Если ему такая возможность не будет предоставлена, он найдет свои пути выхода непосредственно на генерала армии Мерецкова.
Хорошо, согласился Голиков, я вам устрою личный доклад. Только не пожалейте потом.
Вернувшись к себе в отдел, Новобранец написал подробный доклад на имя начальника Генштаба, затем заготовил «спецсообщение» Сталину, Молотову, Маленкову, Тимошенко и Берии, где дал подробное описание нависшей над страной угрозы и приложил «сводку № 8».
Он уже заканчивал свою работу, когда позвонил начальник Академии Генштаба генерал-лейтенант Мордвинов, поинтересовавшись, действительно ли дело так серьезно, как написано в сводке.
Даже еще серьезнее, подтвердил Новобранец.
«Но они же не сошли с ума, – заметил генерал Мордвинов, – чтобы кидаться на нас с теми силами, что у них в Польше и Восточной Пруссии, даже если эти силы действительно соответствуют тем, что ты указал в сводке. Ты же наши силы знаешь».
Наши силы Новобранец знал, но заметил генералу, что в нынешние времена мощным внезапным ударом можно смешать любое количество людей и техники с любым количеством земли. Не забывайте, что наши войска не имеют никакого плана на отступление, о котором запрещено даже заикаться. Если первым внезапным ударом их вынудят к отступлению, то такая масса войск и боевой техники, что у нас на западных границах, сразу устроит давку и неразбериху на дорогах, отступление перерастет в бегство, бегство – в катастрофу. Вот что его беспокоит. Ни в коем случае нельзя дать возможности немцам нанести удар первыми. И если для этого 70 дивизий, разумеется, мало, то 110 дивизий вполне достаточно. Не понятно, почему это никого не волнует.
– Не паникуй, – успокоил старого друга начальник академии Генштаба. – Если они ударят из Польши, они же подставят свой фланг нашей южной группе и оголят Румынию.
– Все это так, – согласился подполковник, – но это будет мясорубка, которая в итоге сорвет все наши планы.
О каких планах идет речь, оба понимали и не уточняли.
В случае немецкого нападения «Гроза» теряла элемент стратегической (и тактической) внезапности, а потому становилась практически не выполнимой.
Вскоре Новобранца и Голикова вызвал к себе начальник Генштаба генерал армии Мерецков. По обычаю того времени, вызов пришелся на два часа ночи.
Мерецков принял разведчиков в присутствии начальника оперативного управления генштаба генерала Василевского.
На большом планшете Новобранец развернул свою карту и все сопутствующие материалы. Докладывал долго и обстоятельно. Генералы слушали молча, внимательно, не перебивая.
Генерал армии Мерецков знал, разумеется, гораздо больше, чем было положено знать подполковнику Новобранцу. Будучи одним из основных разработчиков «Грозы», он не верил в успех этой операции и в ее целесообразность. Прежде всего он считал, что армия в нынешнем ее состоянии не способна осуществить операцию такого масштаба, хотя бы потому, что не имеет гибкого и четкого управления. Задуманные гигантские клещи глобального наступления распадутся, завязнут, останутся без горючего, боеприпасов и продовольствия задолго до того, как смогут сомкнуться. «Гроза», по мнению Мерецкова, приведет лишь к большому хаосу сначала в Европе, а затем и в СССР. Любая удача в «Грозе» разложит армию и страну, а неудача – погубит.
Но он знал, что Сталин одержим этой операцией настолько, что зачастую теряет чувство реальности.
– Вы считаете, – спросил Мерецков Новобранца, – что Гитлер может напасть на нас, не закончив войны с Англией. Другими словами, снова начать войну на два фронта? Это с его ресурсами? Доложите свое мнение, почему вы так считаете.
– Да потому, что деваться ему некуда, – выпалил неожиданно даже для самого себя Новобранец. – Он же не дурак товарищ генерал армии. Он же видит, что мы готовимся к нападению и раздавим его. И он понимает, что нужно наносить удар самому, поскольку у нашей армии нет даже плана на тактический отход, не говоря уже о стратегическом отступлении.
