— Спасибо. Только я скорее убийца, грабитель, вы все чистые, а я грязный… — Впрочем, слова Генриха прозвучали неуверенно.
— Знаешь, — сказал отец задумчиво. — Я совсем недавно понял: ты наш. Раньше я так не думал. Ты наш. Ты не блудный сын. Своими путями, с большим трудом, в обход, откуда-то с тылу, но ты пришел к тому же жизненному кодексу, по какому жили поколения твоих предков. Ты только не принял все на веру, ты захотел все проверить сам.
— Проверил, — горько сказал Генрих, — и вот теперь умираю. Глупые клетки, не та реакция в глубине желудка, и вот…
— Жизнь есть жизнь, — грустно сказал отец. — Ты делаешь то, что ты можешь сделать. Если ты не сделал большего — это не твоя вина.
— Мне бы еще год или два, я бы успел стать военным… — Глаза Супермена неожиданно для него самого увлажнились. Он украдкой сморгнул влагу, чтобы полковник не заметил ее. Так было заведено в семье. Ни сам полковник, ни мать Генриха не позволяли себе слабостей. Генрих не помнит, чтобы больной полковник когда-либо лежал в постели.
— Может быть, у тебя есть еще год или даже два?.. — осторожно спросил полковник.
— Нет. Начались боли. Не те, которые были, а те, о которых предупреждал доктор Милтон. Скоро конец. При последней стадии рака желудка больного постоянно рвет, и в конце концов он превращается в скелет, в ходячую смерть. Я не хочу дотягивать до этой стадии. Японские самураи красились перед битвой, отец, ты знаешь: чтобы значительно и красиво выглядеть после смерти, щеки подкрашивали красным. Я тоже хочу умереть красивым. — Генрих чуть хихикнул, немножко высмеивая перед отцом свое странное тщеславие. Отец понимающе кивнул.
— Знаешь, — сказал он, — не так уж много выбора у человека в этой жизни. Вот в древней Индии существовали касты. Но касты существовали и существуют везде, в любой стране, во всем мире, только они не оформлены, так сказать, официально. Все наши, Генри, всегда были воинами. И вот, как ты ни сопротивлялся, ты тоже стал воином. Хотя бы в последние дни жизни. Поэтому не удивительно, что воины презирают торговцев и хлебопашцев, низкий люд. Мы — другие. Они — проще, веселей, мы сложнее и злее. Так надо. И мы нужны, и они нужны. Но мы их презираем, потому что мы смотрим смерти в глаза и знаем ее улыбку.
— Ничто не изменилось со времен Александра и его походов? — насмешливо спросил Супермен отца. — До сих пор враждебность не утихла на персидском фронте?
— Нет, не утихла. До сих пор нация обязана защищать свою территорию и своих женщин, свои стада от мужчин другого племени. И эти мужчины все так же опасны, назови их по-другому — не персами, так немцами, или американцами, или китайцами. И предательство нации до сих пор называется предательством. А не диссидентством… — Отец поморщился.
— Ну, эти-то готовы привести татар на Русь, лишь бы им кусок власти. — Генрих встал с постели. На другой постели на спине спала Алиска, и Супермену показалось, что на бинтах, закрывающих ее плечо, слишком много крови… Нет, только показалось.
— Хорошая девочка, даром что англичанка, — осторожно проговорил полковник.
Супермен улыбнулся. Не очень весело.
— Хватит делать меня счастливым, пап…
— Я серьезно, — смутился отец. — Молодец девочка, боевая подруга. Как немцы говорят: «С этой можно пойти воровать лошадей».
— А наши говорят: «С этой можно пойти в разведку». — Генрих тихо улыбнулся невинному милитаризму своего военного отца, проскальзывающему в каждой его фразе. — А со мной ты пошел бы в разведку, пап?
Отец зашевелился у окна, прошел, поскрипывая ремнями и сапогами, к двери. И стал там, светя своей шапкой.
— Пошел бы, — сказал он твердо. — Ты надежен.
— Увы, времени уже у нас не осталось, — констатировал Генрих. Ему было приятно отцовское «Ты надежен». И вдруг признался: — Знаешь, пап, я себя чувствую даже и не ужасно, а глупо. Максимум через три недели меня не будет, а я… — Генрих пожал плечами. — Может быть, я должен заплакать?
— Можно и плакать, — хмуро сказал отец. — От слез легче. Только чтоб никто не видел. Когда брата убили под Ленинградом, я плакал. Один. Часть моей жизни с ним ушла.
