Вскоре гребень обрыва скрыл от меня батарею, а снег оказался совсем близко, метрах в пятнадцати подо мной. Я отключил приближение на очках и принял меры к погашению скорости. Но приземление все равно вышло жестким – пробив ногами наст, я зарылся в глубокий снег почти по грудь, мгновенно погасив скорость. Удар был таким сильным, что затрещали ребра, а в глазах на мгновение помутилось. Но вроде пронесло. Боль постепенно отступала и не возникала при вдохе, значит, обошлось без переломов.
Погасив крыло пара-кайта, я вытащил из снега плазмоган и уложил его на снег поперек себя. Это дало точку опоры, я отжался от нее и не без труда выбрался на наст. Отдышался. Через очки было видно, как приближаются остальные.
Расул не жалел людей. Все же я переоценил их опыт управления пара-кайтом – на приземлении мы потеряли четверых. Двое насмерть разбились о лавовые выступы, а двое сильно переломались в снегу. Расул их сам пристрелил. Я знал о таком обычае арабов, доводилось видеть добитых своими раненых, но все же стало не по себе. Не знаю уж от чего больше, от жуткого варварства или от того, как пострадавшие кричали, моля не убивать их. Всю округу наверняка подняли на ноги, в горах каждый звук раздается далеко, если не воет ветер. Но сейчас был почти полный штиль. Хорошенькое начало разведки.
Оставшиеся, сбившись в кучу, ждали дальнейших указаний предводителя. Похоже, высадка их немного деморализовала. Все же не та у них выучка, ох, не та! Потому и идут в бой только при весомом численном превосходстве.
– Судя по дислокации батареи и по направлению стволов, корабль ниже и не очень далеко, – сказал Расул, ставя плазмоган на предохранитель. – Мы на высоте четыре пятьсот. Значит, если верить Сулейману, нам надо спуститься на триста метров. А это километра три пути при таком уклоне. Однако спешить нам некуда. Главная задача – подавить батарею. Скорее всего, она не одна. Сейчас осмотрим доступный для наблюдения сектор, а там решим, как действовать дальше.
Осмотр ничего утешительного не дал. Наоборот. Еще одна батарея расположилась примерно в километре у нас за спиной. Мы перелетели ее, не заметив. Сонар не засек нас чудом, а то до приземления дожил бы я один. Ну, может, еще Расул, он с пара-кайтом управлялся терпимо. Третья батарея – тяжелая, из трех мощных орудий с низкой скорострельностью, установлена не на Минги-Тау, а на горе с другой стороны Баксанского ущелья. Ее отлично видно в позитронный бинокль, но, чтобы добраться туда, потребуются сутки пути, не меньше. А кажется – рукой подать. Горы.
Мы оказались в гораздо более неловком положении, чем ожидали. Фактически ошиблись с местом высадки. Расул явно погорячился, приказав приземляться между двумя батареями. Я за себя не очень волновался – выкручусь, но был бы один, предпочел бы уйти выше по склону и дальше, чтобы перелететь обе батареи, а не одну. Третья же батарея, установленная на противоположной горе, в принципе, была недоступна для нашего отряда. Но надо отдать Расулу должное – он сориентировался довольно быстро и приказал:
– Все под обрыв!
Упрашивать никого не надо было. Я понимал верность такого тактического хода, поскольку на фоне черного выхода лавы мы будем куда менее заметны, чем на белом снегу. И батарея, которая спереди, не сможет вести по нам огонь. Мы окажемся в ее мертвой зоне, почти под ней. Другая останется вдвое дальше, а потому меньше шансов оказаться заранее обнаруженными.
Вообще удивительно, что балкарцы всем гарнизоном еще не стоят на ушах. Нашумели-то мы достаточно, и приземлились тоже хорошо – бей не хочу. Это можно было объяснить только одной причиной – горячность в арабах преобладала над дисциплиной. Хотя балкарцы не арабы, но все же мусульмане. Ладно, нам это пока на руку. А мне не так противно будет их резать, поскольку разгильдяев резать не в пример менее совестно, чем героев. К тому же героев опаснее. Можно пойти за шерстью, а вернуться стриженым. Или не вернуться совсем.
