Хай, падла, ставит за все. А если нет - убьем, скотину!
- За кого ты меня принимаешь?
- За кого, за кого!.. Она терлась с ним - пусть расплачивается. Он
богатый. А у нас, видишь, сколько всего... На двоих... Пустенько!
Ледик тогда подумал: ему же должны сократить срок прохождения
техминимума. Он ведь до армии вкалывал. За короткое время можно найти себе
квартиру.
Он решил не возвращаться к Ирине. Даже Катька, и та станет напоминать
каждый божий день, как приходили сюда разные. Теперь ему еще неприятнее
было думать о том, как Ирина просила сразу там, у порога. Интересно,
пикантно! - выворачивало его зло. - Сразу новенький - и у порога!.. Сука,
правда! Этот гад прав! Кто ее?.. Кто он? Проходная пешка? Конечно,
заходил... А она - у порога. Может, с ним по-другому. И с теми,
новенькими, тоже у порога! Если бы он, Ледик, спросил ее - зачем? Может,
она ему бабахнула бы - зачем. Так интереснее.
- Слушай, ты какой-то святой! - стал скулить Прошин. - Ты думаешь,
что на такую бабу можно одеть какой-нибудь панцирь?.. Да хоть гранату
привесь, мужик на такую попрет... И батя твой... Не родной, правда... Там
иногда караулил...
- И батя?! Ну, знаешь!
Прошин стал на колени и перекрестился:
- Во-о! Пойдем, говорю, к тому ханурику! Я из него ром и коньяк
выбью. Не то, что на пиво.
Но Ледик не пошел к тому... Прошин не называл фамилии Того. Темнил...
Ледик потерял по дороге Прошина. Вернулся в мерзком расположении духа
и сам на себя, юродствуя, повесил табличку: "Убийца". Ирина ему сказала на
это, видно, не простив утреннего удара в плечо:
- Я боюсь тебя... Ты в самом деле убивал в своей этой армии? Или
своих ребят, или когда вас выводили, чтобы вы порядок навели?..
Он не понимал, о чем она говорит, о чем спрашивает. Он видел только
ее испуганное лицо. И это его взбесило: значит, она боится, потому что
виновата.
- Ты одна? - крикнул он.
- Одна.
- А где твоя дочь?
- Ее увели к деду.
Он стоял у порога и сказал ей:
- Иди сюда! Слышишь? Иди к порогу...
Он остервенело потом срывал с нее белье и кричал:
- Это не я, это тот... Тот... Тот!..
Она вздрагивала, плакала, и это злило его, злило с каждым движением
сильнее и сильнее.
- У меня тоже была... Была! Ты слышишь? У нее был муж импотент.
Сорокалетний импотент... Подводник, понимаешь...
- Да, да...
- Понимаешь, как она меня любила? Понимаешь? Только в отличие от тебя
держал себя! Не хватало, чтобы я ложился сразу с ними... С племянницей
импотента, и с его женой... Я держал себя в руках! А этот... Этот твой...
тут роскошествовал один... Ты показывала ему класс! У порога начинал!
Поганец! А тебе - кайф! Ты думаешь, я не понимаю, какая ты? И что делала с
ним без меня?

Ирина быстро убрала со стола, коврик они "пожевали" ногами. Ирина
медленно застегивала лифчик, и он сидел не пьяный - чего там это пиво? Для
такого мужика?
- Какой ты мощный мужчина! - говорила радостно Ирина. - Никогда бы не
подумала, что из тебя вырастет такой мужик. Все простить за это можно!
- Получше других?
- Зачем ты все напоминаешь? Давай забудем? Давай простим друг другу?
Сколько у тебя было?
- Это у меня.
- Я не знала, что ты мой муж. Мы же договорились о разводе... А был в
основном один.
- Он был лучше меня?
- Не... знаю... Не могу врать...
- Убирай все побыстрей. Пошли в постель.
- Ну ты даешь! - удивленно пожала она плечами. - Ты что? Половой
гигант?
- Вроде этого, - ухмыльнулся он и потащил ее к порогу.