Отец и сын затихли, не зная, что еще сказать друг другу. Генрих подумал, что сколько было людей на Земле, все они, очевидно, справлялись с задачей ухода из этого мира. Справится и он. Наверное, это нехитрая штука. В любом случае, все, кто когда-либо населял планету, — умерли. Сумели умереть. Сумеет и он…
Из-за краев штор отеля «Иль де Франс», чуть-чуть заметный, стал изливаться серо-бело-голубой рассвет.
— Пап, иди, — сказал Генрих, — светает уже. Тебе пора.
— Не могу тебя даже обнять, — грустно сказал отец и поскрипел сапогами и сбруей портупеи. Генрих впервые заметил, что отец у него стеснительный. Генрих и сам был стеснительный, потому они еще помолчали.
— Иди, иди, — повторил Генрих.
— Слушай, — сказал отец. — Ты знаешь, эти боли… Тебе, наверное, очень больно. Может быть, тебе принять яд?
— Хэй, пап, мы из касты воинов, не так ли? — Генрих замолчал и добавил: — Я хочу пулю.
Отец кивнул молча.
— Я бы тоже выбрал пулю. Правильно. Ну что ж, прощай, сынок. Прощай!
Голос отца задрожал, потому Генрих решил его ободрить.
— Не грустите, полковник, — сказал он. — На то мы и люди, чтобы было вот так вот… Мы же не боги, пап.
— Прощай, Генрих, — сказал отец.
— Прощай, отец…
55
31 декабря вечером они пошли к Алискиным панк-друзьям. Алиска предлагала встретить Новый год с друзьями Генриха, но так как таковых не существовало в природе, им оставалось только пойти к друзьям Алис.
Делая себе укол морфия в ванной перед тем, как облачиться в черный парадный костюм, Генрих вдруг отметил, что он похудел. Лицо Супермена в желтом свете лампы ванной комнаты оказалось как бы слегка припеченным, словно покрылось тончайшей пленкой первого весеннего загара. Супермен поморщился.
— Генри! Генри! — в дверь стучалась Алис. — Я хочу пи-пи.
Генрих открыл дверь. Девчонка хочет пи-пи, потому ты не можешь рассмотреть изменения своего лица, старик Генри. Да и что толку их рассматривать. Разве ты что-нибудь изменишь?
— Что ты тут делал так долго? — Девчонка, которой пришлось из-за ранения надеть зеленый мундирчик на розовое платье, подозрительно посмотрела на голого, одни только синие трусики на бедрах, Супермена.
— Абсолютно и совершенно ничего, — объявил Генрих и подтолкнул девчонку к туалету. — Прошу!
Боль как бы чуть изолировала Супермена от Алис. Иной раз ему бывало тяжело пересилить гримасу боли в присутствии девочки, и тогда он желал одиночества. Смерть вообще одинокий бизнес. Каждый, увы, разбирается со смертью сам.
В половине одиннадцатого они вышли из такси у двери большого дома рядом с метро «Лувр». «Здесь!» — сказала девчонка таксисту. Генрих вытащил сумку, пластиковую, он заметил, что у Супермена развилось как бы своеобразное пристрастие к этому виду тары. В сумке лежало несколько бутылок шампанского. Вытащив из кармана пальто клочок бумаги, девчонка левой, нераненой рукой нажала цифры кода. Нажав цифры, они обнаружили, что массивная дверь открыта; в месте соприкосновения замка с рамой двери, почти невидимая, торчала картонка. По случаю Нового года буржуазное гнездо позволило себе на время пренебрежение правилами безопасности.
Подъезд был необъятных размеров. Такой подъезд не часто увидишь в Париже. Отец Алискиной подружки Моник очень известный художник. Богатый. Квартира занимала весь этаж здания. Выйдя из лифта на четвертом этаже, они позвонили. Алис позвонила. За дверью слышен был голос Лу Рида, исполнявшего «Walking on the wild Side».
— Алис! Бэби! — Маленькая толстая девчонка с такой же, как у Алиски, прической, только огненно-красной, поцеловала Алис по-французски три раза. На девчонке были черные коротенькие брючки и нейлоновая кофточка, сквозь которую просвечивал во всей красе допотопный лифчик.
— Мой друг Генри! — представила Генриха Алис. Генрих пожал руку толстенькой, коротышке. — Моя подруга Моник. Моник тоже художница, как ее папа, — пояснила она. Профессии Супермена Алис не сообщила.