По твердому насту в кошках ходить терпимо. Не скользишь, не проваливаешься. Я ожидал худшего. Арабы же в горных перемещениях могли дать мне большую фору. И если на пара-кайте я выдал класс, то тут отстал и приплелся под прикрытие лавовой стены последним. К тому же изрядно запыхавшимся. Что-то, вопреки моим ожиданиям, моя высокогорная подготовка меня подвела. Все-таки давно я не поднимался на такие высоты. Четыре пятьсот – не шутка. А тут еще по снегу идти, да в крутую горку.
Сердце билось в горле, в висках шумело, перед глазами мерно плавали темные круги. И подташнивало. Все признаки быстро начавшейся горной болезни. Вот только поддаваться ей никак нельзя. Я привалился спиной к лавовому выступу и сделал несколько глубоких вдохов. Постарался успокоиться, расслабиться. Помогало мало. Перед глазами все равно плыло. А тут еще ночь эта проклятая! Несмотря на дневной отдых, сонливость навалилась достаточно жестко. До зевоты.
– Не спать! – тихо прорычал на меня Расул. – Первый раз в горах, что ли?
Я помотал головой. Понятно, что пристрелить не пристрелит, меня ожидает миссия куда более важная, но все же как-то не по себе мне становилось от его взглядов. Я был бы невероятно счастлив, если бы после всех этих арабских приключений, мне бы довелось повстречаться с Расулом один на один. Это доставило бы мне глубочайшее моральное удовлетворение. Но вероятность подобного события была слишком низкой, чтобы думать о ней всерьез. Хотя на уровне фантазий…
Убедившись, что я по крайней мере сохранил способность стоять на ногах, Расул активировал коммуникатор и вызвал командира оставшейся в лесу группы. Коротко обрисовав ему ситуацию, наш предводитель приказал всей команде вместе с техникой грузиться на транспортники и мчать сюда. Я понимал, что он хочет дать кому-то задание высадиться на противоположной горе и подавить самую дальнюю и самую опасную для нас батарею. Хотя ее опасность не надо было переоценивать – вряд ли столь мощные пушки пустят в ход, пока мы в зоне действия малых батарей. Скорее всего, она предназначалась либо для обстрела тех, кто решится перевалить через седловину Минги-Тау с северного склона, либо для предотвращения попытки штурма с подножия. Похоже, вторжения снизу тут ожидали больше, чем сверху, поскольку стволы малых батарей были направлены вниз.
Но если к операции подключится остальная группа, то это уже будет не разведка боем, а полноценный ночной штурм. В том, что у нас хватит на него сил, у меня не было ни малейшей уверенности. В данной обстановке лично для себя надо было предусмотреть запасной вариант. И я решил заняться этим немедленно.
Сделав вид, что отлучился по малой нужде, я спустился метров на десять ниже вдоль обрыва и сверился с индикатором ответных точек. Ближайшая оказалась совсем рядом – в пятидесяти метрах левее, а повторный поиск выявил еще одну, в полутора километрах ниже. Если станет совсем жарко, можно будет эвакуироваться. Дворжек за это даст мне чертей, тут уж не надо быть пророком, но там разберемся. Спрятав приборчик, я вернулся к группе Расула.
Наше положение осложнялось еще и тем, что обе малые батареи располагались выше нас. Одна над пятнадцатиметровым обрывом, до другой вел более пологий путь, но более дальний. Правда, наверху обрыв пропадал, так что к ближней батарее можно подобраться, описав обходную дугу. Расул пораскинул мозгами и решился именно на этот ход. Резон в этом был – если удастся захватить одну батарею, то другую можно будет подавить из орудия. Быстро и эффективно. А потом драпать со всех ног, потому что нас тут же накроет мощная батарея с другой горы.
Прокачав в уме карту, я сообразил, что «другая гора» не что иное, как Чегет высотой четыре тысячи метров. А значит, мощная батарея в любом случае ниже нас. Причем на километр, не меньше. Это давало кое-какие преимущества, пусть и небольшие. А еще это говорило о том, что чегетская батарея предназначена для отсечения противника, поднимающегося от подножия. Значит, и средства обнаружения, в основном, сконцентрированы внизу – о высотном десанте никто тут, похоже, всерьез не думал. Хоть это радовало. Радовало и частично объясняло отсутствие активности противника. Мы попросту появились с той стороны, с которой никто нас не ждал.
