Кордей же поклялся, что немедленно вызовет мэра и весь городской совет, дабы встретить гостей речами, оркестрами и цветами.
– Правда? – глаза Шандры распахнулись. – И что же потом? Он украл их челнок, пока они проповедовали мэру?
– К чему такие сложности? Катер приземлился, Кордей поднес святым” отцам пучок салата вместо цветов, приветствовал от имени властей и сообщил, что комитет по встрече уже несется к космодрому со всех ног. Пока что гости могут освежиться, почистить перышки и выпить прохладительного – там, в его диспечерской, где накрыт шведский стол. Ну, вся компания направилась в диспетчерскую, где их почистили и освежили…
Глаза Шандры сделались ещё больше.
– Неужели он их?..
– Нет-нет, все было тихо-мирно, никаких убийств. Два подержанных робота со станнерами и долгий, крепкий, здоровый сон… А Кордей тем временем спокойно оприходовал челнок, врубил двигатель и вознесся к небесам. И стало в Галактике одним миссионерским кораблем меньше, а одним торговым – больше. Аминь!
– И ты знаешь, что с ним случилось потом?
– Разумеется. Он назвал свой корабль “Космической гончей” и трудился как проклятый еще сотню лет, чтобы “Гончая” не выглядела дворнягой. Ведь слуги Божьи двинулись в путь налегке: ни приличного компьютера, ни оранжерей, ни роботов, ни запасов. Пришлось Кордею попотеть! Денег у него не было, товаров и ценностей – тоже, за исключением вонючего горшка, зато он снова владел кораблем. Совершив тур среди Старых Миров, он набрал пассажирок – из тех, что платят в банке, а не в спальне, – и повез их на Окраину. Он сделал три-четыре таких рейса, а потом переоборудовал корабль на камелотских верфях. Говорят, вооружился до зубов… На тот случай, если найдет похитителя “Чиквериты”.
– Ты его не знаешь?
– Нет, милая. Он не появлялся в соседних с Дальним системах, и о его судьбе ничего не известно. Первый же переход мог окончиться для него трагически, в точке дестабилизации, но я думаю, что он выжил – ведь “Чикверита” имела хороший компьютер, ничем не хуже того, что стоит на “Цирцее”. Он, вероятно, сменил имя и название корабля и до сих пор болтается в космосе… Ничего незаконного он не совершил, но и гордиться ему нечем.
– Нечем, – согласилась Шандра. – Кордей, быть может, и пират, но пираты мне нравятся больше воров. Гораздо больше!.
Тут она нежно взглянула на меня, так что пришлось отплатить ей поцелуем. Некоторое время мы были очень заняты, и я уж подумывал о том, не перебраться ли в спальню. Я чувствовал, что способен на многое, даже без всяких химических средств; утром я хорошо потрудился, а есть ли лучший стимул к любви, чем гениальная идея? Особенно в части одежд для тантрических игрищ…
Но Шандре, вдохновленной пиратской историей, хотелось узнать все подробности. Например, такую: как поживают на Дальнем ограбленные миссионеры.
– Разве правительство не обязано возместить им ущерб? Ведь Кордей был государственным служащим…
– И весьма высокого ранга, – согласился я. – Он обладал большими полномочиями: мог разрешить или не разрешить посадку и, уж во всяком случае, отвечал за все, что происходит на территории порта. Так что власти, безусловно, несли ответственность за его авантюру. Однако… – Я смолк и сделал мысленный подсчет. – Однако припомни, что Кордей провел на Дальнем больше трех веков, и ко времени грабежа двадцатая часть аборигенов являлась его прямыми потомками. Дочерьми и сыновьями, внуками, правнуками и так далее… Многие из них занимали важные посты, и никто из них не любил миссионеров. Выходит, ограбленным ничего не светило. Им предоставили гражданские права и земельный участок, чтобы они могли основать свою общину, вот и все. Не знаю, что случилось с ними потом. Когда я услышал эту историю, она была уже древней легендой и никаких следов от общины не оставалось.
– Что ж, – заметила Шандра, будто подводя итог, – так им и надо. Я считаю, они и этого не заслужили.
– Calamitas virtutis occasio Calamitas virtutisoccasio. – Бедствие – пробный камень доблести (лат.).
, – процитировал я и добавил:
– Никто из нас, принцесса, не получает больше того, что заслужил.
