдал, как двое в прорезиненных комбинезонах, хляпая, не замечая потустороннего света, случайно находившего на их плечах какие-то блестящие застежки, проволокли на страшную брусчатку пустые рукава пожарных шлангов. Дали напор, шланги напряглись, переложили кольца с боку на бок – и пена, поплывшая по площади, была такая, как в кастрюле, где варится мясо. Струя, бурча, выедала кровь из липких камней, ерзала по щелям, но розовое, казалось, было неистребимо. Шустрый телеоператор попытался из-за плеча пожарного пристроиться к картинке, но, получив водой по камере и в морду, внезапно свалился в обморок вместе с ослепленной, аварийно мигающей техникой. Опережая переполненное облако, медленно наползавшее на оставленное без присмотра праздничное небо, ветер хлестнул толпу обрывками дождя. Тут и там, раскрываясь, подпрыгнули зонты.
На выходе Крыловым занимался тот самый милицейский сержант-отличник, которому не дали спокойно выпить пива во время и после дежурства. Лицо у сержанта было серым, вылезшая щетина напоминала железные опилки. Он несколько раз переводил непонимающий взгляд с Крылова на паспортную фотографию и обратно; казалось, он мог открыть опухшие глаза только до половины и потому не в силах был сопоставить часть изображения и часть человека. Затем Крылова провели через магнитную рамку – под ней была натоптана нежная сиреневая слякоть. Затрещал звонок. Чьи-то усталые толстые руки отволокли Крылова в сторонку, уткнули в измазанную, будто классная доска, коричневую стенку. Магнитная палка грубо его обыскала, постучав между ног, будто трость слепого. Верещала слипшаяся гроздь Татьяниных ключей, и точно тем же звуком вскрикивало сердце Крылова, только милиционер с засученными рукавами и руками прачки, изымавший железо, этого не слышал. Вовсе без металла, будто ангел, Крылов беззвучно, вслед за какой-то узкой девичьей спиной с боязливо сведенными лопатками, проплыл через рамку на волю, туда, куда, словно водоросли по течению реки, тянулись вечерние тени. Ему безо всякой вежливости вернули изъятое имущество. Перед ним лежало забитое людьми и автомобилями пространство пустоты. У Крылова было такое чувство, будто он освободился из тюрьмы, отсидев десяток лет, и попал в совершенно неизвестный, непривычный мир, где его давно никто не ждет.
На зыбких ногах он направился туда, где энергично, словно голубые рыбки в поллитровых банках, вились мигалки медицинских «мерседесов» и бесплотно двигались белые халаты. С носилок, загружаемых в автомобили, свешивались руки в суконных форменных рукавах, темные, будто недавно копались в земле; иногда, из-за странной изломанности тел, казалось, будто под бурым одеялом лежат, обнявшись, двое раненых; тут же, неподалеку, на вихрастой травке, уже присыпанной мертвенно-зелеными, до срока слетевшими листьями, лежали в ряд застегнутые черные мешки. Их было десять, не то двенадцать штук. Крылов поймал за локоть косолапившую мимо грузную врачиху, вытаращившую на него сердитые глаза из-под свалявшегося пуха розовой прически.
– Фамилия женщины?! – рявкнула она, перебив Крылова, пытавшегося сквозь мерзлую дрожь, обметавшую рот, сообщить Татьянины приметы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58