Новобранец попал в самую болевую точку начальника Генерального штаба. Огромная армия, развернутая в рамках доктрины стремительного наступления на западных границах с ее сложным и многослойным хозяйством современных вооруженных сил, не имея плана стратегического отхода, одним ударом может быть превращена в бегущую неуправляемую толпу. Однако Мерецков уже боялся поднимать этот вопрос не только перед Сталиным, но даже и перед наркомом обороны маршалом Тимошенко.
– Вы послали сводку руководителям партии и правительства? – осторожно поинтересовался Мерецков, хотя в вопросе был только один смысл: вы послали эту сводку Сталину?
– Так точно, – доложил Новобранец. – Согласно разнарядке сводка и спецсообщение со специальным фельдъегерем посланы Сталину, Тимошенко, Маленкову и другим.
Немного поколебавшись, Мерецков приказал Голикову утвердить сводку № 8, а Новобранцу пожал руку и поблагодарил, что означало по меньшей мере оставление подполковника на занимаемой должности до особого распоряжения.
Генералу Мерецкову предстояло открыть совещание, высшего начальствующего состава РККА и принять участие в стратегических играх. Он знал, что эти мероприятия задуманы Сталиным в качестве окончательной шлифовки предстоящего глобального наступления. Ни о чем другом на совещании не собираются говорить. С трудом удалось пробить один доклад об обороне, да и то это была оборона захваченных у противника позиций на случай глубокого прорыва вперед и возможного отставания соседей или собственных тылов. Об отходе, а тем более о крупном отступлении говорить на совещании запрещалось. Мерецкову очень хотелось поднять этот вопрос – он понимал, что если он этого не сделает, то не сделает никто, а его самого сделают козлом отпущения. Неплохо было бы заручиться поддержкой наркома Тимошенко, но отношения между ними сложились таким образом, что надеяться на это было бы по меньшей мере опрометчиво.
Только под самое утро генерал армии Мерецков забылся коротким сном на диване в комнате отдыха, примыкающей к его служебному кабинету.
Сталин просмотрел сводку № 8 22 декабря, прибыв около 2-х часов дня в Кремль с ближней дачи. Сводка не произвела на него никакого впечатления. Она вернулась к Поскребышеву для подшивки в дело без всяких пометок и указаний: вызвать кого-нибудь для разъяснений, проверить информацию, назвать ответственных и исполнителей.
Накануне вождь скромно и просто отметил день рождения в кругу детей и ближайших соратников по партии. Присутствовали: Молотов, Ворошилов, Маленков, Берия. Бросалось в глаза отсутствие Кагановича, Калинина и Тимошенко. А также Жданова, который обычно ради такого случая приезжал из Ленинграда. Пили «Кахетинское», пели вдвоем с Лаврентием грузинские песни, потом втроем с Яковом, а затем, захмелев, перешли на блатные песни, которые, в отличие от грузинских, знали все присутствующие.
На следующий день Сталин совещался с генералами авиации Рычаговым, Жигаревым и Смушкевичем по планам дальнейшего развертывания аэродромов в западных областях СССР. Строительство полос шло даже с опережением графика, для самолетов рылись капониры, люди жили в палатках, но встал вопрос о хранении горючего, авиабомб, необходимых запчастей и многого другого авиационного оборудования, которое по разным причинам никак не пристало хранить на открытом воздухе или на необорудованных складах. В том числе и планеры для задуманных крупномасштабных воздушно-десантных операции первого этапа «Грозы». Пока летчики доложили, что указание товарища Сталина относительно десантных планеров выполнено. Все они убраны в ангары и на специальные склады, которые строго охраняются. Сталину, правда не доложили, что из-за этого из ангаров выставили на улицу все самолеты, включая и проходящие сточасовые регламентные работы. Не среагировал Сталин и на проблему обеспечения новых аэродромов горючим, снабжаемых порой конными бензоцистернами, бензин из которых необходимо было переливать в канистры, а затем через воронку заливать в самолеты. Как это все придется проделывать в реальной боевой обстановке было неизвестно, но проблема острейшей нехватки бензозаправщиков никак вроде и не решалась на фоне резкого увеличения самолетного парка и аэродромной сети.
