— Вы напуганы?Я ответила не сразу. Сделала глоток кофе и откусила от пирожного. А затем призналась:— Да, разумеется. Боюсь думать о том, что случилось, но вспоминаю опять и опять, будто я снова там и никогда не выберусь. На меня наваливается прошлое, точно я под водой — тону в своей памяти. Большую часть времени стараюсь отогнать воспоминания — оттолкнуть от себя. Может быть, это неправильно? Как вы считаете, полезнее дать им волю? — Я не позволила ей ответить. — Еще мне страшно от мысли, что его не поймали. Что он ждет, когда я выйду из больницы, и снова меня похитит. Когда я разрешаю себе так думать, у меня перехватывает дыхание. Все в моем теле словно ломается от страха. Иногда я ощущаю приливы счастья, потому что осталась в живых. Но мне очень хочется, чтобы его поймали. Ведь до того времени я не смогу чувствовать себя в безопасности.Айрин Беддоз была первым человеком, с кем я могла разговаривать о том, что со мной приключилось, и о своих переживаниях. Она не числилась в моих подругах. И я позволила себе рассказать, как теряла себя, постепенно превращаясь в животное, в вещь, как он смеялся, шептал. Как я обмочилась и готова была позволить ему совершить со мной все, что угодно, только бы он сохранил мне жизнь. Она слушала, не проронив ни слова. А я говорила, пока голос совсем не стих. Тогда я умолкла и наклонилась к ней:— Вы полагаете, что способны помочь мне вспомнить мои потерянные дни?— Мой интерес заключается в том, что творится в вашей голове. Если к тому же выяснится нечто способствующее расследованию, будем считать это подарком судьбы. Полиция делает все возможное, Эбби.— Но я не уверена, что сумела помочь инспектору.— Ваша задача — поправляться.Я откинулась на спинку и посмотрела на возвышающиеся вокруг нас больничные этажи. На втором маленький мальчик с высоким лбом и мрачным лицом прижался к стеклу и смотрел на нас. С улицы доносились гудение машин и звуки сигналов.— Знаете, что я вспоминаю как кошмар?— Что?— Будто я снова в той комнате. Поэтому мне так не нравится находиться под замком. Но иногда мне страшно, что предстоит выписаться из больницы. И хотя это будет всего лишь возвращение к нормальной жизни, но того человека так и не поймают. Осколки памяти останутся в моей голове и, словно червь, станут выедать меня изнутри.Айрин Беддоз посмотрела на меня, и я заметила, какой у нее проницательный взгляд.— Разве вам не нравилась ваша жизнь? — спросила она. — Неужели вас не радует мысль о возвращении к ней?— Я не это хотела сказать, — ответила я. — Мне невыносима мысль, что все это так ничем и не кончится. Наверное, пока я живу, мне не удастся от нее избавиться. Знаете, есть люди со своеобразной глухотой — это вовсе не тишина, а шум в ушах, который никогда не проходит и до такой степени сводит несчастных с ума, что они иногда совершают самоубийство, только бы все стихло.— Вы можете рассказать мне о себе, Эбби? О том, как вы жили до того случая?Я снова пригубила кофе. Сначала он был слишком горячим, а теперь стал холодным.— С чего начать? Мне двадцать пять лет. М-м... — Я в растерянности остановилась.— Где вы работаете?— Последнюю пару лет я вкалывала как ненормальная на компанию, которая обставляет офисы.— Что это значит?— Если какая-нибудь фирма обустраивает новую контору, мы организуем все, что от нас хотят. Иногда разрабатываем только рисунок обоев, в некоторых случаях все — от ручек до компьютерных систем.— Вы получаете от работы удовольствие?— Своего рода. Не могу себе представить, что буду заниматься тем же самым через десять лет или даже через год. Но вот окунулась в это дело и обнаружила, что неплохо с ним справляюсь. Бывает, мы лоботрясничаем. А иногда, когда запарка, работаем по ночам. За это нам и платят.— У вас есть друг?— Да, Терри. Мы познакомились с ним по работе, как большинство людей. Терри работает с компьютерными системами. Мы стали жить вместе что-то около года назад.Айрин сидела и ждала, что я еще добавлю, и я, конечно, не удержалась, потому что всегда говорю слишком много, особенно когда возникают паузы. А теперь мне еще хотелось говорить о вещах, которые я раньше не решалась облечь в слова. И я принялась бормотать:— Если честно, последние несколько месяцев были не ахти. А во многих отношениях — просто ужасны. Мы были очень загружены в компании. А когда Терри много работает, он пьет. Нет, он не алкоголик, просто выпивает. Но беда в том, что он не расслабляется. Зато становится плаксивым и злится.