Мы выстроились в колонну, обвязались веревкой, чтобы если кто упадет, не скатился по насту на километр вниз, и начали восхождение. Честно говоря, состояние у меня было совершенно не боевое – высота прихватила всерьез. Я держался, но мысль о трехсотметровом подъеме вызывала во мне неконтролируемый внутренний ужас. Пришлось судорожно вспоминать все, что умел. В горах главное не делать лишних усилий. Двигаться надо размеренно, ритмично, и в четыре раза медленнее, чем хочется. Топ, топ, топ – шаг за шагом, глядеть только под ноги, чтобы оставшееся расстояние не выбивало из колеи.
Температура воздуха была минусовой. Мороз не сильный, но давал о себе знать стынущими руками. Примерно минус два. Нам бы сейчас очень помог снегопад, но небо, как назло, было ясным. Близкие звезды полыхали в небе, не мигая, подобно алмазам, вплавленным в черный обсидиан. Пока мы поднимались, над Баксанским ущельем начала восходить луна. Стоило ей появиться, как снег вокруг вспыхнул искрами, проявились угольно-черные, невероятно контрастные тени, а ледники засияли изнутри изумрудным сиянием. Красота была такой суровой и мощной, что у меня сразу сил прибавилось. Но за колонной я все равно поспевал с трудом. В горле стоял ком, дышать приходилось себя заставлять, а при каждом ударе пульса в глазах вспыхивал фейерверк бордовых пятен.
Надо было Дворжеку не спешить, а дать мне возможность адаптироваться к высоте пару дней. Этого бы хватило – организм сам подстроится, как это было со мной после адаптации на Памире. Через несколько дней четырех– и даже пятикилометровую высоту перестаешь воспринимать, как нечто мучительное – ощущаешь, контролируешь состояние, стараешься не бегать попусту, но в общем-то сохраняешь способность нести обычные физические нагрузки. Можно было дать мне поболтаться на яхте, подняв ее на нужную высоту. Хватило бы. Но все делалось в спешке. Может, кстати, я сам виноват, что наехал на Дворжека. Хотя, какой смысл вспоминать то, что уже не изменить? Глупо. Надо собраться в кулак и топать. Но легче не становилось. И не должно было становиться без адаптации.
Поднявшись на двести метров, сделали привал. Отдышались. Я понимал, что тяжело не только мне, но арабы все же переносили высокогорные условия лучше. Это говорило о том, что для них горы привычнее. Оставалось еще двести метров до конца обрыва, а потом двести метров спуска обратно, до батареи.
– Вперед! – скомандовал Расул.
Он не хотел терять время, старался использовать удивительный факт нашего необнаружения противником. И мы снова потопали вверх, выстроившись колонной. Стальные кошки прорубали наст и глубоко вонзались в снег зубьями. Хрум, хрум, хрум. От этой мерной ритмичности сонливость наваливалась еще больше.
Наконец мы добрались до места, где гребень обрыва сходил на нет. Снова устроились на привал. Я обтер лицо снегом, чтобы разогнать кровь и вернуть себе хоть какое-то подобие бодрости.
– Ну что, разведчик, отдышался? – спросил Расул, подойдя ко мне.
– Нормально, – ответил я. – Какие дальше планы?
– Простые, ответил он. Захватим здание, где размещен расчет батареи, активируем пушки и ударим по соседней.
– А чегетская?
Расул усмехнулся и глянул на меня очень пристально.
– Чегетская накроет нас. Но если не будем мешкать, успеем отойти.
– План дрянной, – честно сказал я. – Хуже некуда. Ты взял меня консультантом? Тогда изволь выслушать мое мнение.
– Говори, – кивнул Расул.
– Здание захватывать не имеет смысла. Только лишняя потеря сил и времени. Куда продуктивнее блокировать расчет в здании, а самим, тем временем, активировать пушку и подавить соседнюю батарею. И тут же отходить. Потому, что по нам неминуемо ударят с Чегета и разнесут все к шайтану. Включая и здание вместе с расчетом.
Расул несколько секунд молчал, потом произнес очень серьезно:
– Не зря я тебя взял. Все же у вас, у разведчиков, мышление иначе устроено. Мне как-то в голову не приходило, что можно обойтись без штурма здания. Но ты прав. По твоему выйдет быстрее и лучше. А главное, расчет противника будет уничтожен самим противником.
– Есть еще дополнение к этому плану, – продолжил я. – Если ты готов пожертвовать одним человеком.
– Среди моих воинов каждый готов на жертву.