Одна только прихожая, где стояли, сдирая с себя верхнюю одежду, Супермен и его девчонка, была больше номера в отель «Иль де Франс». Большой старый шкаф с зеркалом в углу, справа от входа, комод у стены слева, несколько дверей, ведущих в глубь квартиры. Из одной двери молча, без лая, выскочили две собаки: одна — пушистая маленькая китайская собачка, а другая — бело-розовая, уродливая, похожая на свинью. Свиная собака ткнулась в ноги Супермену, китайская — в ноги Алис.
— Еще у них есть попугай, но он такой злой, что приходится держать его в отдельной комнате. От злости он выщипал себе все перья. Пойдем, я покажу тебе попугая. — Алис потащила Генриха за собой.
Идя за девчонкой по узкому и длинному коридору с дверьми по обе стороны (под ними скрипел старый паркет, несколько дверей были открыты, и за ними были видны: там — кафель ванной, здесь — полумрак, паркет, стены в картинах), идя за девчонкой, Супермен подумал, что в квартире хорошо пахнет. Потому квартира ему нравится. Генрих любил или ненавидел запахи, как людей.
Попугай жил неплохо. У него, конечно же, был отвратительный характер, это обнаружилось сразу. С угрожающим клекотом повернулся он к незваным гостям, вторгшимся в его комнату и включившим свет. Голый ниже пояса, крепкоклювый и коротконогий, сидел он на клетке, стоящей посередине совершенно пустой комнаты. Только художественно-изобразительные припасы, бумаги и картоны были свалены по углам.
— Вава, бандит! — приветствовала животное Алис. — Опять выщипал хвост, сумасшедший?
Вава соскочил на пол тяжело, как курица или фазан, и пошел по старому паркету, царапая его когтями, к Генриху. Генрих, с улыбкой глядя на птицу, стоял и ждал.
— Эй, Супермен, — дернула его Алис. — Если это животное клюнет тебя даже через туфель, будешь долго хромать… Пойдем?
Сопровождаемые агрессивным клекотом попугая, они, попятившись, выключили за собой свет и вышли из комнаты.
— Вава! Вава! — закричал попугай в темноте. — Бонжур!
— Вот глупая птица, никак не может научиться говорить «До свидания». — Алис засмеялась. В полусумраке коридора Супермен остановил внезапно Алиску и осторожно обнял ее. И поцеловал несколько раз в шею. От Алиски на него пахнуло теплом, и Супермен понял вдруг, что ему почему-то холодно. Знобит его.
— Ты чего, Генри? — недоуменно спросила почувствовавшая его озноб девчонка. — Заболел?
— Может быть, — согласился Супермен. — Не обращай внимания. Пойдем к людям.
56
В самой угловой комнате, также полупустой, за исключением отодвинутого к окну большого мольберта, шкафа с четырьмя ящиками, нескольких пальм и низкого-низкого стола, было уже человек двадцать детей. Впрочем, детьми, может быть, были только девочки. Их юноши оказались, к облегчению Супермена, старше, чем он ожидал. Некоторым, очевидно, было около 25 лет. Да и девочки казались постарше Алиски.
Дети сидели и лежали вокруг большого стола с закусками и бутылками. Сидели на матах, матрасах и матрасиках, подушках и пуфах. Ни одного стула не было в комнате. Несколько юношей сидели прямо на полу у стены в ряд и преспокойно пили виски из большой бутыли, не усложняя процесс ни льдом, ни содой. Две девочки танцевали на месте, стоя друг перед другом. За Пальмами у стены лежала пара, по-видимому, девочка и мальчик, их черные тряпочки перепутались, и не то целовались, не то делали любовь.
— Bon soir a tous! — сказала всем Алис и, показав на Генриха, сообщила: — Это Генри!
Их появление приветствовалось с большим или меньшим энтузиазмом. Парни у стены помахали руками, несколько девочек и мальчиков подошли и поздоровались, поцеловались с Алис и представились Генри, впрочем, как обычно, имен Генрих не запомнил. Через минуту некоторое оживление, вызванное их приходом, улеглось, и все занялись опять своими делами — слушанием музыки, потоптыванием в такт тяжелым башмаком по квадратному метру пола, беседой с соседом.
«Никто не знает, как ты должен проводить последние дни своей жизни, — подумал Генрих. — Может быть, именно сидя среди детей и постукивая ногою о пол в такт музыке. А почему нет? Лучше, чем видеть перепуганные глаза докторов и медсестер…»
Ему предложили виски, очевидно, среди этой компании было cool пить именно виски. Супермен взял предложенный ему бокал, но, когда Моник отошла, поставил его на пол рядом с матрасом, на котором он и Алис восседали, деля его с еще несколькими гостями. Лучше не пить, решил Супермен. Ближе к концу, предупредил его в свое время доктор Милтон, Генриха будет рвать даже от воды. «Если у кого-нибудь из детей окажется трава или гашиш, Супермен с удовольствием покурит, — решил Генрих. — Подставим свои легкие и убережем желудок… Ебаный желудок — может быть, он протянет на 30 секунд дольше…»
— Общайся, Генри, — сказала ему девчонка и, подавая пример, встала и устремилась к сгущающейся толпе. Генрих тоже встал и вышел в соседнюю комнату.