Временами я задумывался над тем, не поощряю ли ее ненависть к Богу. Вера в Бога, в сущности, неплохая вещь; она возвышает душу, она дает утешение слабым и поддерживает сильных, она научает добру и справедливости, она взывает к нашему милосердию. Все это так, пока вера – личное дело каждого, пока она не связана с властью, с церковным аппаратом, с пышными обрядами и сложной иерархией, определяющей, кто ближе к Богу, а кто дальше. Вера – индивидуальное чувство; я бы сказал, столь же интимное, как любовь, и третий тут всегда будет лишним. Но третьи, тем не менее, появляются – попы и монахи, муллы и имамы, миссионеры и епископы, аббаты и арконы. Словом, все те, которые знают, как надо верить в Бога и как положено его чтить. В результате вера становится религией, заботой профессионалов, а это уже совсем иной вопрос.
Еще я думал о странных аналогиях в судьбе моей принцессы. Много лет она провела за монастырскими стенами, где мужчины – верней, голографичес-кие проекции стариков – проповедовали ей терпение и смирение, терзали ее дух, подвергали нравственным мукам, пытаясь сломить ее и растоптать. Конечно, они считали, что творят добро; они всего лишь стремились, чтоб Шандра была похожа на них самих.
А что теперь? Она в другом монастыре, в стенах “Цирцеи”, и другой старик преподносит ей свою мораль, обернутую в кристаллошелк забавных историй… Многое ли изменилось? Условия жизни получше, любви побольше, но все-таки Шандра несвободна и не может делать то, к чему стремится ее сердце. Например, стать матерью.
Эти мысли меня не радовали, но я утешался тем, что проповедую не смирение и терпение, а нечто совсем иное. К тому же со мной не возбранялось спорить, а при случае можно было и укусить. Огромное преимущество по сравнению с монастырем! Ведь голограмму аркона не укусишь!
Я закончил свои дела на Солярисе. Последней из торговых операций была продажа пресловутого ком-бинезончика, отредактированного по местной моде:
Рукава убраны, штанины обрезаны до колен, а на груди – петельки, чтобы удобней было цепляться. Тантристы пришли в восторг от этого нововведения, и я тоже, поскольку удалось сорвать изрядный куш. Выбрав три изделия в оранжево-красных тонах, я переслал их в Маув, на имя доктора Ниссан Виритрильбии, с краткой запиской и флакончиком афродиака. В записке говорилось, что я считаю необходимым возместить почтенному доктору ущерб, причиненный моей сигарой.
Разумеется, продав лицензий на комбинезон, я не забыл о Шандре. Треть прибыли была перечислена на ее счет, но десять процентов от этой суммы она возвратила – за услуги агента, как меня проинформировали. Об этом было сказано с милой улыбкой и насмешливым блеском в глазах, который я счел нашим главным приобретением. Похоже, чувство юмора стало возвращаться к ней, а этот дар я полагаю едва ли не важнейшим в жизни.
Что касается прочих сувениров, то Шандра потратила на них немного. Серьги с маувским жемчугом, перламутровый ларец с Танграта, поясок, отделанный кораллами, какими славилась Фаджейра, изящные бокальчики из раковин… Вот, пожалуй, все. Сережки и поясок она надевала в тот день, когда мы покидали Солярис; ларец был подарен мне – чтобы хранить в нем диплом и орден с серебряным осьминогом; ну а бокальчики мы обновили перед стартом, прикончив бутылку игристого.
Мы сидели на мостике, любуясь блекло-голубоватой сферой, сиявшей среди звезд, как опал в россыпи крохотных самоцветов. Шандра находилась в игривом настроении; то ли вино было тому причиной, то ли знакомая мне эйфория, которую чувствует каждый странник, отправляясь в далекий путь.
– Грэм, помнишь, ты рассказывал мне о Кордее?
– Да, дорогая?
Ее глаза шаловливо блеснули.
– Похоже, ты многое знаешь о нем. Его побуждения и мысли, и всякие личные обстоятельства…
– Думаешь, что Кордей – это я? А истинный Грэм Френч давно рассыпался прахом у какой-нибудь безымянной звезды? На губах Шандры промелькнула улыбка.
– Вообще-то такое приходило мне в голову… Двадцать тысячелетий – огромный срок, и ты сам говорил, что в космосе бывают разные чудеса. Но вы с Кордеем не похожи ни темпераментом, ни характером. Ты скорее однолюб, вроде Филипа Рего-са… Да и “Цирцея” не подходит под описание “Чик-вериты” и “Космической гончей”… И файлы ее – те, которые нельзя уничтожить, – ведутся с давних времен. Выходит, ты не Кордей. Но ты, – Шандра лукаво улыбнулась, – ты космический бродяга, а все бродяги любят приврать. Быть может, ты приукрасил всю эту историю, чтоб сделать ее позанимательней? Или нет?
