Я подумал удивленно: зачем он сюда добровольно напросился?
Он, как бы отгадывая мои мысли, сказал:
- Кому-то надо! Они здесь такие несчастные. Пожалеть некому.
- Как же вас отпустили?
- И сам не знаю. Говорят, что-то случилось с моим начальством. Они
ведь меня за безотказность в работе любили. Крикни: "Добрюк!" - я тут как
тут. - И сразу, без перехода, спросил меня: - Вы, кажется, в привидения не
верите? Тогда еще говорили, помните? Привидение ваши кирпичи для дачи
слямзило... Так вот... Я начинаю верить в эти привидения. Встаю сегодня
утром, точнее просыпаюсь... А кто-то шепчет на ушко. Ты, говорит, позвони
сегодня такому-то, ну, значит, вам. Он у нас, говорит, в области. Покажи
ему этого сосунка. Пусть на досуге потом поразмыслит.
- Какого сосунка?
- Да есть у меня такой. - И кричит: - Верховод! Приведи того
сволочугу.
Рядом из-за соседней двери кто-то гаркнул, исполненным служебной
страсти голосом: "Есть привести!" И через минут десять приводят
смугленького, небольшого росточка мальчика лет семнадцати. И рассказывает
за него Добрюк: видишь, в тот вечер он вернулся из видеосалона, решил
"прошвырнуться" с твердым намерением кого-либо убить.
- Было уже такое, - сказал я. - У известного писателя. Описано
здорово.
- Верно, - отозвался Добрюк. - Этот лишь убил не беременную женщину,
а медсестру, мать двоих детей. Зашел в медчасть и бил ее топором. Ни за
что, ни про что. Она уже была мертва, а он все бил и бил.
- Зачем вы все-таки меня привели сюда? - вскричал я.
- А голос мне утром приказал! Откуда я знал, что вы тут? Ну скажите,
откуда? Ей-богу не вру. Голос говорит: "Ты обязательно позови его и покажи
этого несчастного". Слушай, - обратился подполковник к убийце, - ты ел
сегодня?
- Не-е, - ответил тот. Он не был похож на монстра - такое себе
плюгавенькое создание.
- Видите, переживает, - сказал Добрюк. - Голос мне сказал: "Он, когда
будет писать о таких, пусть тоже переживает!"
Нате вам! Переживай! Да кто вам сказал, что о таких писать надо с
сожалением?
Я тогда был настроен агрессивно. История с убийством Светланы, в
лесу, близ санатория; убийство Ирины... И еще этот злой и беспощадный
сосунок-убийца, с которым Добрюк заигрывает... Не много ли для последних
месяцев? Оплакивать судьбу убийц? Об убиенных моя будет печаль.

Все это происходило в первый мой приезд на разбор дела Ирины. Сразу
же от Добрюка я метнулся в гостиницу, собрал быстро вещички и прибежал к
директрисе.
- Вы мне покажите ее, - попросил я.
- Кого? - Она уже, видимо, меня забыла.
- Да эту колдунью.
- А-а, колдунью... Сейчас. - Набрала номер телефона и стала кого-то
расспрашивать: на дежурстве ли Рая (оказывается, мадам Лю звали Раей)? Ей
что-то ответили. Директриса положила трубку и, будто лишний раз
свидетельствуя о непокорности своей сотрудницы, сказала мне:
- Нет на дежурстве. Исчезла! Как сквозь землю провалилась, говорят. А
с людьми рядом была. Говорят, на глазах растворилась...

...Теперь она шла ко мне, Лю, женщина неопределенного возраста. В
лучшем случае - до тридцати, в худшем - до сорока. Она была, оказывается,
блондинка. Я когда-то влюблялся в блондинок, терял голову. В последние
десяток лет, подурнев и, откровенно говоря, поистаскавшись, уже не глядел
на них. Не все ли равно, кто притворяется, объясняясь тебе в любви:
брюнетки, блондинки, шатенки? Любовь - зла. В молодости лишь можно
говорить, что тебя любят за твою красоту такие же молодые и красивые. А
потом... Врут! Конечно, балдеют в одиночестве, им вечно не хватает денег.
Но любить они разучились. Они и не умели любить. Любовь - божий дар. Тут
прав подполковник Струев. Когда мы ехали с Хапстроя, он рассуждал опять о
любви в семье. Если ее нет, то и нет потом нитки, за которую можно
вытянуть всю, как он выразился, цепь. Человека надо учить любить. Человек
должен уметь любить. Как все просто было бы понять: "вор в законе" бросил
все, ради любви. Но Ирина (о мертвых, конечно, или хорошо, или ничего)
никогда не могла любить. Она никого не любила. Потому и сгорело вокруг нее
столько людей. По ходу сгорит еще, - пообещал он.