Все комнаты в доме, как видно, были связаны одна с другой и составляли анфиладу. В соседней комнате трое — два мальчика и очень высокая и очень худая девочка — занимались тем, что палили в мишень из спортивного мелкокалиберного пистолета. Мишень была приколота к стене, и, отойдя к противоположной стене комнаты, к зеркалу с камином, дети, приняв угрожающую позу, целились в мишень.
Некоторое время Супермен наблюдал за детьми. Стреляли они плохо, и, как часто бывает, мальчики стреляли хуже, чем девочка. Девчонке хотя бы удавалось попасть иной раз в красный кружочек пятерки. В шестерку, несмотря на небольшое расстояние до мишени, не попал никто.
— Можно мне? — Генрих воспользовался тем, что все трое рассматривали в этот момент мишень. Они пользовались одной мишенью, и теперь спорили, чья пуля задела чуть-чуть самый центр — шестерку.
— Почему нет? — Один из юношей дал Генриху револьвер. Спортивный, он был куда тяжелее суперменовской «беретты».
— Я — Генрих, — представился Супермен стрелкам.
— Пьер, — отозвался мальчик, передавший Генриху револьвер. — Это Ясмин, — сказал он, указывая на худую великаншу.
— Ален, — представился второй мальчик.
Генрих повесил новую мишень, но не там, где она была, а на другую стену. Так повесил, чтобы, открыв другие двери — ведущие в коридор, увеличить расстояние еще и на ширину коридора. Взял револьвер, положил с десяток свинцовых патрончиков в карман, открыл двери и вышел в коридор.
Первый же кусочек свинца продырявил саму цифру шесть. Все остальные Генрих положил в пределах нескольких миллиметров, только один раз чуть соскользнув в красное поле пятерки. Все это заняло, может быть, минуту. Генрих вернулся в комнату, закрыл за собой створчатые двери и отдал револьвер мальчику, назвавшемуся Пьером. Красиво отдал, рукоятью вперед.
— Здорово вы, — сказал Пьер. — Как ковбой.
— Три раза в неделю посещайте тир, и вы будете стрелять не хуже. — Генриху стало немножко стыдно, что он так убедительно доказал свое превосходство. Стесняясь, он обронил: — Увидимся. — И вышел в следующую комнату, похожую как две капли воды на две первые. Отличие состояло только в том, что у окон, выходящих на Лувр, стоял преогромный рабочий стол с брошенными в процессе работы кистями и красками, и неоконченная маленькая канва лежала тут же на столе. Генрих подумал было, что знаменитый художник вдруг отбыл из квартиры, срочно вызванный телеграммой, не успев помыть кисти. Но, вглядевшись в неоконченную картинку, изображающую зеленоватых существ женского пола в ошейниках с шипами, цепях и подвязках, стоящих, идущих и сидящих на фоне уродливых фабрично-заводских разрушенно-индустриальных пейзажей, изменил свое мнение. Судя по шипам и ошейникам, это Моник прервала свою работу, дабы развлечь гостей в Новый год, а не знаменитый ее папа-художник.
Оглянувшись, Генрих увидел, что целая выставка, может быть, работ 25 или 30 висят на одной из стен комнаты. Генрих подошел к картинам.
В комнате было мало света, только перевернутая вверх и в сторону окна чертежная лампа освещала высокие стены. А картины на стене были темными. Посему Супермен вначале повернул чертежную лампу на ее гибком стержне так, чтобы свет падал на картины, а уж потом вернулся опять внимательным посетителем музея к стене.
Мир маленького толстенького таракана Моник был страшен. Прежде всего, он был страшен по цвету. Он был черно-зеленым. Плюс-минус иногда вливалась в него и серая краска.