– Нет, моя проницательная принцесса. Кордей – один из немногих спейстрейдеров, с которыми я встречался, и потому в рассказе о нем я опираюсь на личные впечатления. Это не касается истории грабежа – сей инцидент был мне описан Кордеевыми потомками, когда я вторично попал на Дальний.
– А что случилось в первый раз?
– Тогда я и встретил Кордея. Он уже пару столетий трудился диспетчером, но оптимизма не терял. Он все еще думал о себе как о человеке космоса, осевшем “внизу” в результате временной неудачи. Он принял меня с самым радушным гостеприимством и показал все, на что стоило посмотреть. Я был для него не просто гостем, но собратом по профессии, хоть эта роль была временами утомительной – если припомнить все возлияния в “Магеллановых Облаках”… Но разве я мог оттолкнуть его? Сказать, что теперь он не космический торговец, а жалкий червяк, житель планеты? Это было бы слишком жестоко. Ведь мысль о том, что он вернется в космос, поддерживала Кордея; если уж говорить начистоту, она была единственным барьером, оберегавшим его от безумия. В каком-то смысле он был уже безумен… Мурашки шли по коже, когда он принимался сравнивать “Цирцею” с “Чикверитой” и рассуждать об их оборудовании и планировке… Он таскал меня к своим друзьям, к своим женщинам и потомкам, и это было ужасно. Ужасно и трогательно! Куда бы мы ни шли, всюду находились его дети, его внуки и правнуки, и казалось, что они участвуют в некоем молчаливом заговоре, имевшем целью поддержать его мнение о себе. А он представлял меня как “коллегу Френча с “Цирцеи”, будто мы были двумя торговцами, волею судеб повстречавшимися на Дальнем. И все вокруг млели и восторгались, ставили выпивку и слушали разинув рот, как два великих человека обмениваются воспоминаниями о своих великих делах… Мне казалось, еще чуть-чуть, и я окаменею, превратившись в собственный гранитный монумент.
Шандра в притворном ужасе всплеснула руками.
– Значит, вот откуда твои истории! Ты слышал их от других спейстрейдеров между выпивкой и закуской! И всякий раз вас окружали толпы благоговейных почитателей… Виски течет рекой, рюмки под носом, и на каждом колене – по девушке… А где-то маячат скульпторы, ваяющие обелиск, и целая армия живописцев… Или я не права, Грэм?
Я ухмыльнулся.
– Близко к истине, дорогая. Но должен заметить, что встреча двух спейстрейдеров – редкий случай, да и не каждый из них будет так откровенен, как Кордей. Мои истории в основном взяты из книг, из планетарных записей, из сплетен и слухов, которые мне пришлось проверять, отсеивая истину от шелухи легенд и сказок. Понимаешь, мы, космические торговцы – знаменитости, и всякое наше деяние, всякое наше слово перетолковывается на сотню ладов и порождает сотню мифов. Ты теперь тоже частица подобного мифотворчества. На Малакандре вышла твоя биография, и не единственная – ведь о ком пи-, сать романистам, как не о принцессах загадочной Амазонии?.. История с мадам Удонго, я полагаю, экранизирована, и приятель нашей милой Файт не иначе как написал сценарий… Кассильда, твоя подружка с Барсума, обмолвилась парой слов о ваших подвигах, о том, как вы напились и обменялись платьями, – вот тебе и сюжет для оперетты. А на Солярисе…
Тут я вспомнил прелестную Ниссан и поперхнулся. Не сомневаюсь, что Хаммурапи, мой секретарь, мог бы сделать из этой истории комедию или трагедию, оперу или драму, все, что угодно, на выбор. Сюжетец позволял! Что-нибудь этакое, с клубничкой, под интригующим заголовком “Соблазн капитана Френча”…
Шандра, не заметив моего смущения, протянула:
– Легенды, мифы, сказки, сплетни, слухи… И на Мерфи тоже? Как ты думаешь, Грэм, что говорят о нас на Мерфи?
– Смотря кто говорит, – заметил я. – Сестры Камилла и Серафима болтают про космического монстра или киборга, что затащил невинную девушку в постель и насажал ей синяков своими шестеренками. Аркон Жоффрей, я думаю, более
Реалистичен. И если в ближайшие двести лет на Мерфи явится холостяк-спейстрейдер, ему преподнесут историю про капитана Френча, купившего
Целый гарем из монастырских послушниц. Как говорится, exempla do cent Exempla do cent-примеры поучают (лат.).
