За ним наблюдают. В дверях молельни, в полудюжине ступеней над ним, стоит дама в длинном желто-красном плаще, отделанном мехом лисицы – красивая молодая леди с ниспадающими темными волосами, нежно сияющими под отороченным мехом капюшоном. Должно быть, служба как раз заканчивается, потому что за спиной ее виден свет, и изнутри доносятся звуки орг а на, а дама держит украшенный камнями требник.
Тони ничего этого не замечает. Он сидит, сведя босые пятки и загнув пальцы ног, и увлечённо жуёт, а его демон в это время превращается в мышь и принимается охорашивать свои усы.
Из-под плаща юной дамы показывается демон. У него обличье обезьяны, но обезьяны необычной: его шерсть длинная, густая и шелковистая, и имеет глянцевито-золотистый цвет. Он осторожно спускается на крыльцо к мальчику и усаживается ступенькой выше него.
Что-то почувствовав, мышь снова превращается в воробьиху, вертя по сторонам головой, и прыгает через одну-две ступеньки.
Обезьяна внимательно смотрит на воробьиху; воробьиху – на обезьяну.
Демон-обезьяна медленно протягивает маленькую черную руку с безупречными коготками, его движения ласковые и манящие. И воробьишка не в силах сопротивляться. Она прыгает все ближе и ближе, и, наконец, вспархивает на руку обезьяны.
Обезьяна поднимает ее и пристально рассматривает, а затем и поворачивается к хозяйке и взбирается наверх, забирая воробьишку с собой. Дама склоняет свою благоухающую голову и что-то шепчет демону.
И тут Тони оборачивается. Ничего поделать он уже не может.
«Крысятина!» – встревожившись, восклицает он с полным ртом.
Воробей чирикает. Кажется, угрозы нет. Тони проглатывает еду и пялится на незнакомку.
– Здравствуй! – говорит красавица. – Как тебя зовут?
– Тони.
– А где ты живешь, Тони?
– На Аллее Клариссы.
– Что в твоем пироге?
– Жареная говядина.
– А хочешь шоколада?
– Хочу!
– Так получилось, что сейчас у меня больше шоколада, чем я могу выпить. Может быть, ты сходишь со мной, и мы выпьем его вместе?
Тони совсем растерян. Растерян с того самого момента, когда его тупоголовая демонша вспрыгнула на руку обезьяне. Он идет вслед за женщиной с обезьяной по Денмарк-стрит, затем вдоль Пристани Палача, и спускается по Лестнице Короля Георга к маленькой зеленой двери в стене какого-то высокого склада. Она стучится, дверь открывается, они входят, и дверь закрывается. И больше Тони уже не выйдет отсюда – по крайней мере, этим путем; а своей мамы он не увидит уже никогда. Несчастная пропойца подумает, что он от нее сбежал, и, вспоминая его, будет со слезами себя винить.