– Ну и прекрасно. Тогда, подавив соседнюю батарею, уходить следует не всем, а одного оставить с орудием. Пусть лупит по Чегету, пока хватит боеприпасов или пока его не сомнут огнем. Даже если он не уничтожит ни одной пушки, все равно не даст противнику возможности стрелять по отходящей группе.
– Недооценил я тебя, Сулейман, – признался Расул. – Если все сложится, генералом тебя назначу при своем штабе. У тебя явные способности к тактическому мышлению.
– А вы думали, что партизанские отряды в Империи плохо сражаются за торжество веры?
– Да нет. Сражаются хорошо. Но непрофессионально. А ваш предводитель, если воспитывает таких, как ты, достоин почестей. Ты и какому-нибудь имперскому десантнику в тактике фору дашь. А на вид – дехканин дехканином.
– Внешность бывает обманчива, – развел я руками.
И лишь через секунду понял скрытый смысл своих слов. Ведь действительно, под внешностью араба в данный момент скрывался настоящий имперский десантник по имени Егор Сморода.
– Это точно, – серьезно кивнул Расул.
Спускаться с горы по насту ничуть не проще, чем подниматься. Это факт. Казалось бы, не надо переться наверх, а следовательно, энергии уйдет меньше. Но дудки. Что поднимайся, что спускайся, на преодоление земной гравитации, норовящей сбить тебя с ног, сил уходит одинаково. Так что на спуск у нас ушло времени не многим меньше, чем на подъем.
Не доходя до серебристого здания, за которым стояла пушка, мы отцепились от связывающей нас веревки и рассредоточились, спрятавшись за лавовыми выступами, торчащими из снега, как пальцы. Луна поднялась выше, тени стали короче и четче. В окнах здания, похожих на иллюминаторы винд-шипа, виднелся свет. Оно и понятно, для сна время раннее, а вот перекусить и поиграть в кости – самое то. В любом случае, из освещенного здания видно нас точно не было. По крайней мере глазами. А в наличии охранных систем и ловушек вокруг батареи я сильно сомневался. Исходя из моих умозаключений, все они должны быть внизу, у подножия Минги-Тау, в Терсколе и Азау. Там и патрули наверняка шастали, и засады имелись, и минные поля на склонах. А тут вряд ли.
Расул показал пальцем на меня, потом на здание. Я кивнул и шагнул из скрывавшей меня тени. Стараясь не сбивать дыхание, перебрался к расположенному ниже скальному выступу и залег за ним. До здания оставалось метров тридцать. Я включил приближение на очках и внимательно осмотрел вход в здание. Его роль выполнял тамбур с герметичной дверью, чтобы расчет попусту не страдал от кислородного голодания хотя бы внутри. Вообще-то наверняка они все внутри. Кому охота торчать на высоте более четырех километров под открытым небом, ночью и на морозе? Дураков нет.
Отдышавшись и собравшись с силами, я сделал финальный рывок, почти бегом преодолел оставшееся расстояние и прижался к серебристой обшивке здания у самой двери. Ага, замок обычный, магнитный. Дверь открывается внутрь, на случай, если подсыплет снегом. Материал напоминал легкий металлический сплав, которым обшивают турбо-гравы. Мягкий. Это давало дополнительные возможности, о которых я не подумал раньше. Не хватало информации. Зато теперь можно все сделать изящно, как и положено имперскому десантнику.
Достав нож, я без труда проткнул в двух местах обшивку тамбура, просунул в отверстия конец веревки и накрепко привязал его к дверной ручке. Теперь дверь изнутри не открыть, придется выстрелами вышибать. А это шумно и хлопотно.
Закончив возиться с блокировкой, я гусиным шагом, на корточках, вдоль стены перебрался к орудию. Как я и ожидал, в кресле управления никого не было. Но стволы не зачехлены – значит, пушка в боеспособном состоянии.
Можно было подать сигнал группе, чтобы подтягивались, но я не спешил. Мне пришло в голову, что если начну стрелять я, то пострадает только орудие противника, а если кто-то из арабов усядется в кресло, то молотить начнет и по зданию расчета. А у меня была цель убить в эту ночь как можно меньше балкарцев.
Активировать пушку удалось без труда – свист преобразователя говорил о том, что стоит мне нажать на пусковую гашетку, как из стволов вырвутся потоки раскаленной плазмы. Я чуть приподнял стволы, развернул их в сторону соседней батареи и включил прицел. Перед лицом прорисовалось голографическое изображение сетки и необходимых приборов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37