!
– Но тебе не нужен гарем, – сказала Шандра. – Я знаю, знаю! Я смотрела в вечных записях… Жанна, Дафни, Ильза, Джессика и остальные… даже Йоко… Ты жил с ними, и ты их любил, но никогда – двух сразу. Значит, ты не Кордей!
– Что поделаешь, детка! Кордей вдвое моложе меня и родился на Арморике, а я – старый мужчина со Старой Земли. Из Огайо, где наказанием за многоженство… Я собирался прочесть ей целую лекцию, но Шандра не дремала – прижалась ко мне, прикрыла ладошкой рот и укусила за ухо.
ГЛАВА 22
Я был доволен своим визитом на Солярис. Не по причине успешных торговых сделок или отвергнутых искушений и даже не потому, что мы насладились чарующими видами, катаньем на дельфинах и приятным обществом – всем тем, чего не может предоставить нам “Цирцея”. Все это было великолепно и прекрасно, но чувства, испытанные мной, проистекали из других источников. Я радовался, что обнаружил этот мир благополучным и живым, что за прошедшее время здесь не случилось ни катастроф, ни бедствий, ни падений комет, ни вселенских потопов, ни социальных катаклизмов. И пусть я не сомневался, что все это когда-нибудь произойдет (ибо Солярис не был моим неизменно благоденствующим Раем), я все-таки испытывал умиротворение. Мысленно я отодвигал “когда-нибудь” в далекие века и старался не думать о том, что положит конец нынешнему процветанию – недостаток ли земель и войны за них меж островами, бунт ли гидроидов или некие эксперименты, после которых на Солярисе воцарится тишь да гладь и водная благодать без всяких признаков суши.
Возможно ли иное? Возможно ли, чтоб этот мир когда-нибудь сделался Раем? Тем Раем, который я ищу? Я с удивлением заметил, что эта мысль уже не волнует меня – во всяком случае, не так, как прежде. Почему? Разве я собирался прервать свои поис1 ки? Разве они служили помехой хоть в чем-то? Отвлекали от дел? Или от Шандры? Разве они диктовали какой-то маршрут, которым мне полагалось следовать? Я должен был выяснить эти вопросы, хотел я того или нет. Никто не в силах совладать с собственной натурой, и прагматик, подобный мне, всегда стремится найти причины своих решений и побуждений, даже в той ситуации, когда над ними лучше бы опустить завесу неведения.
Я размышлял на все эти темы, чувствуя, как мой недавний оптимизм сменяется тревогой и неуверенностью. Я понимал, что мысль о Рае была всего лишь мечтой, чем-то призрачным, эфемерным; стоило ли сожалеть, что ее вытесняет реальность?
Сожалеть? Возможно, но не удивляться. Великий дух живет мечтой, прагматик – реальностью, и с этим ничего не поделаешь – как и с тем, что я не гений, не романтик и не возвышенный мечтатель. Я тот, кто я есть, сколько бы памятников ни воздвигли мне от Земли до созвездия Ориона. Omnial Dixi et animam levavi! Omnia’Dixi et animam levavi! – Все! Я сказал и тем облегчил свою душу (лат.).
.
Что же касается реальности, то она была такова: вместо Рая я обнаружил Шандру, узнал ее, полюбил и боялся ее потерять.
В этих моих опасениях каким-то образом присутствовал Солярис –v то ли в качестве безмолвного статиста, то ли как знак, напоминающий о важной встрече или разговоре, который не стоит забывать. Из разговоров мне вспомнились три – с прелестной Ниссан, с Седаном Хаммурапи, открывшим мне тайны пещерных мистерий, и с Бенцем Фиатом Шалмуназаром, профессором сексоихтиологии из Эм-берли. Последняя из бесед была, я думаю, самой серьезной, несмотря на легкомыслие Шалмуназара. Собственно, легкомысленным был конец, но никак не начало. Он спросил: каково это – жить с такой женщиной?
Что бы тут ни подразумевалось, я понимал вопрос по-своему. Сомнение в том, что я могу исполнить все капризы моей леди? Пожалуй, нет; Шандра была не капризна, если считать капризом обычные женские требования и причуды. Другое дело, насколько я соответствую ей? Кто я такой для Шандры? Свет в окне, ее прекрасный принц, ее мечта об идеальном возлюбленном?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Правда? – глаза Шандры распахнулись. – И что же потом? Он украл их челнок, пока они проповедовали мэру?