Затем — существа на картинах хотя и напоминали людей, но явно и очевидно уже людьми не были. То есть в придачу к искореженной неизвестного происхождения ужасами плоти их примешивались уже и металлические, и, может быть, деревянные, и пластиковые куски. Мутанты послеатомной эры жили в пещерах, где они развешивали белье и готовили в горшках неопределенные варева. Мутанты шагали куда-то строем, лежали на равнинах, выглядывали голые или почти голые из дыр в земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Знаешь, — сказал отец задумчиво. — Я совсем недавно понял: ты наш. Раньше я так не думал. Ты наш. Ты не блудный сын. Своими путями, с большим трудом, в обход, откуда-то с тылу, но ты пришел к тому же жизненному кодексу, по какому жили поколения твоих предков. Ты только не принял все на веру, ты захотел все проверить сам.
— Проверил, — горько сказал Генрих, — и вот теперь умираю. Глупые клетки, не та реакция в глубине желудка, и вот…
— Жизнь есть жизнь, — грустно сказал отец. — Ты делаешь то, что ты можешь сделать. Если ты не сделал большего — это не твоя вина.
— Мне бы еще год или два, я бы успел стать военным… — Глаза Супермена неожиданно для него самого увлажнились. Он украдкой сморгнул влагу, чтобы полковник не заметил ее. Так было заведено в семье. Ни сам полковник, ни мать Генриха не позволяли себе слабостей. Генрих не помнит, чтобы больной полковник когда-либо лежал в постели.
— Может быть, у тебя есть еще год или даже два?.. — осторожно спросил полковник.
— Нет. Начались боли. Не те, которые были, а те, о которых предупреждал доктор Милтон. Скоро конец. При последней стадии рака желудка больного постоянно рвет, и в конце концов он превращается в скелет, в ходячую смерть. Я не хочу дотягивать до этой стадии. Японские самураи красились перед битвой, отец, ты знаешь: чтобы значительно и красиво выглядеть после смерти, щеки подкрашивали красным. Я тоже хочу умереть красивым. — Генрих чуть хихикнул, немножко высмеивая перед отцом свое странное тщеславие. Отец понимающе кивнул.
— Знаешь, — сказал он, — не так уж много выбора у человека в этой жизни. Вот в древней Индии существовали касты. Но касты существовали и существуют везде, в любой стране, во всем мире, только они не оформлены, так сказать, официально. Все наши, Генри, всегда были воинами. И вот, как ты ни сопротивлялся, ты тоже стал воином. Хотя бы в последние дни жизни. Поэтому не удивительно, что воины презирают торговцев и хлебопашцев, низкий люд. Мы — другие. Они — проще, веселей, мы сложнее и злее. Так надо. И мы нужны, и они нужны. Но мы их презираем, потому что мы смотрим смерти в глаза и знаем ее улыбку.
— Ничто не изменилось со времен Александра и его походов? — насмешливо спросил Супермен отца. — До сих пор враждебность не утихла на персидском фронте?
— Нет, не утихла. До сих пор нация обязана защищать свою территорию и своих женщин, свои стада от мужчин другого племени. И эти мужчины все так же опасны, назови их по-другому — не персами, так немцами, или американцами, или китайцами. И предательство нации до сих пор называется предательством. А не диссидентством… — Отец поморщился.
— Ну, эти-то готовы привести татар на Русь, лишь бы им кусок власти. — Генрих встал с постели. На другой постели на спине спала Алиска, и Супермену показалось, что на бинтах, закрывающих ее плечо, слишком много крови… Нет, только показалось.
— Хорошая девочка, даром что англичанка, — осторожно проговорил полковник.
Супермен улыбнулся. Не очень весело.
— Хватит делать меня счастливым, пап…
— Я серьезно, — смутился отец. — Молодец девочка, боевая подруга. Как немцы говорят: «С этой можно пойти воровать лошадей».
— А наши говорят: «С этой можно пойти в разведку». — Генрих тихо улыбнулся невинному милитаризму своего военного отца, проскальзывающему в каждой его фразе. — А со мной ты пошел бы в разведку, пап?
Отец зашевелился у окна, прошел, поскрипывая ремнями и сапогами, к двери. И стал там, светя своей шапкой.
— Пошел бы, — сказал он твердо. — Ты надежен.
— Увы, времени уже у нас не осталось, — констатировал Генрих. Ему было приятно отцовское «Ты надежен». И вдруг признался: — Знаешь, пап, я себя чувствую даже и не ужасно, а глупо. Максимум через три недели меня не будет, а я… — Генрих пожал плечами. — Может быть, я должен заплакать?
— Можно и плакать, — хмуро сказал отец. — От слез легче. Только чтоб никто не видел. Когда брата убили под Ленинградом, я плакал. Один. Часть моей жизни с ним ушла.