Мы, правда, не нашли следов "вора в законе", хотя, как вам уже
известно, была засада и его "берегли". Упустили!

О том, что Ирина никого не могла любить говорила и Лю.
Теперь я могу признаться - я видел тогда Лю и даже встречался с ней.
Как бы это объяснить? Я встречался с другой вроде женщиной. Но думаю, что
это была она, Лю. Во всяком случае, я встречался не с теперешней Лю, а
тогдашней, еще более загадочной, чем теперь. Я даже высчитал все, когда
это было. Между посещением Добрюка и последним разговором с подполковником
Струевым, в первый мой приезд.
Тогда, выйдя из кабинета директорши, я побежал искать именно ее,
женщину, что постоянно тревожила меня. Я тогда думал: если она вызвала
меня сюда, к месту убийства, если организовала эти жуткие смотрины мертвой
Ирины, а потом заставила Добрюка (я и теперь думаю - каким-то образом
заставила) дозвониться ко мне (чтобы я "поглядел" на этого
подонка-убийцу!), имела же она какую-то неведомую мне силу все это
сделать? Потому тогда я бежал от директорши по коридору и не только верил
в сверхъестественную силу этой женщины - я боялся уже этой силы! И не
только потому, что о ее загадочности и силе говорила мне директорша. Я
чувствовал эту силу рядом, со мной.
Чтобы отвлечь внимание Лю, я не стал пользоваться лифтом, взошел на
свой этаж, нырнул в коридор, ведущий к чужим номерам. Остановился там за
перегородкой, затаившись. Вдруг мелькнула тень неподалеку от лестницы.
Вроде что-то там шуршало, потом все стихло. Лю спряталась там, под
лестницей? Я решил осторожно приблизиться туда. И я сразу увидел ее.
Точнее - не ее. Было слишком темно. Я увидел ее глаза. Эти ее
необыкновенные голубые глаза. Такие глаза раньше писали на стенах церквей
святым. Я в темноте дотронулся рукой к ее плечу. Она вскрикнула.
В этой не лучшей гостинице, под лестницей, пахнущей мышами, ее крик,
вероятно, был кем-то услышан. Но какое мне было до этого дело? Я держал ее
теперь крепко за руку. Боязнь моя прошла. Почему она преследует меня?
Почему поучает? Она меня в чем-то предупреждает? Или просто играет в свою
какую-то загадочную игру?
- Пустите же меня, тоже кавалер! - произнесла она. У нее была
мелодическая манера речи.
Я глупо рассмеялся:
- Вот и не отпущу, пока вы мне не исповедуетесь!
Легоньким прикосновением пальцев обеих рук она убрала меня со своего
пути, вышла из-под лестницы, прошла через коридор прямо к моему номеру (в
коридоре никого не было). Лю открыла свободно дверь моего номера и, как
давняя знакомая, закрыв за мною дверь (я шел за ней как тень), села на
диван. В моем номере было почему-то настолько темно, что я шел к ней на
ощупь. Я лишь чувствовал, что, сев на диван, она поджала под себя ноги. Я
увидел снова ее глаза, она опустила их, вроде делая приглашение, чтобы я
сел рядом.
- Почему здесь темно? - спросил я.
- Мне так хочется...
- У вас всегда так светятся глаза?
- Всегда. Об этом мне часто говорят.
Я сказал обеспокоенно:
- У меня поезд через час.
- Я провожу вас. Мы успеем. Тут идти до вокзала восемь минут.
- Но я...
- Сидите! - У нее, однако, был бессильный, упрашивающий голос.
Я подчиняясь ему, сел, чуть задев ее крепкое бедро.
- Я уже третий день хочу встретиться с вами, - проговорила она. - Не
обижайтесь, это действительно я звонила вам... У меня к вам просьба... Не
возражайте! Вы должны мне помочь. Вы знаете, они пытаются меня уволить.
Можно устроиться и где-то. Вся беда в том, что я пока нужна здесь. Вскоре
дело об убийстве перейдет в другие руки. Они станут проживать тут. А как к
ним подойти? Как узнать, что они будут предпринимать?
- Кто вы? - Зачем я спрашивал ее об этом? Все равно она не ответит.
Она действительно не ответила. Снова повторила, что я должен ей
помочь. Сначала надо подойти к этой женщине, которая наговорила на нее.
- К директору?
- Пусть это называется так. Но скорее, называется это по-другому.
Шептунья, доносчица, клеветница, наводчица...