* * *

Маленький Тони Макария был не единственным ребенком, пойманным дамой с золотой обезьяной. В подвале склада он увидел еще дюжину детей, мальчиков и девочек не старше двенадцати; хотя, поскольку жизнь многих из них была такая же, как и у него, ни один не мог с уверенностью сказать о своем возрасте. О чем Тони, конечно же, не задумывался, так это о том, что объединяло всех собранных здесь детей. Ни один ребенок в этом теплом и душном подвале еще не достиг половой зрелости.
Добрая дама нашла его сидящим на скамье напротив стены и привела к нему молчаливую служанку с кружкой какао из кастрюли, стоящей на железной плите. Тони доел остаток пирога и выпил сладкий горячий напиток, не особо обращая внимание на окружающих, да и окружающие обращали мало внимания на него: он был слишком мал, чтобы представлять собой угрозу, и слишком невозмутим, чтобы стать предметом издевательств.
Неизбежный вопрос задал другой мальчик:
– Эй, дамочка! Для чего вы нас всех сюда привели?
С темным шоколадом на верхней губе и с демоном в облике костлявой черной крысы, он смотрелся, как закоренелый хулиган. Женщина стояла у двери, разговаривая с крепким мужчиной, похожим на морского капитана, и когда она обернулась, чтобы ответить, то выглядела так ангельски в свете шипящей нафтовой лампы, что все дети умолкли.
– Нам нужна ваша помощь, – сказала она. – Вы ведь не против помочь нам, правда?
Никто не вымолвил ни слова. Взгляды их вдруг стали робкими. Они еще никогда не видели такой леди; она была настолько великодушной, милой и доброй, что они почувствовали себя так, будто им улыбнулась незаслуженная удача, и с радостью сделали бы все, что бы она ни попросила, лишь бы она оставалась с ними подольше.
Она сказала им, что им предстоит путешествие. Их будут хорошо кормить и тепло одевать, а все желающие смогут послать письмо своим родным и дать знать, что они в безопасности. Капитан Магнуссон скоро отведет их на свой корабль, и с попутным течением они выйдут в море и возьмут курс на Север.
Затем все, кто хотел отправить весточку куда-нибудь домой, расселись вокруг красавицы, которая писала под их диктовку несколько строк, и, давая им нацарапать внизу листа кривой крестик, клала его в душистый конверт и надписывала адрес, который ей говорили. Тони был не против послать своей маме какую-нибудь весточку, но у него было трезвое представление о ее способности читать. Он подергал леди за рукав, бормоча, что хотел бы, чтобы она сходила к его маме и сказала ей, куда он отправляется и все такое; чтобы расслышать, она низко наклонила свою голову к его маленькому, неприятно пахнущему телу, и, потрепав его по голове, пообещала, что передаст послание.
Потом дети столпились вокруг нее, чтобы попрощаться. Золотая обезьяна помахала всем их демонам, а они все прикоснулись к лисьему меху – на счастье, или как будто хотели позаимствовать у леди немного силы, надежды или доброты, а она пожелала им счастливого пути и поручила заботам капитана на борту отправляющегося с пристани корабля. Небо уже было темным, на реке покачивалось множество огней. Леди стояла на пристани и махала им, пока могла разглядеть их лица.
Потом она вернулась в помещение, унося примостившуюся на груди обезьяну, и, перед тем как уйти тем же путем, которым пришла, бросила тонкую пачку писем в топку.
Заманить детей из трущоб было несложно, но, в конце концов, люди что-то заподозрили, и их протесты обеспокоили полицию. Некоторое время жертв не было. Но возникли слухи и стали, мало-помалу преображаясь, распространяться, и когда через некоторое время несколько детей пропали в Норидже, Шеффилде и Манчестере, жители этих мест, наслышанные о других историях исчезновения, добавляли к этим слухам свои рассказы, распространяя их еще больше.
Так появилась легенда о таинственном сообществе похищающих детей чародеев. Одни говорили, что их предводительницей была прекрасная дама, другие – что высокий мужчина с красными глазами, в то время как в третьей версии рассказывалось о смеющемся юноше, который завлекал своих жертв песнями, и они шли за ним, покорные, как овцы.
А уж о том, куда девали исчезнувших детей, не было и двух похожих историй. Одни говорили – в пекло, под землю, в какую-то волшебную страну. Другие утверждали – что на какую-нибудь ферму, где детей откармливали, чтобы потом съесть. Еще кто-то утверждал, что их держали и продавали в рабство богатым татарам… И так далее.
Но единственной вещью, с которой соглашались все, было имя неизвестных похитителей. У них либо должно было появиться имя, либо о них вообще не стоило упоминать, а разговаривать о них – особенно, если вы были в уютной безопасности дома, или в колледже Джордан – было занятием приятным. Никто не знал, почему к ним прижилось имя Глакожеры.
– Не задерживайся допоздна на улице, иначе тебя схватят Глакожеры!
– Моя кузина живет в Нортгемптоне, она знает женщину, у которой Глакожеры украли сына!