Отец и сын затихли, не зная, что еще сказать друг другу. Генрих подумал, что сколько было людей на Земле, все они, очевидно, справлялись с задачей ухода из этого мира. Справится и он. Наверное, это нехитрая штука. В любом случае, все, кто когда-либо населял планету, — умерли. Сумели умереть. Сумеет и он…
Из-за краев штор отеля «Иль де Франс», чуть-чуть заметный, стал изливаться серо-бело-голубой рассвет.
— Пап, иди, — сказал Генрих, — светает уже. Тебе пора.
— Не могу тебя даже обнять, — грустно сказал отец и поскрипел сапогами и сбруей портупеи. Генрих впервые заметил, что отец у него стеснительный. Генрих и сам был стеснительный, потому они еще помолчали.
— Иди, иди, — повторил Генрих.
— Слушай, — сказал отец. — Ты знаешь, эти боли… Тебе, наверное, очень больно. Может быть, тебе принять яд?
— Хэй, пап, мы из касты воинов, не так ли? — Генрих замолчал и добавил: — Я хочу пулю.
Отец кивнул молча.
— Я бы тоже выбрал пулю. Правильно. Ну что ж, прощай, сынок. Прощай!
Голос отца задрожал, потому Генрих решил его ободрить.
— Не грустите, полковник, — сказал он. — На то мы и люди, чтобы было вот так вот… Мы же не боги, пап.
— Прощай, Генрих, — сказал отец.
— Прощай, отец…
55
31 декабря вечером они пошли к Алискиным панк-друзьям. Алиска предлагала встретить Новый год с друзьями Генриха, но так как таковых не существовало в природе, им оставалось только пойти к друзьям Алис.
Делая себе укол морфия в ванной перед тем, как облачиться в черный парадный костюм, Генрих вдруг отметил, что он похудел. Лицо Супермена в желтом свете лампы ванной комнаты оказалось как бы слегка припеченным, словно покрылось тончайшей пленкой первого весеннего загара. Супермен поморщился.
— Генри! Генри! — в дверь стучалась Алис. — Я хочу пи-пи.
Генрих открыл дверь. Девчонка хочет пи-пи, потому ты не можешь рассмотреть изменения своего лица, старик Генри. Да и что толку их рассматривать. Разве ты что-нибудь изменишь?
— Что ты тут делал так долго? — Девчонка, которой пришлось из-за ранения надеть зеленый мундирчик на розовое платье, подозрительно посмотрела на голого, одни только синие трусики на бедрах, Супермена.
— Абсолютно и совершенно ничего, — объявил Генрих и подтолкнул девчонку к туалету. — Прошу!
Боль как бы чуть изолировала Супермена от Алис. Иной раз ему бывало тяжело пересилить гримасу боли в присутствии девочки, и тогда он желал одиночества. Смерть вообще одинокий бизнес. Каждый, увы, разбирается со смертью сам.
В половине одиннадцатого они вышли из такси у двери большого дома рядом с метро «Лувр». «Здесь!» — сказала девчонка таксисту. Генрих вытащил сумку, пластиковую, он заметил, что у Супермена развилось как бы своеобразное пристрастие к этому виду тары. В сумке лежало несколько бутылок шампанского. Вытащив из кармана пальто клочок бумаги, девчонка левой, нераненой рукой нажала цифры кода. Нажав цифры, они обнаружили, что массивная дверь открыта; в месте соприкосновения замка с рамой двери, почти невидимая, торчала картонка. По случаю Нового года буржуазное гнездо позволило себе на время пренебрежение правилами безопасности.
Подъезд был необъятных размеров. Такой подъезд не часто увидишь в Париже. Отец Алискиной подружки Моник очень известный художник. Богатый. Квартира занимала весь этаж здания. Выйдя из лифта на четвертом этаже, они позвонили. Алис позвонила. За дверью слышен был голос Лу Рида, исполнявшего «Walking on the wild Side».
— Алис! Бэби! — Маленькая толстая девчонка с такой же, как у Алиски, прической, только огненно-красной, поцеловала Алис по-французски три раза. На девчонке были черные коротенькие брючки и нейлоновая кофточка, сквозь которую просвечивал во всей красе допотопный лифчик.
— Мой друг Генри! — представила Генриха Алис. Генрих пожал руку толстенькой, коротышке. — Моя подруга Моник. Моник тоже художница, как ее папа, — пояснила она. Профессии Супермена Алис не сообщила.
Одна только прихожая, где стояли, сдирая с себя верхнюю одежду, Супермен и его девчонка, была больше номера в отель «Иль де Франс». Большой старый шкаф с зеркалом в углу, справа от входа, комод у стены слева, несколько дверей, ведущих в глубь квартиры. Из одной двери молча, без лая, выскочили две собаки: одна — пушистая маленькая китайская собачка, а другая — бело-розовая, уродливая, похожая на свинью. Свиная собака ткнулась в ноги Супермену, китайская — в ноги Алис.