Ненормальные условия базирования и аэродромного обслуживания привели к резкому повышению аварийности при проведении учебных полетов, что авиационные начальники всеми силами пытались скрыть от вождя. Сталин имел собственные источники информации, но не желая вопроса обострять, поставил это на вид Рычагову с тем мягким укором, который часто вводил в заблуждение тех, кто еще недостаточно хорошо знал товарища Сталина.
Но вождь был явно в хорошем настроении и, выслушав доклад генерала Рычагова о мерах по маскировке планеров, удостоил его даже высшим поощрением – словом: «Маладэц».
Рычагов, ободренный сталинскими междометиями и словом «молодец», воспользовавшись тем, что в конце совещания он остался с вождем наедине, совершенно неожиданно для Сталина завел разговор о своем пропавшем друге Иване Проскурове – бывшем начальнике ГРУ. Товарищ Сталин от удивления даже вынул трубку изо рта и положил в пепельницу.
Рычагов и Проскуров когда-то служили в одной эскадрилье. Когда-то: это в Испании. Проскуров, как и Рычагов, был отчаянным летчиком-истребителем, получил звание Героя Советского Союза и был лично Сталиным произведен в генералы прямо из старших лейтенантов.
Рычагов заявил, что он ручается за Ивана – он честный, преданный делу партии и лично «вам, товарищ Сталин». Произошло недоразумение и он просил разобраться. Если товарищ Сталин верит ему, Павлу Рычагову, которому он доверил возглавлять военно-воздушные силы страны, то пусть поверит, что Иван Проскуров тоже…
И смотрел в глаза вождя своими лихими светлыми глазами.
Удивление Сталина было вызвано не только смелостью Рычагова, а скорее тем обстоятельством, что вождь всего неделю назад (17 декабря) читал показания Проскурова, выбитые из бывшего начальника ГРУ «специалистами» из НКВД. Проскуров сознался, что сознательно вводил в заблуждение ЦК, правительство и лично товарища Сталина с целью «фашистско-троцкистского переворота и ликвидации власти рабочих и крестьян в Советском Союзе». Но он категорически отрицал, что передавал военные и государственные тайны СССР иностранным разведкам, считая, что добьется своей цели с помощью одной дезинформации руководства.
Это выглядело смешно, поскольку следствию уже стало совершенно ясно, что речь идет об очередном военном заговоре, созревшем в кругах высшего военного руководства, которое втянуло в него по уже сформировавшейся традиции, начальника Главного Разведывательного Управления.
У Проскурова потребовали назвать сообщников. Отважный летчик, ежедневно избиваемый на допросах до полусмерти и доставляемый в камеру в бессознательном состоянии, держался твердо, уверяя, что действовал в одиночку. Подобные заявления вызывали у следователей лишь змеиные улыбки. Без всякого сомнения, нити от Проскурова тянулись в генеральный штаб, в веденьи которого находилось ГРУ, к старым дружкам в авиации и, конечно, к кому-то, кто этот заговор возглавлял.
Сталин уже устал от бесконечных заговоров, вечно зреющих в недрах его военного аппарата, срывающих его планы, мечты и надежды. Он написал резолюцию: «Выяснить всех участников. Думаю, надо искать в генеральном штабе. Ст.».
И тут Рычагов уверяет его, что Проскуров, уже фактически во всем признавшийся, честный человек, преданный партии и делу Ленина-Сталина. Что это: политическая слепота, ложное чувство товарищества или… измученный неизвестностью начальник управления ВВС пытается узнать у самого Сталина, не дал ли его дружок Проскуров каких-либо показаний на него? И что думает по этому поводу сам Сталин?
Сталин сказал свое знаменитое «пасмотрим» и отпустил Рычагова, глядя ему в спину до тех пор, пока за генералом не закрылась тяжелая, отделанная дубом дверь кабинета…
23 декабря в Центральном Доме Красной Армии открылось совещание высшего руководящего состава РККА. Всего собралось более 270 человек. Конечно, всем было ясно, что такое массовое собрание высшего армейского руководства страны не ускользнет от внимания иностранных разведок, а потому совещание с одной стороны было замаскировано под военно-теоретическую конференцию, а с другой – являлось как бы подведением итогов боевой подготовки за 1940 год и «выработке предложений по ее улучшению в 1941 году».