Шахта была уже рядом. Эта вечная шахта. Для нее, Светланы
Григорьевны, - кормилица. Она воспитывалась с детских лет в любви к ней.
Вон наверху теперь вагонетка, стукнулась, перекувыркнулась, зашуршала
порода, скатывающаяся вниз. И жизнь так же разбита и катится вниз. Шахта
кормила их всех, одевала и обувала. И чувство любви к ней не уходило, а
крепло. Был посредине ее, этой шахты, поначалу отец, потом муж.
Смешно, муж вскоре заслонил все собой. Заслонил как-то враз. И лишь
потому, что тоже был с шахтой. Пахал. Не якшался с начальством, но вдруг
стали избирать депутатом. Сперва в местный Совет, потом - в городской,
вскоре в областной. Черноглазый высокий парень не красовался перед ней -
он забрал ее всю. И она его долго любила и всегда во всем ему верила. Она
закончила медучилище, потом осилила институт. Вера в него не нарушалась
после ее неожиданного выдвижения по работе. Лишь мелькнула мысль и
подумалось: к своим годам и он мог бы выучиться, тогда пошло бы веселей.
Чего все на карачках ползать? Есть люди, всегда чистенькие. Он поначалу в
техникуме учился, потом забросил, бегал посменно, разрывая иногда путы
распределительно ясной для себя жизни. Ей однажды показалась эта жизнь
другой, увиделась обделенность.
Соболев, начальник шахты, пришел однажды вечером, когда муж был на
смене. И она приняла его, истосковавшись по доброму слову, по "чистеньким
рукам" и чистому лицу. Он, Соболев, понял это, говорил горячо о том, как
уже давно любит ее, как страдает. Как она дивна! Никто не говорил давно
так ей. Даже тот, случайный, в Ессентуках, не говорил, что любит, когда
они после ресторана зашли к нему в отдельный номер, прекрасно обставленный
- он был в санатории, оказывается, основной, то есть по положенной
путевке. Соболев был везде основной - в президиумах, на похоронах, на
митингах. Большой, крупный, тоже истосковавшийся. И она горячо
признавалась: тоже любит его, давно заочно любит. Даже представляла, что с
ним была...
Соболев торопливо защелкнул дверь на щеколду...
"Почему? - зашептала она ему. - Здесь? Сразу?"
Он кивал ей головой, и она почувствовала, как он тоже исстрадался.
Она никогда в жизни не ощущала такого наполнения, ее распирала радость...
Он был остроумен в извращении, сознался потом, посмеиваясь: начитался
специальных зарубежных книг...
И во второй раз, когда зашел к ней, опять же зная, что ее муж уже
опустился в лаву и дает стране уголек, тоже умел подойти. Она ожидала, что
все то, что было, повторит. И он заторопился, повторил. И это было ново,
непознано...

Следователь, оказывается знал об этом. Он ее, Светлану Григорьевну,
допрашивал теперь не так осторожно. Струев пришел в тот час, когда из ее
дома зачем-то выносили диван. После того, как он грохнулся о стенку двумя
ножками, они его - втроем (три мужика) вынесли на улицу, словно покойника.
И внесли новый диван. Светлана Григорьевна давно его присмотрела -
договорилась с заведующим мебельного магазина.
Никогда не ожидаешь, что и зачем последует. Думалось, что в доме
будут добрые хлопоты, так нужные в эти дни, их смутные дни (кажется, у них
все расползалось с мужем, он открыто иногда стал ходить к любовнице).
Когда-то, женившись на ней, он долгое время любил ее. Неосторожность
в отношениях с мужчинами, иногда легкий флирт, иногда безобидное
кокетство, привели его к тому, что замкнулся, стал угрюмо на все глядеть.
Ему теперь казалось, что она врет во всем: в движениях, в словах. В
постели особенно это чувствовал. Ему часто хотелось спросить ее: ну, с кем
ты в этот раз?..
Он ждал одного, когда она поползла по служебным ступенькам, - уйдет
от него, или кто-то придет в дом и скажет ему: куда ты смотришь? Ты же не
последний алкаш, чтобы тебе почти на глазах изменять? Она же открыто
гуляет...
Сорокалетняя женщина. До призыва в армию Ледика - еще прекрасная, еще
миловидная, с замечательной прической. Уж эта ее неповторимая прическа.
Сделать тугой узел сзади, пришпилить его. Голова делается благородней. Вся
красота сразу бросается в глаза... Она сделала прическу и перед приездом
Ледика. Она сделала прическу и когда пошла к нему на свидание в тюрьму. У
нее были влажные карие глаза. Она подкрасила их, даже идя к Струеву. В
меру полная, в белых босоножках, в платье сафари песочного цвета... Жизнь
была нелегкой всегда. Но сохранилась. Пугалась порой и стучала по
некрашенному дереву: "Тьфу, тьфу! Ничего... Пусть он не взял по службе. Я
же взяла!.. Зато он депутат!"

- Я всегда знала, что этим кончится!
Светлана Григорьевна сидела напротив Струева и плакала. В дневнике
пишется, как эта женщина учила в свое время невестку пользоваться слезами.
Теперь она плакала сама и плакала искренне.
- Что же будет с моим сыном!..
У нее было крупное лицо, у брюнеток при плаче выступают красные пятна
на лице. То ли дело у ее умершей невестки. Ей плакать можно было, ни один
мужчина не мог отвернуться. Теперь хотелось отвернуться. Таким не советуют
плакать.
- Скажите, неужели он убил ее? Я этому никогда не поверю... А если
поверю, то армия, армия... Я всегда защищала армию. Теперь я поняла, что
он приехал совсем другим человеком... Там ему приходилось все делать.
- Да, - тихо ответил подполковник. - Все может быть. Учиться у вас,
признаться, страшновато.
Она пожала плечами.
- Дайте хотя бы дневник... Может, вы из него вычитали обо мне? Есть
там обо мне лично?
- Там все о вас, - резко сказал подполковник.
Из дневника Ирины, приобщенного к делу.