— Еще у них есть попугай, но он такой злой, что приходится держать его в отдельной комнате. От злости он выщипал себе все перья. Пойдем, я покажу тебе попугая. — Алис потащила Генриха за собой.
Идя за девчонкой по узкому и длинному коридору с дверьми по обе стороны (под ними скрипел старый паркет, несколько дверей были открыты, и за ними были видны: там — кафель ванной, здесь — полумрак, паркет, стены в картинах), идя за девчонкой, Супермен подумал, что в квартире хорошо пахнет. Потому квартира ему нравится. Генрих любил или ненавидел запахи, как людей.
Попугай жил неплохо. У него, конечно же, был отвратительный характер, это обнаружилось сразу. С угрожающим клекотом повернулся он к незваным гостям, вторгшимся в его комнату и включившим свет. Голый ниже пояса, крепкоклювый и коротконогий, сидел он на клетке, стоящей посередине совершенно пустой комнаты. Только художественно-изобразительные припасы, бумаги и картоны были свалены по углам.
— Вава, бандит! — приветствовала животное Алис. — Опять выщипал хвост, сумасшедший?
Вава соскочил на пол тяжело, как курица или фазан, и пошел по старому паркету, царапая его когтями, к Генриху. Генрих, с улыбкой глядя на птицу, стоял и ждал.
— Эй, Супермен, — дернула его Алис. — Если это животное клюнет тебя даже через туфель, будешь долго хромать… Пойдем?
Сопровождаемые агрессивным клекотом попугая, они, попятившись, выключили за собой свет и вышли из комнаты.
— Вава! Вава! — закричал попугай в темноте. — Бонжур!
— Вот глупая птица, никак не может научиться говорить «До свидания». — Алис засмеялась. В полусумраке коридора Супермен остановил внезапно Алиску и осторожно обнял ее. И поцеловал несколько раз в шею. От Алиски на него пахнуло теплом, и Супермен понял вдруг, что ему почему-то холодно. Знобит его.
— Ты чего, Генри? — недоуменно спросила почувствовавшая его озноб девчонка. — Заболел?
— Может быть, — согласился Супермен. — Не обращай внимания. Пойдем к людям.
56
В самой угловой комнате, также полупустой, за исключением отодвинутого к окну большого мольберта, шкафа с четырьмя ящиками, нескольких пальм и низкого-низкого стола, было уже человек двадцать детей. Впрочем, детьми, может быть, были только девочки. Их юноши оказались, к облегчению Супермена, старше, чем он ожидал. Некоторым, очевидно, было около 25 лет. Да и девочки казались постарше Алиски.
Дети сидели и лежали вокруг большого стола с закусками и бутылками. Сидели на матах, матрасах и матрасиках, подушках и пуфах. Ни одного стула не было в комнате. Несколько юношей сидели прямо на полу у стены в ряд и преспокойно пили виски из большой бутыли, не усложняя процесс ни льдом, ни содой. Две девочки танцевали на месте, стоя друг перед другом. За Пальмами у стены лежала пара, по-видимому, девочка и мальчик, их черные тряпочки перепутались, и не то целовались, не то делали любовь.
— Bon soir a tous! — сказала всем Алис и, показав на Генриха, сообщила: — Это Генри!
Их появление приветствовалось с большим или меньшим энтузиазмом. Парни у стены помахали руками, несколько девочек и мальчиков подошли и поздоровались, поцеловались с Алис и представились Генри, впрочем, как обычно, имен Генрих не запомнил. Через минуту некоторое оживление, вызванное их приходом, улеглось, и все занялись опять своими делами — слушанием музыки, потоптыванием в такт тяжелым башмаком по квадратному метру пола, беседой с соседом.
«Никто не знает, как ты должен проводить последние дни своей жизни, — подумал Генрих. — Может быть, именно сидя среди детей и постукивая ногою о пол в такт музыке. А почему нет? Лучше, чем видеть перепуганные глаза докторов и медсестер…»
Ему предложили виски, очевидно, среди этой компании было cool пить именно виски. Супермен взял предложенный ему бокал, но, когда Моник отошла, поставил его на пол рядом с матрасом, на котором он и Алис восседали, деля его с еще несколькими гостями. Лучше не пить, решил Супермен. Ближе к концу, предупредил его в свое время доктор Милтон, Генриха будет рвать даже от воды. «Если у кого-нибудь из детей окажется трава или гашиш, Супермен с удовольствием покурит, — решил Генрих. — Подставим свои легкие и убережем желудок… Ебаный желудок — может быть, он протянет на 30 секунд дольше…»
— Общайся, Генри, — сказала ему девчонка и, подавая пример, встала и устремилась к сгущающейся толпе. Генрих тоже встал и вышел в соседнюю комнату.