— На что?— Сама не очень понимаю. На все. Его раздражает жизнь и я, наверное, потому что нахожусь рядом. И... он... — внезапно я запнулась. Это было очень трудно произнести.— Он приходит в неистовство? — спросила Айрин.Я почувствовала, что скатываюсь по наклонной к таким вещам, о которых толком никому не рассказывала. И пробормотала:— Иногда.— Он вас бил.— Пару раз было. Я всегда считала себя женщиной, которая не позволит себя стукнуть больше одного раза. Если бы вы спросили меня несколько месяцев назад, я бы ответила, что ушла бы от мужчины, который вздумал бы меня ударить. Но я не ушла. Не знаю почему. Он так всегда страдал, а я переживала из-за него. Звучит глупо? Но я чувствовала, что ему больнее, чем мне. Когда я сейчас об этом рассказываю, понимаю, что говорю не о себе. Я не похожа на женщину, которая остается с мужчиной, если тот плохо с ней обращается. Я больше смахиваю на такой тип женщины, которая бежит из темницы, а теперь хочет справиться с жизнью.— И у вас это потрясающе получается, — сочувственно проговорила она.— Я так не думаю. Просто стараюсь изо всех сил.— И делаете это неплохо. Я немного изучала такой тип психопатов...— Вы мне об этом не рассказывали, — удивилась я. — Говорили, что как психиатр не интересуетесь этой стороной.— Во-первых, вы вели себя удивительно жизнелюбиво, и это позволило вам уцелеть. И потом ваш потрясающий побег. Это почти беспрецедентно.— Вы слышали только мою версию. Может быть, я все преувеличила, чтобы казаться более смелой.— Не представляю подобной возможности, — возразила Айрин. — Вы ведь здесь и живы.— Это правда, — согласилась я. — Ну вот, теперь вы все обо мне знаете.— Я бы этого не сказала. Может быть, завтра или позже мы могли бы встретиться снова.— С удовольствием, — ответила я.— А сейчас пойду добывать нам ленч. Вы наверняка проголодались. Только хочу попросить вас об одолжении.— Каком?Айрин не ответила, а стала рыться в сумке. А я тем временем думала о ней. И с трудом избавилась от мысли, что она была тем типом мамы, которую я придумала для себя: приветливой, в то время как моя настоящая родительница отличалась холодностью, уверенной и умной, а не такой, как моя мать, которая часто суетилась и, мягко говоря, не имела способностей Эйнштейна. Айрин была глубокой, сложной, интересной.Она вытащила из сумки папку, положила на стол, достала лист бумаги — печатный формуляр — и пододвинула мне.— Что это? — спросила я. — Вы хотите продать мне страховку?Айрин не улыбнулась.— Я хочу вам помочь и правильно оценить ситуацию, — сказала она. — А для этого мне необходимо как можно полнее восстановить всю картину. Нужно посмотреть вашу историю болезни, но для этого требуется ваше разрешение. Я прошу вас подписать вот здесь.— Вы серьезно? — удивилась я. — Там куча всякой чуши о прививках, которые положено делать перед тем, как поехать в отпуск, и об антибиотиках, которыми меня пичкали, если донимала инфекция.— Это может оказаться полезным. — Айрин подала мне ручку.Я пожала плечами и подписала.— Не завидую вам. А что теперь?— Я хотела бы, чтобы говорили вы. Мне интересно посмотреть, куда вас это заведет, — ответила она.И я согласилась, отдалась этому занятию. Айрин Беддоз сходила в больницу и принесла сандвичи, салат и шипучую воду. Солнце двигалось по небу, а я все вспоминала, иногда плакала, когда мне казалось, что в последний год жизнь сделалась сплошной морокой, но главным образом говорила, пока не выдохлась. Во дворе стало темно и холодно, и Айрин отвела меня по гулким коридорам в палату.На кровати у меня лежал букет нарциссов и записка на использованном конверте: «Жаль, что тебя не было. Ждала, сколько могла. Заеду снова, как только сумею. Миллион поцелуев, думаю о тебе. Сэди».Ослабев от огорчения, я опустилась на кровать. * * * — Как проходит расследование?— У нас нет ничего, чтобы его вести.— А те женщины?— Это только пять имен.— Шесть со мной.— Если вы... — Кросс остановился и как-то странно посмотрел на меня.