Советская военная наука всегда отличалась бодростью и оптимизмом. Еще в 1938 году, в разгар всеармейской резни, в Генштабе был разработан новый план развертывания Красной Армии, исходя из наихудшего для СССР варианта – войны на два фронта: на востоке – против Японии, на западе – против большой коалиции государств во главе с Германией, за которой шли Италия, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва. Согласно проведенному тогда, анализу, все противники СССР вместе взятые , могли выставить на обоих фронтах 13 077 орудий, 5775 самолетов и 7980 танков. Это было смешно, поскольку Советский Союз только за один 1938 года произвел 12 000 орудий, более 5000 самолетов, а производство танков за год уже составляло больше половины мирового танкового производства. План Генштаба тогда ставил войскам задачу: с момента открытия военных действий нанести решительное поражение противникам и на западе и на востоке.
Армия имела много слабых сторон, о которых Сталину поведал еще Тухачевский и подтвердил Шапошников, взявший на себя военный ликбез Вождя всех народов. Самые страшные пороки – пороки врожденные, а того пуще – наследственные. Нынешняя армия, как ее ни чистили и ни деформировали, родилась из Красной Армии гражданской войны. А одним из негативных последствий гражданской войны было то, что из-за нее были забыты уроки Первой мировой войны, а те, кто пытался эти уроки обобщить, были поставлены в такие условия, что их никто не слышал, даже если бы захотел.
Если Первая мировая война уже в свои первые полтора года ярко продемонстрировала тот факт, что роль кавалерии уже близка к нулю, то гражданская война, напротив, породила чудовищного монстра-вырожденца – небывалую по своим размерам стратегическую кавалерию . При отсутствии фиксированных фронтов и слабой технической базе противостоящих армий великие русские равнины стали самым благодатным театром для действия огромных масс конницы, чего не видела история со времен походов Чингиз-хана. А война с Польшей еще более утвердила мысль о необходимости крупных кавалерийских соединений в современной маневренной войне.
Каждый кавалерийский корпус, возглавляемый какой-нибудь легендарной личностью вроде Котовского, владел огромными земными наделами, крепостными под видом деревень, ответственных за снабжение корпуса продовольствием и фуражом, даже сахарными заводами. И каждый мечтал если не самостоятельно осуществить мировую революцию, то, во всяком случае, быть передовым соединением «всемирной армии труда».
В генеральном штабе кавалерии с упоением чертили на картах красные стрелы глубоких кавалерийских рейдов аж до Парижа и Калькутты, подсчитывались тысячи тонн овса для прокормления коней и всадников и даже шла теоретическая дискуссия, в итоге которой (как и всех дискуссий в СССР) следовали аресты со смертными приговорами за вредительство. Речь шла о необходимости кастрации строевых жеребцов, чтобы они в боевом строю не отвлекались на кобыл. Противники этой меры доказывали, что жеребцы, потеряв мужской стимул, растеряют и боевые качества, необходимые кавалерийскому строевому коню.
Практическим же обоснованием существования кавалерийского монстра всегда были польские уланы, поскольку о разных там венгерских или румынских гусарах никто всерьез не говорил даже в кавалерийском генштабе. Но и знаменитые своей доблестью и боевой подготовкой польские уланы в недавно закончившейся войне поляков с Гитлером и Сталиным показали свою полную несостоятельность, и это послужило для кавалерии погребальным звоном, а последующие действия немецких танковых соединений на западном фронте переполнило и терпение Сталина, в довольно резкой форме предложившего кавалеристам умерить свой пыл и амбиции. Кавалерийские части расформировывались одна за другой, хотя это было совсем нелегким делом. И хотя кавалерийские части были сокращены в период с 1937 по 1940 гг. почти в пять раз, кавалерии в Красной Армии еще оставалось больше, чем во всем остальном мире, включая верблюдную кавалерию арабского легиона.
В период всеармейской резни в 1937-38 гг. «неприкасаемые» кавалерийские вожди Ворошилов, Будённый, Тимошенко и так далее до Огородникова наделали немало славных дел, безжалостно бросая под нож всех, кто осмеливался усомниться в немеркнущей ценности кавалерии в современных вооруженных силах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Хорошо, согласился Голиков, я вам устрою личный доклад. Только не пожалейте потом.