Все комнаты в доме, как видно, были связаны одна с другой и составляли анфиладу. В соседней комнате трое — два мальчика и очень высокая и очень худая девочка — занимались тем, что палили в мишень из спортивного мелкокалиберного пистолета. Мишень была приколота к стене, и, отойдя к противоположной стене комнаты, к зеркалу с камином, дети, приняв угрожающую позу, целились в мишень.
Некоторое время Супермен наблюдал за детьми. Стреляли они плохо, и, как часто бывает, мальчики стреляли хуже, чем девочка. Девчонке хотя бы удавалось попасть иной раз в красный кружочек пятерки. В шестерку, несмотря на небольшое расстояние до мишени, не попал никто.
— Можно мне? — Генрих воспользовался тем, что все трое рассматривали в этот момент мишень. Они пользовались одной мишенью, и теперь спорили, чья пуля задела чуть-чуть самый центр — шестерку.
— Почему нет? — Один из юношей дал Генриху револьвер. Спортивный, он был куда тяжелее суперменовской «беретты».
— Я — Генрих, — представился Супермен стрелкам.
— Пьер, — отозвался мальчик, передавший Генриху револьвер. — Это Ясмин, — сказал он, указывая на худую великаншу.
— Ален, — представился второй мальчик.
Генрих повесил новую мишень, но не там, где она была, а на другую стену. Так повесил, чтобы, открыв другие двери — ведущие в коридор, увеличить расстояние еще и на ширину коридора. Взял револьвер, положил с десяток свинцовых патрончиков в карман, открыл двери и вышел в коридор.
Первый же кусочек свинца продырявил саму цифру шесть. Все остальные Генрих положил в пределах нескольких миллиметров, только один раз чуть соскользнув в красное поле пятерки. Все это заняло, может быть, минуту. Генрих вернулся в комнату, закрыл за собой створчатые двери и отдал револьвер мальчику, назвавшемуся Пьером. Красиво отдал, рукоятью вперед.
— Здорово вы, — сказал Пьер. — Как ковбой.
— Три раза в неделю посещайте тир, и вы будете стрелять не хуже. — Генриху стало немножко стыдно, что он так убедительно доказал свое превосходство. Стесняясь, он обронил: — Увидимся. — И вышел в следующую комнату, похожую как две капли воды на две первые. Отличие состояло только в том, что у окон, выходящих на Лувр, стоял преогромный рабочий стол с брошенными в процессе работы кистями и красками, и неоконченная маленькая канва лежала тут же на столе. Генрих подумал было, что знаменитый художник вдруг отбыл из квартиры, срочно вызванный телеграммой, не успев помыть кисти. Но, вглядевшись в неоконченную картинку, изображающую зеленоватых существ женского пола в ошейниках с шипами, цепях и подвязках, стоящих, идущих и сидящих на фоне уродливых фабрично-заводских разрушенно-индустриальных пейзажей, изменил свое мнение. Судя по шипам и ошейникам, это Моник прервала свою работу, дабы развлечь гостей в Новый год, а не знаменитый ее папа-художник.
Оглянувшись, Генрих увидел, что целая выставка, может быть, работ 25 или 30 висят на одной из стен комнаты. Генрих подошел к картинам.
В комнате было мало света, только перевернутая вверх и в сторону окна чертежная лампа освещала высокие стены. А картины на стене были темными. Посему Супермен вначале повернул чертежную лампу на ее гибком стержне так, чтобы свет падал на картины, а уж потом вернулся опять внимательным посетителем музея к стене.
Мир маленького толстенького таракана Моник был страшен. Прежде всего, он был страшен по цвету. Он был черно-зеленым. Плюс-минус иногда вливалась в него и серая краска.
Затем — существа на картинах хотя и напоминали людей, но явно и очевидно уже людьми не были. То есть в придачу к искореженной неизвестного происхождения ужасами плоти их примешивались уже и металлические, и, может быть, деревянные, и пластиковые куски. Мутанты послеатомной эры жили в пещерах, где они развешивали белье и готовили в горшках неопределенные варева. Мутанты шагали куда-то строем, лежали на равнинах, выглядывали голые или почти голые из дыр в земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28