Я должен пояснить ей, этому директору, - наставляла меня Лю. - Ведь
ее, этой женщины, работа не сдельная. Она могла бы стать богатой, если бы
за все ей платили...
- Говорите ясней. - Я почувствовал себя уверенней. Может, все это -
то есть ее загадочность, какая-то сила - моя выдумка?
Она заметила во мне перемену. Глаза ее, по-моему, стали насмешливы.
Однако Лю спала с голоса.
- Есть человек, который привел когда-то Ирину сюда, - сказала
обиженно. - И здесь, с помощью этой старой лгуньи, Ирина и пошла к тому
убийству, которое видели и вы.
- Здесь это было?
- Даже в этом номере. Хотите - я вам все покажу?
- Что ж... - Я встал и попытался раздвинуть шторы.
- Не смейте! - Она приказывала. Это был уже гневный голос страсти,
сердца. - Пусть будет так...
Я пожал плечами и возвратился к ней на диван.
- Ее мог убить любой. И вы в этом могли убедиться. Мальчуган...
Злодей... Такой, какой убил медсестру... Но ее убил другой. Когда привел
ее сюда, - этим уже и убил. Девочку с полными ножками. Девочку, которой
отпущено природой безумие страсти... Вам этого не понять. Вы всю жизнь
пользовались женщинами третьего сорта. Все было у вас так, но не так. Это
старая дама, которую вы называете директором, потворствовала ему. Он был
начальником...
- Это старо, - пробурчал я, - разве вы не знакомы с сегодняшней
жизнью? Они сами идут сюда, слетаются, на огонек, эти девочки с полными и
тонкими ножками. Мир теперь грешен до отвращения. И вообще... Мне надо
спешить на поезд. Был рад с вами познакомиться.
Мне показалось все уже не интересным.
- Почему вы предупреждаете меня о моей безопасности? - спросил я уже
грубо.
- Да, вашей. А не чьей-нибудь другой. Конечно, это ваши дела. А
мои... Это мои дела!
- Почему я бежал сегодня по вашей милости к Добрюку?
- Потому что вы... Вы стали жестоким. У вас умерло чувство
сострадания к наказанным небом.
- Мистика, - захотел я сбросить ее ладонь с моей руки.
- Глупец. Если все предопределено... Если кому-то быть убитым, а
кому-то убить... Тогда Добрюк прав!
- Мне, выходит, надо перед убийцами-подонками сюсюкать? Становиться
на колени?
- Нет, не сюсюкать. Говорить тихо. Однако нельзя злом призывать к
добру. Все у вас не так, не так! Вы стали писать не так.
Меня начинала раздражать ее манера подобным образом говорить.
Говорить рубяще. Всезнающе.
- Не думайте так обо мне, - посоветовала кротко она.
- Как? Чего вы вдруг решили, что я думаю о вас?
- Вы сейчас подумали, что я нетерпима, заносчива...
- Верно, подумал. Кроме того, вы вмешиваетесь в мою жизнь.
- Это вы вмешиваетесь в чужую жизнь, - спокойно отпарировала она. -
Сейчас вас позвали, чтобы вы поглядели на очередного подонка семнадцати
лет, который убил женщину. У этой женщины осталось двое малышек - четырех
и двух лет. Он ворвался к ней в кабинет и бил ее топором просто так, ни за
что. В этот день он хотел кого-либо убить... Но позвольте вас спросить,
разве для того чтобы увидеть очередную дрянь, надо было так спешить?
- Но вы же сами внушили Добрюку, чтобы я был там. Разве не так?
- Браво, вы уже верите, что есть люди, которые могут внушать.
- Наверное, естественно. Колдуны, вожди. У меня, как и у других, все
смешалось. Я начинаю верить, что люди ходят порой под гипнозом. Они не
видят очевидного. Так было и так есть. А потом, как после драки, машут
кулаками.
- И все-таки, почему вы побежали, когда Добрюк позвал вас?
- У меня такая профессия. Бежать туда, где интересно.
- Вы когда-либо продавались?
- Оскорбляете.
- Ваш газетный суд, стоило лишь приоткрыть краны, хлынул на общество
лавиной. Это уже не суд, а расправа. Почему вы так доверчивы? Почему не
ищете главных виновников?
- Кто главный виновник в этой истории?
- В убийстве Ирины?
- Об этом я и спрашиваю.
- Я уже вам ответила. Эта старуха и тот. Найдите его. Бесполезно
говорить в этой истории, что ее, Иринин, мальчик ушел на три года. Здесь
не это. Есть тот, виновный.
- Говорите яснее! Кто он? Кто?