Вернувшись к себе в отдел, Новобранец написал подробный доклад на имя начальника Генштаба, затем заготовил «спецсообщение» Сталину, Молотову, Маленкову, Тимошенко и Берии, где дал подробное описание нависшей над страной угрозы и приложил «сводку № 8».
Он уже заканчивал свою работу, когда позвонил начальник Академии Генштаба генерал-лейтенант Мордвинов, поинтересовавшись, действительно ли дело так серьезно, как написано в сводке.
Даже еще серьезнее, подтвердил Новобранец.
«Но они же не сошли с ума, – заметил генерал Мордвинов, – чтобы кидаться на нас с теми силами, что у них в Польше и Восточной Пруссии, даже если эти силы действительно соответствуют тем, что ты указал в сводке. Ты же наши силы знаешь».
Наши силы Новобранец знал, но заметил генералу, что в нынешние времена мощным внезапным ударом можно смешать любое количество людей и техники с любым количеством земли. Не забывайте, что наши войска не имеют никакого плана на отступление, о котором запрещено даже заикаться. Если первым внезапным ударом их вынудят к отступлению, то такая масса войск и боевой техники, что у нас на западных границах, сразу устроит давку и неразбериху на дорогах, отступление перерастет в бегство, бегство – в катастрофу. Вот что его беспокоит. Ни в коем случае нельзя дать возможности немцам нанести удар первыми. И если для этого 70 дивизий, разумеется, мало, то 110 дивизий вполне достаточно. Не понятно, почему это никого не волнует.
– Не паникуй, – успокоил старого друга начальник академии Генштаба. – Если они ударят из Польши, они же подставят свой фланг нашей южной группе и оголят Румынию.
– Все это так, – согласился подполковник, – но это будет мясорубка, которая в итоге сорвет все наши планы.
О каких планах идет речь, оба понимали и не уточняли.
В случае немецкого нападения «Гроза» теряла элемент стратегической (и тактической) внезапности, а потому становилась практически не выполнимой.
Вскоре Новобранца и Голикова вызвал к себе начальник Генштаба генерал армии Мерецков. По обычаю того времени, вызов пришелся на два часа ночи.
Мерецков принял разведчиков в присутствии начальника оперативного управления генштаба генерала Василевского.
На большом планшете Новобранец развернул свою карту и все сопутствующие материалы. Докладывал долго и обстоятельно. Генералы слушали молча, внимательно, не перебивая.
Генерал армии Мерецков знал, разумеется, гораздо больше, чем было положено знать подполковнику Новобранцу. Будучи одним из основных разработчиков «Грозы», он не верил в успех этой операции и в ее целесообразность. Прежде всего он считал, что армия в нынешнем ее состоянии не способна осуществить операцию такого масштаба, хотя бы потому, что не имеет гибкого и четкого управления. Задуманные гигантские клещи глобального наступления распадутся, завязнут, останутся без горючего, боеприпасов и продовольствия задолго до того, как смогут сомкнуться. «Гроза», по мнению Мерецкова, приведет лишь к большому хаосу сначала в Европе, а затем и в СССР. Любая удача в «Грозе» разложит армию и страну, а неудача – погубит.
Но он знал, что Сталин одержим этой операцией настолько, что зачастую теряет чувство реальности.
– Вы считаете, – спросил Мерецков Новобранца, – что Гитлер может напасть на нас, не закончив войны с Англией. Другими словами, снова начать войну на два фронта? Это с его ресурсами? Доложите свое мнение, почему вы так считаете.
– Да потому, что деваться ему некуда, – выпалил неожиданно даже для самого себя Новобранец. – Он же не дурак товарищ генерал армии. Он же видит, что мы готовимся к нападению и раздавим его. И он понимает, что нужно наносить удар самому, поскольку у нашей армии нет даже плана на тактический отход, не говоря уже о стратегическом отступлении.