— Если я что-нибудь вспомню, вы узнаете об этом первым. * * * — Вот это ваш мозг.— Мой мозг, — повторила я, посмотрев на прикрепленный к светящемуся стеклу компьютерный снимок, и дотронулась до висков. — С ним все в порядке?Чарли Маллиган улыбнулся:— На мой взгляд, все отлично.— Какой-то темный.— Так и должно быть.— О, я по-прежнему ничего не могу вспомнить. В моей жизни образовалась пустота.— Не исключено, что она останется навсегда.— Дыра в форме беды.— Но возможно, память станет постепенно возвращаться и заполнит ее.— Я могу что-нибудь сделать для этого?— Не волнуйтесь и расслабьтесь.— Вы не знаете, с кем говорите.— Бывают вещи гораздо хуже, чем потеря памяти, — заметил врач. — Ну, мне пора.— К своим мышам?Он протянул теплую и сильную руку, и я ухватилась за нее.— Свяжитесь со мной, если что-нибудь потребуется.«Мне нужно все, что вы способны сделать с моей памятью», — подумала я, но в ответ просто кивнула и попыталась улыбнуться. * * * — Я где-то читала, что в жизни можно влюбиться всего два, от силы три раза.— Вы думаете, это правда?— Может быть. Но в таком случае я влюблялась либо много раз, либо никогда. Доходишь до точки, когда не можешь ни есть, ни спать, чувствуешь себя больной и бездыханной и не знаешь, это счастье или беда. Хочется одного — быть с ним, а остальной мир пусть идет куда подальше.— Да.— Я испытывала это чувство много раз. Но оно продолжалось недолго. Иногда несколько дней или до того момента, пока я не ложилась в постель. А потом любовь начинала растворяться, и я видела, что осталась ни с чем. Словно зола после того, как пламя погасло. Думаешь: Господи, что это на меня нашло? Но иногда сохраняется привязанность, чувство, желание. Так разве это любовь? Сильнее всего я влюбилась, когда училась в университете. Боже, как я его обожала. Однако и это длилось недолго.— Он вас бросил?— Да. Я плакала неделями. Думала, не переживу.— А как сложилось с Терри? Чувство к нему оказалось сильнее, чем к остальным?— По крайней мере продолжительнее. Наверное, сыграло свою роль ощущение долга. Или терпение. — Я рассмеялась, но смех получился какой-то неестественный. — Понимаете, мне кажется, я знаю его самые незначительные интимные детали. Все, что он прячет от других... Более того, чем больше я вижу причин его оставить, тем мне труднее это сделать. Неужели в этом есть какой-то смысл?— Вы говорите так, словно находитесь в ловушке.— Вы немного драматизируете. Я просто пустила все по накатанной колее.— Из которой всеми силами хотели выбраться?— Постепенно погружаешься в какие-то вещи, но не понимаешь, в каком ты положении, пока внезапно не наступает кризис. Тогда все становится ясным.— Так вы утверждаете...— Что это мой кризис. * * * На следующий день, когда Айрин пришла в мою комнату... Мою комнату! Я поймала себя на слове. Разве я собираюсь провести здесь остаток жизни? Неужели не сумею приспособиться к внешнему миру, где мне придется самой покупать для себя вещи и принимать решения?Она была, как всегда, сдержанна. Улыбнулась и спросила, как я спала. В реальном мире люди время от времени интересуются самочувствием других, но не потому, что хотят об этом знать. Надо просто ответить: «Хорошо». Они не станут уточнять, как вы спали, что ели, каковы ваши ощущения.Им это просто неинтересно. А Айрин Беддоз надо было знать все. Она смотрела на меня умными глазами и ждала, чтобы я заговорила. И я сообщила ей, что спала превосходно, но покривила душой. Да, мне предоставили отдельную палату, но поскольку она располагалась не на острове посреди Тихого океана, каждую ночь примерно в два тридцать меня непременно будила криком какая-нибудь дама. К ней приходили, ею занимались, а я продолжала лежать, смотреть в темноту, думать, что значит быть мертвой, и вспоминать голос в подвале.— Да, превосходно, — сказала я.— Пришла ваша история, — начала Айрин. — Из вашего лечебного учреждения прислали общую историю болезни.— Господи, я совершенно забыла, — ответила я. — Наверное, там много всякого, что можно взять и использовать в качестве улики против меня?— Почему вы так говорите?— Просто шучу. Хотя вы можете возразить, что нет таких вещей как «просто шутка».— Вы мне не рассказали, что лечились от депрессии.— А разве такое было?