– К чему такие сложности? Катер приземлился, Кордей поднес святым” отцам пучок салата вместо цветов, приветствовал от имени властей и сообщил, что комитет по встрече уже несется к космодрому со всех ног. Пока что гости могут освежиться, почистить перышки и выпить прохладительного – там, в его диспечерской, где накрыт шведский стол. Ну, вся компания направилась в диспетчерскую, где их почистили и освежили…
Глаза Шандры сделались ещё больше.
– Неужели он их?..
– Нет-нет, все было тихо-мирно, никаких убийств. Два подержанных робота со станнерами и долгий, крепкий, здоровый сон… А Кордей тем временем спокойно оприходовал челнок, врубил двигатель и вознесся к небесам. И стало в Галактике одним миссионерским кораблем меньше, а одним торговым – больше. Аминь!
– И ты знаешь, что с ним случилось потом?
– Разумеется. Он назвал свой корабль “Космической гончей” и трудился как проклятый еще сотню лет, чтобы “Гончая” не выглядела дворнягой. Ведь слуги Божьи двинулись в путь налегке: ни приличного компьютера, ни оранжерей, ни роботов, ни запасов. Пришлось Кордею попотеть! Денег у него не было, товаров и ценностей – тоже, за исключением вонючего горшка, зато он снова владел кораблем. Совершив тур среди Старых Миров, он набрал пассажирок – из тех, что платят в банке, а не в спальне, – и повез их на Окраину. Он сделал три-четыре таких рейса, а потом переоборудовал корабль на камелотских верфях. Говорят, вооружился до зубов… На тот случай, если найдет похитителя “Чиквериты”.
– Ты его не знаешь?
– Нет, милая. Он не появлялся в соседних с Дальним системах, и о его судьбе ничего не известно. Первый же переход мог окончиться для него трагически, в точке дестабилизации, но я думаю, что он выжил – ведь “Чикверита” имела хороший компьютер, ничем не хуже того, что стоит на “Цирцее”. Он, вероятно, сменил имя и название корабля и до сих пор болтается в космосе… Ничего незаконного он не совершил, но и гордиться ему нечем.
– Нечем, – согласилась Шандра. – Кордей, быть может, и пират, но пираты мне нравятся больше воров. Гораздо больше!.
Тут она нежно взглянула на меня, так что пришлось отплатить ей поцелуем. Некоторое время мы были очень заняты, и я уж подумывал о том, не перебраться ли в спальню. Я чувствовал, что способен на многое, даже без всяких химических средств; утром я хорошо потрудился, а есть ли лучший стимул к любви, чем гениальная идея? Особенно в части одежд для тантрических игрищ…
Но Шандре, вдохновленной пиратской историей, хотелось узнать все подробности. Например, такую: как поживают на Дальнем ограбленные миссионеры.
– Разве правительство не обязано возместить им ущерб? Ведь Кордей был государственным служащим…
– И весьма высокого ранга, – согласился я. – Он обладал большими полномочиями: мог разрешить или не разрешить посадку и, уж во всяком случае, отвечал за все, что происходит на территории порта. Так что власти, безусловно, несли ответственность за его авантюру. Однако… – Я смолк и сделал мысленный подсчет. – Однако припомни, что Кордей провел на Дальнем больше трех веков, и ко времени грабежа двадцатая часть аборигенов являлась его прямыми потомками. Дочерьми и сыновьями, внуками, правнуками и так далее… Многие из них занимали важные посты, и никто из них не любил миссионеров. Выходит, ограбленным ничего не светило. Им предоставили гражданские права и земельный участок, чтобы они могли основать свою общину, вот и все. Не знаю, что случилось с ними потом. Когда я услышал эту историю, она была уже древней легендой и никаких следов от общины не оставалось.
– Что ж, – заметила Шандра, будто подводя итог, – так им и надо. Я считаю, они и этого не заслужили.
– Calamitas virtutis occasio Calamitas virtutisoccasio. – Бедствие – пробный камень доблести (лат.).
, – процитировал я и добавил:
– Никто из нас, принцесса, не получает больше того, что заслужил.