Новобранец попал в самую болевую точку начальника Генерального штаба. Огромная армия, развернутая в рамках доктрины стремительного наступления на западных границах с ее сложным и многослойным хозяйством современных вооруженных сил, не имея плана стратегического отхода, одним ударом может быть превращена в бегущую неуправляемую толпу. Однако Мерецков уже боялся поднимать этот вопрос не только перед Сталиным, но даже и перед наркомом обороны маршалом Тимошенко.
– Вы послали сводку руководителям партии и правительства? – осторожно поинтересовался Мерецков, хотя в вопросе был только один смысл: вы послали эту сводку Сталину?
– Так точно, – доложил Новобранец. – Согласно разнарядке сводка и спецсообщение со специальным фельдъегерем посланы Сталину, Тимошенко, Маленкову и другим.
Немного поколебавшись, Мерецков приказал Голикову утвердить сводку № 8, а Новобранцу пожал руку и поблагодарил, что означало по меньшей мере оставление подполковника на занимаемой должности до особого распоряжения.
Генералу Мерецкову предстояло открыть совещание, высшего начальствующего состава РККА и принять участие в стратегических играх. Он знал, что эти мероприятия задуманы Сталиным в качестве окончательной шлифовки предстоящего глобального наступления. Ни о чем другом на совещании не собираются говорить. С трудом удалось пробить один доклад об обороне, да и то это была оборона захваченных у противника позиций на случай глубокого прорыва вперед и возможного отставания соседей или собственных тылов. Об отходе, а тем более о крупном отступлении говорить на совещании запрещалось. Мерецкову очень хотелось поднять этот вопрос – он понимал, что если он этого не сделает, то не сделает никто, а его самого сделают козлом отпущения. Неплохо было бы заручиться поддержкой наркома Тимошенко, но отношения между ними сложились таким образом, что надеяться на это было бы по меньшей мере опрометчиво.
Только под самое утро генерал армии Мерецков забылся коротким сном на диване в комнате отдыха, примыкающей к его служебному кабинету.
Сталин просмотрел сводку № 8 22 декабря, прибыв около 2-х часов дня в Кремль с ближней дачи. Сводка не произвела на него никакого впечатления. Она вернулась к Поскребышеву для подшивки в дело без всяких пометок и указаний: вызвать кого-нибудь для разъяснений, проверить информацию, назвать ответственных и исполнителей.
Накануне вождь скромно и просто отметил день рождения в кругу детей и ближайших соратников по партии. Присутствовали: Молотов, Ворошилов, Маленков, Берия. Бросалось в глаза отсутствие Кагановича, Калинина и Тимошенко. А также Жданова, который обычно ради такого случая приезжал из Ленинграда. Пили «Кахетинское», пели вдвоем с Лаврентием грузинские песни, потом втроем с Яковом, а затем, захмелев, перешли на блатные песни, которые, в отличие от грузинских, знали все присутствующие.
На следующий день Сталин совещался с генералами авиации Рычаговым, Жигаревым и Смушкевичем по планам дальнейшего развертывания аэродромов в западных областях СССР. Строительство полос шло даже с опережением графика, для самолетов рылись капониры, люди жили в палатках, но встал вопрос о хранении горючего, авиабомб, необходимых запчастей и многого другого авиационного оборудования, которое по разным причинам никак не пристало хранить на открытом воздухе или на необорудованных складах. В том числе и планеры для задуманных крупномасштабных воздушно-десантных операции первого этапа «Грозы». Пока летчики доложили, что указание товарища Сталина относительно десантных планеров выполнено. Все они убраны в ангары и на специальные склады, которые строго охраняются. Сталину, правда не доложили, что из-за этого из ангаров выставили на улицу все самолеты, включая и проходящие сточасовые регламентные работы. Не среагировал Сталин и на проблему обеспечения новых аэродромов горючим, снабжаемых порой конными бензоцистернами, бензин из которых необходимо было переливать в канистры, а затем через воронку заливать в самолеты. Как это все придется проделывать в реальной боевой обстановке было неизвестно, но проблема острейшей нехватки бензозаправщиков никак вроде и не решалась на фоне резкого увеличения самолетного парка и аэродромной сети.