Айрин сверилась с записной книжкой.— В ноябре 1995-го вам прописали ССРИ.— Что это такое?— Антидепрессант.— Не помню.— Постарайтесь вспомнить.Я немного подумала. 1995-й. Университет. Разрыв.— Должно быть, это случилось, когда я рассталась с Джулзом. Я вам вчера о нем рассказывала. Я была в ужасном состоянии, думала, что мое сердце разбито, я не вылезала по утрам из постели, все время плакала и не могла остановиться. Удивительно, до чего много в человеке влаги. И тогда подруга заставила меня обратиться к нашему университетскому врачу. Он прописал мне таблетки, но не помню, чтобы я их принимала. — Я осеклась и рассмеялась. — Только не подумайте, что речь идет об амнезии. Просто я не придаю этому значения.— Почему вы мне раньше об этом не сказали?— В восемь лет мне подарили на день рождения перочинный нож. Через несколько минут я уже пыталась разрезать толстую деревяшку в саду и попала по пальцу. — Я показала левую руку: — Видите, здесь до сих пор маленький аккуратный шрам. Стоит мне посмотреть на него, и я представляю, как лезвие срывается и кромсает палец. Об этом я тоже не рассказывала.— Эбби, мы с вами говорили о ваших настроениях, о том, как вы реагируете на стресс. А вы об антидепрессанте даже не упомянули.— Хотите сказать, забыла — как не помню того, каким образом меня похитили? Но я же вчера исповедовалась, когда мы разговаривали.— И ни словом не обмолвились, что лечились.— Только потому, что не считала это существенным. У меня была в университете связь, потом все разладилось, и я впала в депрессию. Разве это важно? Хорошо, согласна, все важно. Наверное, я не упомянула об антидепрессантах, потому что чувствовала себя покинутой.— Покинутой?— Конечно. Я его любила, а он меня нет.— Просматривая вашу историю болезни, я интересовалась вашей реакцией на другие случаи стресса в жизни.— Но если вы решили сопоставить сидение в подвале в плену у человека, который грозит вас убить, и разрыв с другом или борьбу с экземой, от которой я не могла избавиться два года, — вы дошли до этого места в истории болезни? — то будьте уверены: сравнение невозможно.— Есть одно общее — все это происходило с вами. Стало эпизодами вашей жизни. Я ищу стереотипы. Все, что случается, в какой-то мере влияет на человека. Надеюсь, что смогу вам помочь, чтобы изменения были не к худшему.— Но в жизни происходят вещи, которые нехороши по своей сути. Вроде того, что случилось со мной. С этим ничего не поделаешь — такие испытания не могут иметь хороших последствий. И единственное, что мне теперь кажется важным, — пусть поймают и посадят за решетку того страшного человека, чтобы он не смог ни с кем учинить ничего подобного. — Я посмотрела в окно: над крышами синело небо. Я не ощущала уличного холода, но каким-то образом могла его видеть. И от этого ненавистная больничная палата показалась невыносимо душной. — И вот еще...— Что?— Мне очень надо отсюда выйти. Нужно возвратиться к нормальной жизни. Конечно, нельзя так просто собраться, надеть позаимствованную в больнице одежду и отправиться восвояси, хотя, когда начинаю задумываться, я не понимаю суть такого запрета. Но я хочу сообщить доктору Бернзу, что завтра ухожу. А если вам необходимо со мной встретиться, мы договоримся и я приду, куда вы скажете. Но я не могу больше здесь оставаться.Айрин Беддоз всегда вела себя так, словно я говорила именно то, что она ожидала, и все ей было понятно.— Может быть, это и правильно, но нецелесообразно, — заявила она. — Вас смотрели специалисты из разных отделений, а согласование мнений — настоящий координационный кошмар, так что остается просить прощение за проволочку. Но я слышала, что завтра утром намечается собрание, где будет обсуждаться, как нам поступать дальше. И один из самых очевидных выводов — отпустить вас домой.— Можно мне прийти?— Что?— Можно мне прийти на собрание?Впервые растерялась даже Айрин.— Боюсь, что это невозможно, — ответила она.— Вы хотите сказать, что я могу услышать неприятные для себя вещи?Она ободряюще улыбнулась:— Вовсе нет. Но пациенты не посещают врачебные конференции. Таковы правила.— Просто я начинаю смотреть на свою болезнь как на расследование, в котором участвую сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31