– Глакожеры появились в Стратфорде. Говорят, они движутся на юг!
И, разумеется:
– Давай играть в детей и Глакожеров!
Это сказала Лайра Роджеру в один дождливый день, когда они вдвоем сидели на пыльном чердаке. Сейчас он был ее преданным слугой и пошел бы за ней на край Земли.
– И как мы будем в них играть?
– Ты спрячешься, а я тебя найду и расчленю, как делают Глакожеры.
– Ты не знаешь, что они делают. Может быть, они делают совсем не так.
– Ты их боишься, – сказала она. – Я знаю.
– А вот и нет. Я в них все равно не верю.
– А я верю, – решительно возразила она. – Но все равно не боюсь. Я сделаю с ними так, как мой дядя, когда в последний раз был в Джордане. Я его видела. Это было в Комнате Уединения, и там был один невежливый гость, и мой дядя просто так ужасно на него посмотрел, что этот человек свалился замертво с пузырями пены у рта.
– Да он не мог, – с сомнением сказал Роджер. – В кухне об этом ничего не говорили. И вообще, тебя же не пускают в Комнату Уединения.
– Конечно же, нет! О таких вещах слугам не рассказывают. И я была в Комнате Уединения. И потом, мой дядя всегда так делает. Однажды он сделал такое с татарами, когда они его поймали. Они его связали и хотели выпустить кишки, но когда к нему подошел первый человек с ножом, дядя просто посмотрел на него, и тот упал и умер, тогда подошел другой, но дядя сделал то же и с ним, и, в конце концов, остался только один. Дядя сказал, что оставит его в живых, если тот его развяжет, и он развязал, но мой дядя все равно его убил, чтобы знал.
Роджер верил в это еще меньше, чем в Глакожеров, но история была слишком хороша, чтобы ее отбросить, и тогда они принялись играть в лорда Азраэля и умирающих татар, используя вместо пены содовый порошок.
Но это была мимолетная игра; Лайра все еще горела идеей играть в Глакожеров, и поэтому потащила Роджера в винные погреба, куда они попали с помощью набора запасных ключей, принадлежащего Камердинеру. Они вместе пробрались через просторные подвалы, где веками обрастали паутиной бутылки токайского, канарского, бургундского и брентвейна. Над ними возвышались древние арки на опорах толщиной не меньше, чем в десять деревьев; пол под их ногами был выложен плитами неправильной формы, и со всех сторон, ряд за рядом, полка за полкой были выстроены всевозможные бутыли и бочонки. Зрелище было завораживающим. Опять забыв о Глакожерах, двое детей крались из конца в конец, держа в подрагивающих пальцах свечу и всматриваясь в любой темный уголок, и с каждым моментом голову Лайры все больше занимал вопрос: какой у вина вкус?
Способ получить ответ был довольно прост. Лайра – не взирая на горячие протесты Роджера – взяла самую старую, замысловатую и зеленую бутылку, какую только могла найти, и, не имея ничего под рукой чтобы открыть пробку, просто отбила ей горлышко. Забравшись в самый отдаленный угол, они прихлебывали крепкий кроваво-красный напиток, интересуясь, когда же, наконец, захмелеют, и как они смогут сказать, что уже захмелели. Вкус Лайре понравился не очень, но она должна была признать, что он приятен и сложен. Смешнее всего было наблюдать за двумя их демонами, поведение которых становилось все более и более беспорядочным: они спотыкались, бессмысленно смеялись и принимали форму горгулий, соревнуясь в безобразности.
И наконец, почти одновременно, дети поняли, что значит – напиться.
– И кому-то нравится это делать? – выдавил Роджер после обильной рвоты.
– Да, – ответила Лайра в том же состоянии. И упрямо добавила. – И мне тоже.
Из этого случая Лайра не извлекла никакого урока, кроме того, что игры в Глакожеров могут привести в интересные места. Она вспомнила недавний разговор с дядей и принялась изучать подвалы, узнав, что надземная часть – всего лишь маленький фрагмент целого. Подобно некоему гигантскому грибу, чья корневая система распространяется на целые акры, Джордан (борясь за подземное пространство с колледжем св. Михаила с одной стороны, колледжем Гэйбрила с другой, и еще с Библиотекой позади) начал расти под поверхностью еще в Средние Века. Туннели, шахты, погреба, подвалы, лестницы так глубоко уходили в землю под Джорданом и на несколько сотен ярдов вокруг него, что под землей колледжа было примерно столько же пространства, сколько и над ней; Колледж Джордан стоял как бы на пористом камне.
И теперь, ощутив вкус к его исследованию, Лайра забросила обычные места, в которых бывала, забросила неровные колледжские крыши, и погрузилась с Роджером в этот подземный мир. Вместо того чтобы изображать Глакожеров, они играли в охоты на них: что может быть более подходящим местом для укрытия от людских глаз, чем подземелья?
И вот однажды они с Роджером отправились в склеп под молельней. Именно здесь были похоронены поколения Мастеров, лежащие в своих обитых свинцовыми полосами дубовых гробах, в каменных нишах вдоль стен. Под каждой нишей были таблицы, указывающие их имена:

САЙМОН ЛЕ КЛЕРК, МАСТЕР 1765-1789 КЕРЕБАТОН
REQUIESCANT IN PACE

– Что это означает? – спросил Роджер.
– Первая часть – это его имя, а последний кусочек написан на латинском. А посередине даты, когда он был Мастером. А второе имя, должно быть, принадлежало его демону.
Они двинулись вдоль тихого подвала, пробегая глазами буквы на других надписях:

ФРАНЦИСК ЛАЙОЛЛ, МАСТЕР 1748-1765 ЗАХАРИЭЛЬ
REQUIESCANT IN PACE

ИГНАТИУС КОУЛ, МАСТЕР 1745-1748 МУСКА
REQUIESCANT IN PACE

Лайра с интересом заметила, что в каждый гроб вставлена медная пластина с изображением какого-нибудь зверя: где василиска, где змеи, где обезьяны. Она сообразила, что это были обличья демонов умерших людей. Когда люди взрослели, их демоны теряли способность изменять формы и принимали какую-то одну, которая была постоянной.
– В этих гробах – скелеты! – прошептал Роджер.
– Гниющая плоть, – зашептала Лайра. – И черви вперемежку с личинками в глазницах…
– И здесь, наверное, есть привидения, – сказал, весело поеживаясь, Роджер.
За первым склепом они обнаружили коридор, покрытый каменными полками. Каждая была разделена на квадратные отделения, в которых покоились черепа.
Демон Роджера, трепеща, поджала хвост и издала короткий тихий вой.
– Тихо! – шикнул он.
Лайра не могла видеть Пантелеймона, но она знала, что сейчас он сидит у нее на плече в форме мотылька и, наверное, тоже дрожит.
Она протянула руку и слегка приподняла один из черепов.
– Что ты делаешь? – воскликнул Роджер. – Ты не должна их трогать!
Но она продолжала вертеть череп, не обращая на него внимания. И вдруг из отверстия в основании черепа что-то вывалилось – проскользнуло сквозь ее пальцы и со звоном ударилось об пол, так что в панике она едва не уронила сам череп.
– Это монета! – сказал Роджер, нащупывая ее. – Наверное, здесь сокровище!
Он поднял вещицу к свету, и они оба уставились на нее широко распахнутыми глазами. Это была не монета, а маленький диск с грубо выгравированным изображением кота.
– Это как на тех дисках на гробах, – сказала Лайра. – Его демон. Наверное.
– Положи-ка это лучше на место, – с тревогой сказал Роджер, и Лайра перевернула череп и бросила диск в место его извечного упокоения прежде, чем положить череп обратно. Они обнаружили, что все остальные черепа тоже имеют свои монетки-демонов, символизирующие, что прижизненная связь продолжается и после смерти.
– Как ты думаешь, кем они все были, когда были живы? – сказала Лайра. – Я считаю, что, скорее всего, Мудрецами. Гробы есть только у Мастеров. Наверное, за века их было так много, что просто не было места хоронить их здесь полностью, поэтому отрезали и сохраняли только их головы. В любом случае, это их самая важная часть.
Глакожеров они не нашли, но катакомбы под молельней занимали Лайру и Роджера несколько дней. Однажды она попыталась подшутить над несколькими мертвыми Мудрецам, меняя местами монетки в их черепах, так что выходило, что у них другие демоны. Пантелеймон пришел в такое возбуждение, что превратился в летучую мышь и принялся туда-сюда летать, издавая пронзительные крики и хлопая крыльями, но Лайра не обратила на него внимания: шутка казалась ей слишком удачной. Однако позже она за нее расплатилась. Ночью, в своей кровати, в узкой комнатке наверху Двенадцатой Лестницы она увидела кошмар и с криком проснулась: рядом стояли три костлявые фигуры, одетые в мантии, и протягивали свои костлявые пальцы с намерением откинуть капюшоны и явить на свет кровавые культи вместо голов. И только после этого Пантелеймон превратился во льва и заревел на них, заставив пятиться, растворяясь в стене, пока не остались видны только их руки, потом – только загрубевшие желто-серые кисти, потом – шевелящиеся пальцы, и, в конце концов, все исчезло. Утром она первым делом спустилась вниз и положила монеты-демонов на их правильные места, шепча черепам: «Простите, пожалуйста! Простите!»
Катакомбы были гораздо просторнее винных погребов, но и они имели свои границы.
1 2 3 4 5 6 7