Ненормальные условия базирования и аэродромного обслуживания привели к резкому повышению аварийности при проведении учебных полетов, что авиационные начальники всеми силами пытались скрыть от вождя. Сталин имел собственные источники информации, но не желая вопроса обострять, поставил это на вид Рычагову с тем мягким укором, который часто вводил в заблуждение тех, кто еще недостаточно хорошо знал товарища Сталина.
Но вождь был явно в хорошем настроении и, выслушав доклад генерала Рычагова о мерах по маскировке планеров, удостоил его даже высшим поощрением – словом: «Маладэц».
Рычагов, ободренный сталинскими междометиями и словом «молодец», воспользовавшись тем, что в конце совещания он остался с вождем наедине, совершенно неожиданно для Сталина завел разговор о своем пропавшем друге Иване Проскурове – бывшем начальнике ГРУ. Товарищ Сталин от удивления даже вынул трубку изо рта и положил в пепельницу.
Рычагов и Проскуров когда-то служили в одной эскадрилье. Когда-то: это в Испании. Проскуров, как и Рычагов, был отчаянным летчиком-истребителем, получил звание Героя Советского Союза и был лично Сталиным произведен в генералы прямо из старших лейтенантов.
Рычагов заявил, что он ручается за Ивана – он честный, преданный делу партии и лично «вам, товарищ Сталин». Произошло недоразумение и он просил разобраться. Если товарищ Сталин верит ему, Павлу Рычагову, которому он доверил возглавлять военно-воздушные силы страны, то пусть поверит, что Иван Проскуров тоже…
И смотрел в глаза вождя своими лихими светлыми глазами.
Удивление Сталина было вызвано не только смелостью Рычагова, а скорее тем обстоятельством, что вождь всего неделю назад (17 декабря) читал показания Проскурова, выбитые из бывшего начальника ГРУ «специалистами» из НКВД. Проскуров сознался, что сознательно вводил в заблуждение ЦК, правительство и лично товарища Сталина с целью «фашистско-троцкистского переворота и ликвидации власти рабочих и крестьян в Советском Союзе». Но он категорически отрицал, что передавал военные и государственные тайны СССР иностранным разведкам, считая, что добьется своей цели с помощью одной дезинформации руководства.
Это выглядело смешно, поскольку следствию уже стало совершенно ясно, что речь идет об очередном военном заговоре, созревшем в кругах высшего военного руководства, которое втянуло в него по уже сформировавшейся традиции, начальника Главного Разведывательного Управления.
У Проскурова потребовали назвать сообщников. Отважный летчик, ежедневно избиваемый на допросах до полусмерти и доставляемый в камеру в бессознательном состоянии, держался твердо, уверяя, что действовал в одиночку. Подобные заявления вызывали у следователей лишь змеиные улыбки. Без всякого сомнения, нити от Проскурова тянулись в генеральный штаб, в веденьи которого находилось ГРУ, к старым дружкам в авиации и, конечно, к кому-то, кто этот заговор возглавлял.
Сталин уже устал от бесконечных заговоров, вечно зреющих в недрах его военного аппарата, срывающих его планы, мечты и надежды. Он написал резолюцию: «Выяснить всех участников. Думаю, надо искать в генеральном штабе. Ст.».
И тут Рычагов уверяет его, что Проскуров, уже фактически во всем признавшийся, честный человек, преданный партии и делу Ленина-Сталина. Что это: политическая слепота, ложное чувство товарищества или… измученный неизвестностью начальник управления ВВС пытается узнать у самого Сталина, не дал ли его дружок Проскуров каких-либо показаний на него? И что думает по этому поводу сам Сталин?
Сталин сказал свое знаменитое «пасмотрим» и отпустил Рычагова, глядя ему в спину до тех пор, пока за генералом не закрылась тяжелая, отделанная дубом дверь кабинета…
23 декабря в Центральном Доме Красной Армии открылось совещание высшего руководящего состава РККА. Всего собралось более 270 человек. Конечно, всем было ясно, что такое массовое собрание высшего армейского руководства страны не ускользнет от внимания иностранных разведок, а потому совещание с одной стороны было замаскировано под военно-теоретическую конференцию, а с другой – являлось как бы подведением итогов боевой подготовки за 1940 год и «выработке предложений по ее улучшению в 1941 году».