Временами я задумывался над тем, не поощряю ли ее ненависть к Богу. Вера в Бога, в сущности, неплохая вещь; она возвышает душу, она дает утешение слабым и поддерживает сильных, она научает добру и справедливости, она взывает к нашему милосердию. Все это так, пока вера – личное дело каждого, пока она не связана с властью, с церковным аппаратом, с пышными обрядами и сложной иерархией, определяющей, кто ближе к Богу, а кто дальше. Вера – индивидуальное чувство; я бы сказал, столь же интимное, как любовь, и третий тут всегда будет лишним. Но третьи, тем не менее, появляются – попы и монахи, муллы и имамы, миссионеры и епископы, аббаты и арконы. Словом, все те, которые знают, как надо верить в Бога и как положено его чтить. В результате вера становится религией, заботой профессионалов, а это уже совсем иной вопрос.
Еще я думал о странных аналогиях в судьбе моей принцессы. Много лет она провела за монастырскими стенами, где мужчины – верней, голографичес-кие проекции стариков – проповедовали ей терпение и смирение, терзали ее дух, подвергали нравственным мукам, пытаясь сломить ее и растоптать. Конечно, они считали, что творят добро; они всего лишь стремились, чтоб Шандра была похожа на них самих.
А что теперь? Она в другом монастыре, в стенах “Цирцеи”, и другой старик преподносит ей свою мораль, обернутую в кристаллошелк забавных историй… Многое ли изменилось? Условия жизни получше, любви побольше, но все-таки Шандра несвободна и не может делать то, к чему стремится ее сердце. Например, стать матерью.
Эти мысли меня не радовали, но я утешался тем, что проповедую не смирение и терпение, а нечто совсем иное. К тому же со мной не возбранялось спорить, а при случае можно было и укусить. Огромное преимущество по сравнению с монастырем! Ведь голограмму аркона не укусишь!
Я закончил свои дела на Солярисе. Последней из торговых операций была продажа пресловутого ком-бинезончика, отредактированного по местной моде:
Рукава убраны, штанины обрезаны до колен, а на груди – петельки, чтобы удобней было цепляться. Тантристы пришли в восторг от этого нововведения, и я тоже, поскольку удалось сорвать изрядный куш. Выбрав три изделия в оранжево-красных тонах, я переслал их в Маув, на имя доктора Ниссан Виритрильбии, с краткой запиской и флакончиком афродиака. В записке говорилось, что я считаю необходимым возместить почтенному доктору ущерб, причиненный моей сигарой.
Разумеется, продав лицензий на комбинезон, я не забыл о Шандре. Треть прибыли была перечислена на ее счет, но десять процентов от этой суммы она возвратила – за услуги агента, как меня проинформировали. Об этом было сказано с милой улыбкой и насмешливым блеском в глазах, который я счел нашим главным приобретением. Похоже, чувство юмора стало возвращаться к ней, а этот дар я полагаю едва ли не важнейшим в жизни.
Что касается прочих сувениров, то Шандра потратила на них немного. Серьги с маувским жемчугом, перламутровый ларец с Танграта, поясок, отделанный кораллами, какими славилась Фаджейра, изящные бокальчики из раковин… Вот, пожалуй, все. Сережки и поясок она надевала в тот день, когда мы покидали Солярис; ларец был подарен мне – чтобы хранить в нем диплом и орден с серебряным осьминогом; ну а бокальчики мы обновили перед стартом, прикончив бутылку игристого.
Мы сидели на мостике, любуясь блекло-голубоватой сферой, сиявшей среди звезд, как опал в россыпи крохотных самоцветов. Шандра находилась в игривом настроении; то ли вино было тому причиной, то ли знакомая мне эйфория, которую чувствует каждый странник, отправляясь в далекий путь.
– Грэм, помнишь, ты рассказывал мне о Кордее?
– Да, дорогая?
Ее глаза шаловливо блеснули.
– Похоже, ты многое знаешь о нем. Его побуждения и мысли, и всякие личные обстоятельства…
– Думаешь, что Кордей – это я? А истинный Грэм Френч давно рассыпался прахом у какой-нибудь безымянной звезды? На губах Шандры промелькнула улыбка.
– Вообще-то такое приходило мне в голову… Двадцать тысячелетий – огромный срок, и ты сам говорил, что в космосе бывают разные чудеса. Но вы с Кордеем не похожи ни темпераментом, ни характером. Ты скорее однолюб, вроде Филипа Рего-са… Да и “Цирцея” не подходит под описание “Чик-вериты” и “Космической гончей”… И файлы ее – те, которые нельзя уничтожить, – ведутся с давних времен. Выходит, ты не Кордей. Но ты, – Шандра лукаво улыбнулась, – ты космический бродяга, а все бродяги любят приврать. Быть может, ты приукрасил всю эту историю, чтоб сделать ее позанимательней? Или нет?