- Он - почти каждый из вас. Вы, мужчины, стали более продажны, чем
женщины... Но он, тот... Он жив, здоров. Найдите его. Но не продайтесь. Он
попытается вас обмануть.
- Я не из тех. Не продаюсь.
- Вам это так кажется. На самом деле вас только позовут, вы бежите. И
продаетесь... За мелочь... Вам рассказывают, что было так, а не так. И
вы...
- Я выполняю свой долг, как могу.
- Долг? Поддерживать все то, что осталось от Системы?
- Вы не доверяете мне... Потому вы гнали меня от очередной жертвы.
Скажите, как вам удалось вытравить из записки слова? И что означает эта
аббревиатура - ЧСН?
- Вы не знаете и этого?! - Восклицание ее было неподдельным, оно
означало крайнее удивление. - Но это же ныне знает каждый нормальный
человек!
- Я, выходит, ненормальный... Я догадываюсь... Догадываюсь, это -
человек... Не знаю, не знаю! Может, иной... Но я хотел бы спросить: почему
вы считаете, что в мое здешнее дело кто-то должен вмешиваться? И учить
меня моему делу? И не верить мне!
- Это уже другой вопрос. А первый... Вы мне все-таки поможете?
Пойдете со мной, чтобы они оставили меня в покое?
- Если ваша власть над подобными записками так могуществена, разве
вам нужны защитники? Причем неквалифицированные? - Я был ироничен.
- Я не хочу, чтобы вы вмешивались и в это дело, - сказала, помолчав,
она. - Я враз раздумала.
- В какое дело? В дело этого малолетнего убийцы?
- Нет. Я говорю об убийце Ирины.
- Поясните.
Я все-таки обиделся. "Я враз раздумала!" Что позволяет она себе? Так
свысока судить всех!
- Я знаю, о чем вы думаете. Не обижайтесь на меня. Да, я раздумала.
Впрочем, раздумываю...
- Разрешите действовать впредь так, как будете приказывать вы! - Я
заводился.
Она не обратила внимание на мое ерничание.
- До этого своего убийства, - заговорила тихо, с раздумьем, - тот
звереныш жил, как живут все его сверстники из маленьких городков.
Издевательства начинаются с детского садика. Потом издеваются в школе, на
улице. Этот тихий мерзавец поступил в училище. И тут его били, унижали.
Что сделать, чтобы вознестись? На ком отыграться? И вот жертва -
медицинская сестра...
- Выходит, не виновен?
- Зачем же так? Конечно, виновен. Но он исполнитель воли общества,
доведшего его до психоза.
Я снова пожал плечами и сказал:
- Не больно и свежая мысль. Не все будут убивать только потому, чтобы
вознестись.
- Жизнь от рождения и смерти... За час, за день, за неделю вы узнаете
это. - Ее мелодическая манера речи охлаждала меня. - Вы делаете вид, что
во всем разобрались. А разве вы умирали? А разве помните, как родились? От
вас скрыты те загадочные дни. Никто в деталях вам не рассказывал, как
свершилось чудо... Вам бы все это помнить, тогда вы никогда бы не
ошибались. А если бы умерли, вам легче было бы понять умерших...
- Убитых, - поправил я. - Выходит, мне надо быть убитым, чтобы понять
убитого? Но разве тогда я уже буду нужен?
- Чтобы судить об убитом, надо быть убитому.
Это был ее решающий голос в нашем немного запутанном диалоге. Я
понимал ее: она хотела мне сказать, чтобы я подходил к разным убийствам
Ирины и медсестры по-разному. Но этот сам подход к разным убийствам был
само собой разумеющимся. И что же? Дальше-то? Чтобы судить об убитом, надо
быть убитому?! Какая нездешняя, неземная мысль! Кто так может сказать?!
- Я понимаю, о чем вы думаете, - послышался вдали ее голос.
Мимо меня мелькнула тень. Я слышал, как щелкнул замок. И выбежал в
коридор. Тут же захлопнулась дверь моего номера. Я попытался побежать в ту
сторону, и тут же, ощутив толчок в плечо, отлетел к стене. Вверху горела
лампочка. С ужасом я подумал, что надо идти за ключом, мой остался в
запертом номере. Там меня увидит директорша... О чем я должен с ней
поговорить? Не помню!
- Не ходите со мной. Я раздумала! - Опять вдали послышался голос.

Я знал по статистике: продолжается рост преступности; личному составу
внутренних дел все труднее справляться с нарастающим валом преступлений;
нагрузка на одного сотрудника уголовного розыска по зарегистрированным
преступлениям возросла почти на четверть - с семнадцати до двадцати одного
оперативно-розыскного дела... И т.д. и т.д. Боже, милый Добрюк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13