Советская военная наука всегда отличалась бодростью и оптимизмом. Еще в 1938 году, в разгар всеармейской резни, в Генштабе был разработан новый план развертывания Красной Армии, исходя из наихудшего для СССР варианта – войны на два фронта: на востоке – против Японии, на западе – против большой коалиции государств во главе с Германией, за которой шли Италия, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва. Согласно проведенному тогда, анализу, все противники СССР вместе взятые , могли выставить на обоих фронтах 13 077 орудий, 5775 самолетов и 7980 танков. Это было смешно, поскольку Советский Союз только за один 1938 года произвел 12 000 орудий, более 5000 самолетов, а производство танков за год уже составляло больше половины мирового танкового производства. План Генштаба тогда ставил войскам задачу: с момента открытия военных действий нанести решительное поражение противникам и на западе и на востоке.
Армия имела много слабых сторон, о которых Сталину поведал еще Тухачевский и подтвердил Шапошников, взявший на себя военный ликбез Вождя всех народов. Самые страшные пороки – пороки врожденные, а того пуще – наследственные. Нынешняя армия, как ее ни чистили и ни деформировали, родилась из Красной Армии гражданской войны. А одним из негативных последствий гражданской войны было то, что из-за нее были забыты уроки Первой мировой войны, а те, кто пытался эти уроки обобщить, были поставлены в такие условия, что их никто не слышал, даже если бы захотел.
Если Первая мировая война уже в свои первые полтора года ярко продемонстрировала тот факт, что роль кавалерии уже близка к нулю, то гражданская война, напротив, породила чудовищного монстра-вырожденца – небывалую по своим размерам стратегическую кавалерию . При отсутствии фиксированных фронтов и слабой технической базе противостоящих армий великие русские равнины стали самым благодатным театром для действия огромных масс конницы, чего не видела история со времен походов Чингиз-хана. А война с Польшей еще более утвердила мысль о необходимости крупных кавалерийских соединений в современной маневренной войне.
Каждый кавалерийский корпус, возглавляемый какой-нибудь легендарной личностью вроде Котовского, владел огромными земными наделами, крепостными под видом деревень, ответственных за снабжение корпуса продовольствием и фуражом, даже сахарными заводами. И каждый мечтал если не самостоятельно осуществить мировую революцию, то, во всяком случае, быть передовым соединением «всемирной армии труда».
В генеральном штабе кавалерии с упоением чертили на картах красные стрелы глубоких кавалерийских рейдов аж до Парижа и Калькутты, подсчитывались тысячи тонн овса для прокормления коней и всадников и даже шла теоретическая дискуссия, в итоге которой (как и всех дискуссий в СССР) следовали аресты со смертными приговорами за вредительство. Речь шла о необходимости кастрации строевых жеребцов, чтобы они в боевом строю не отвлекались на кобыл. Противники этой меры доказывали, что жеребцы, потеряв мужской стимул, растеряют и боевые качества, необходимые кавалерийскому строевому коню.
Практическим же обоснованием существования кавалерийского монстра всегда были польские уланы, поскольку о разных там венгерских или румынских гусарах никто всерьез не говорил даже в кавалерийском генштабе. Но и знаменитые своей доблестью и боевой подготовкой польские уланы в недавно закончившейся войне поляков с Гитлером и Сталиным показали свою полную несостоятельность, и это послужило для кавалерии погребальным звоном, а последующие действия немецких танковых соединений на западном фронте переполнило и терпение Сталина, в довольно резкой форме предложившего кавалеристам умерить свой пыл и амбиции. Кавалерийские части расформировывались одна за другой, хотя это было совсем нелегким делом. И хотя кавалерийские части были сокращены в период с 1937 по 1940 гг. почти в пять раз, кавалерии в Красной Армии еще оставалось больше, чем во всем остальном мире, включая верблюдную кавалерию арабского легиона.
В период всеармейской резни в 1937-38 гг. «неприкасаемые» кавалерийские вожди Ворошилов, Будённый, Тимошенко и так далее до Огородникова наделали немало славных дел, безжалостно бросая под нож всех, кто осмеливался усомниться в немеркнущей ценности кавалерии в современных вооруженных силах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81