– Нет, моя проницательная принцесса. Кордей – один из немногих спейстрейдеров, с которыми я встречался, и потому в рассказе о нем я опираюсь на личные впечатления. Это не касается истории грабежа – сей инцидент был мне описан Кордеевыми потомками, когда я вторично попал на Дальний.
– А что случилось в первый раз?
– Тогда я и встретил Кордея. Он уже пару столетий трудился диспетчером, но оптимизма не терял. Он все еще думал о себе как о человеке космоса, осевшем “внизу” в результате временной неудачи. Он принял меня с самым радушным гостеприимством и показал все, на что стоило посмотреть. Я был для него не просто гостем, но собратом по профессии, хоть эта роль была временами утомительной – если припомнить все возлияния в “Магеллановых Облаках”… Но разве я мог оттолкнуть его? Сказать, что теперь он не космический торговец, а жалкий червяк, житель планеты? Это было бы слишком жестоко. Ведь мысль о том, что он вернется в космос, поддерживала Кордея; если уж говорить начистоту, она была единственным барьером, оберегавшим его от безумия. В каком-то смысле он был уже безумен… Мурашки шли по коже, когда он принимался сравнивать “Цирцею” с “Чикверитой” и рассуждать об их оборудовании и планировке… Он таскал меня к своим друзьям, к своим женщинам и потомкам, и это было ужасно. Ужасно и трогательно! Куда бы мы ни шли, всюду находились его дети, его внуки и правнуки, и казалось, что они участвуют в некоем молчаливом заговоре, имевшем целью поддержать его мнение о себе. А он представлял меня как “коллегу Френча с “Цирцеи”, будто мы были двумя торговцами, волею судеб повстречавшимися на Дальнем. И все вокруг млели и восторгались, ставили выпивку и слушали разинув рот, как два великих человека обмениваются воспоминаниями о своих великих делах… Мне казалось, еще чуть-чуть, и я окаменею, превратившись в собственный гранитный монумент.
Шандра в притворном ужасе всплеснула руками.
– Значит, вот откуда твои истории! Ты слышал их от других спейстрейдеров между выпивкой и закуской! И всякий раз вас окружали толпы благоговейных почитателей… Виски течет рекой, рюмки под носом, и на каждом колене – по девушке… А где-то маячат скульпторы, ваяющие обелиск, и целая армия живописцев… Или я не права, Грэм?
Я ухмыльнулся.
– Близко к истине, дорогая. Но должен заметить, что встреча двух спейстрейдеров – редкий случай, да и не каждый из них будет так откровенен, как Кордей. Мои истории в основном взяты из книг, из планетарных записей, из сплетен и слухов, которые мне пришлось проверять, отсеивая истину от шелухи легенд и сказок. Понимаешь, мы, космические торговцы – знаменитости, и всякое наше деяние, всякое наше слово перетолковывается на сотню ладов и порождает сотню мифов. Ты теперь тоже частица подобного мифотворчества. На Малакандре вышла твоя биография, и не единственная – ведь о ком пи-, сать романистам, как не о принцессах загадочной Амазонии?.. История с мадам Удонго, я полагаю, экранизирована, и приятель нашей милой Файт не иначе как написал сценарий… Кассильда, твоя подружка с Барсума, обмолвилась парой слов о ваших подвигах, о том, как вы напились и обменялись платьями, – вот тебе и сюжет для оперетты. А на Солярисе…
Тут я вспомнил прелестную Ниссан и поперхнулся. Не сомневаюсь, что Хаммурапи, мой секретарь, мог бы сделать из этой истории комедию или трагедию, оперу или драму, все, что угодно, на выбор. Сюжетец позволял! Что-нибудь этакое, с клубничкой, под интригующим заголовком “Соблазн капитана Френча”…
Шандра, не заметив моего смущения, протянула:
– Легенды, мифы, сказки, сплетни, слухи… И на Мерфи тоже? Как ты думаешь, Грэм, что говорят о нас на Мерфи?
– Смотря кто говорит, – заметил я. – Сестры Камилла и Серафима болтают про космического монстра или киборга, что затащил невинную девушку в постель и насажал ей синяков своими шестеренками. Аркон Жоффрей, я думаю, более
Реалистичен. И если в ближайшие двести лет на Мерфи явится холостяк-спейстрейдер, ему преподнесут историю про капитана Френча, купившего
Целый гарем из монастырских послушниц. Как говорится, exempla do cent Exempla do cent-примеры поучают (лат.).
!
– Но тебе не нужен гарем, – сказала Шандра. – Я знаю, знаю! Я смотрела в вечных записях… Жанна, Дафни, Ильза, Джессика и остальные… даже Йоко… Ты жил с ними, и ты их любил, но никогда – двух сразу. Значит, ты не Кордей!
– Что поделаешь, детка! Кордей вдвое моложе меня и родился на Арморике, а я – старый мужчина со Старой Земли. Из Огайо, где наказанием за многоженство… Я собирался прочесть ей целую лекцию, но Шандра не дремала – прижалась ко мне, прикрыла ладошкой рот и укусила за ухо.
ГЛАВА 22
Я был доволен своим визитом на Солярис. Не по причине успешных торговых сделок или отвергнутых искушений и даже не потому, что мы насладились чарующими видами, катаньем на дельфинах и приятным обществом – всем тем, чего не может предоставить нам “Цирцея”. Все это было великолепно и прекрасно, но чувства, испытанные мной, проистекали из других источников. Я радовался, что обнаружил этот мир благополучным и живым, что за прошедшее время здесь не случилось ни катастроф, ни бедствий, ни падений комет, ни вселенских потопов, ни социальных катаклизмов. И пусть я не сомневался, что все это когда-нибудь произойдет (ибо Солярис не был моим неизменно благоденствующим Раем), я все-таки испытывал умиротворение. Мысленно я отодвигал “когда-нибудь” в далекие века и старался не думать о том, что положит конец нынешнему процветанию – недостаток ли земель и войны за них меж островами, бунт ли гидроидов или некие эксперименты, после которых на Солярисе воцарится тишь да гладь и водная благодать без всяких признаков суши.
Возможно ли иное? Возможно ли, чтоб этот мир когда-нибудь сделался Раем? Тем Раем, который я ищу? Я с удивлением заметил, что эта мысль уже не волнует меня – во всяком случае, не так, как прежде. Почему? Разве я собирался прервать свои поис1 ки? Разве они служили помехой хоть в чем-то? Отвлекали от дел? Или от Шандры? Разве они диктовали какой-то маршрут, которым мне полагалось следовать? Я должен был выяснить эти вопросы, хотел я того или нет. Никто не в силах совладать с собственной натурой, и прагматик, подобный мне, всегда стремится найти причины своих решений и побуждений, даже в той ситуации, когда над ними лучше бы опустить завесу неведения.
Я размышлял на все эти темы, чувствуя, как мой недавний оптимизм сменяется тревогой и неуверенностью. Я понимал, что мысль о Рае была всего лишь мечтой, чем-то призрачным, эфемерным; стоило ли сожалеть, что ее вытесняет реальность?
Сожалеть? Возможно, но не удивляться. Великий дух живет мечтой, прагматик – реальностью, и с этим ничего не поделаешь – как и с тем, что я не гений, не романтик и не возвышенный мечтатель. Я тот, кто я есть, сколько бы памятников ни воздвигли мне от Земли до созвездия Ориона. Omnial Dixi et animam levavi! Omnia’Dixi et animam levavi! – Все! Я сказал и тем облегчил свою душу (лат.).
.
Что же касается реальности, то она была такова: вместо Рая я обнаружил Шандру, узнал ее, полюбил и боялся ее потерять.
В этих моих опасениях каким-то образом присутствовал Солярис –v то ли в качестве безмолвного статиста, то ли как знак, напоминающий о важной встрече или разговоре, который не стоит забывать. Из разговоров мне вспомнились три – с прелестной Ниссан, с Седаном Хаммурапи, открывшим мне тайны пещерных мистерий, и с Бенцем Фиатом Шалмуназаром, профессором сексоихтиологии из Эм-берли. Последняя из бесед была, я думаю, самой серьезной, несмотря на легкомыслие Шалмуназара. Собственно, легкомысленным был конец, но никак не начало. Он спросил: каково это – жить с такой женщиной?
Что бы тут ни подразумевалось, я понимал вопрос по-своему. Сомнение в том, что я могу исполнить все капризы моей леди? Пожалуй, нет; Шандра была не капризна, если считать капризом обычные женские требования и причуды. Другое дело, насколько я соответствую ей? Кто я такой для Шандры? Свет в окне, ее прекрасный принц, ее мечта об идеальном возлюбленном?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43