"2.02.90 года.
У меня нет иного выхода, кроме как терпеть. Терпеть, терпеть,
терпеть... Моя свобода была для меня всегда тяжким испытанием. Я испытываю
страх. Ничего, кроме свободы! Это же ужасно! Это плохо. Свободу понимают
все по-своему. Я ее понимаю так, как понимает желающий свободной
чувственности. Об этом твердит С., при этом загадочно и призывно
посмеиваясь... "У меня есть рядом примеры этой свободы" - он намекает на
мою свекровь.
7.07.90 года.
Нас всегда учили в этом самом... как говорит С., "в трепетном и
сладком", не тому, чему надо было бы учить. Нас учили в школе одному, а мы
после уроков говорили с девчонками совсем о другом и по-другому. Недавно,
вдруг за столом (мы были с матерью Ледика вдвоем), мы заговорили о
сущности любви. Она сразу привела примеры чувственной любви (ну когда
имеешь связь с другим человеком). Она возводила все в степень,
подчеркивала, что это красочно и аппетитно. И потому я с ней уже не
стеснялась рассуждать о том, что это ведь не только, когда после всего
такого хорошо и не бесишься в желании (как теперь определяют: желание
разрядки сексуального напряжения или биологическая сторона). Моя
собеседница теперь толковала о желании... Она мне впервые умно доказала,
что же такое счастье, когда мужчина настоящий и твое желание, как
встречные поезда, пойдут рядом, а потом остановятся и соединятся... А С.
потом сказал, что моя собеседница умеет соединять поезда. Это искусство.
Без даты.
Я поняла, что любовь мужчины и женщины - это, с моей стороны, - все
отдать ему, чем я жила до него, мечтая о чем-то сверх необъяснимом, но
вдруг понятым, когда поезда идут рядом, а потом соединяются. Я не
понимала, что это все без нас рождается. Хочешь ты этого или не хочешь. И
мораль "не смей распускать себя" - ханжество. Все остережения - обман.
Жизнь не такая и длинная. Просто до этого можно проспать, думаешь, что все
живут так, как заведено. А в самом деле, есть в этом отношении счастливые,
а есть - "так и не повезло"... А чаще - никому ты не нужна... В доме рядом
в неуюте живут три женщины - мать, которую бросил муж, и две дочери. Одна
больная - слоновая болезнь, что ли... А другая... Мне сосед говорил:
страсти - бездна. "Она кусалась!" И что? К ней придти нельзя: мать и эта
слоновая болезнь. Бросилась учиться: техникум, институт, а потом -
психбольница... Нет, я так не хочу. "Открываю краны!"
Без даты.
Я, обожая, удивляюсь. Пусть у него другой мир, пусть мы разные.
Шевелюра седеющих волос. Пусть. Но хорошо! И хорошо, что первый сон! Он
развивает любовь по своему сценарию, и я иду за ним, и мне прекрасно...
Хочу ли я еще кого-либо? Не скажу. Но, наверное, хочу. Страстно хочу... Он
сделал из меня Женщину! Разве это плохо? Мать скрипит на меня. Но она,
по-моему, так и осталась фригидкой. Навек".
8.08.90 года.
Нет, нет! Нет же! Радостное изумление! Как в детстве. Идешь, и вдруг
солнце выходит. Он неповторим. Выдумщик. Идешь после этого - и иней, и лес
темный вдали, и небо синее, и все вокруг поет, и птицы поют в небе, и как
трава после инея отходит - будто это все в тебе, и остается только
радоваться... Может ли он быть еще и еще другим? Может. Он - когда много и
хорошо. Это так волнует... Понимает ли меня в этом? Беспокоится ли о моем
хорошем самочувствии после этого и новом желании? И кто он мне? Просто
партнер? Развратитель?.."

Нет, дневника Ирины Светлана Григорьевна не читала. Подозревает ли
она кого-нибудь в убийстве, если, как утверждает, сын ее не убивал? Не
подозревает?
- Три года... Неужели никто не понимает, что значат эти три года? -
сказала она под конец допроса, устало поправляя прическу.

9. НОЧНЫЕ ЗВОНКИ
В половине четвертого ночи я вздрогнул от телефонного звонка. Давно
собираюсь прикрутить что-то там внутри, чтобы так вот оглушительно не
звонило... Вы знаете, я сразу догадался, кто звонит.
- Алло, - это был ее голос, - вы меня слышите? Я вас поздравляю! Он -
убит.
- Соболев? - воскликнул я. Сон как рукой сняло.
- Откуда вы догадались? - тихо опешила она.
- Ну говорите, он? Соболев?
- Да. Причем убит самым жестоким образом. - Ее голос был ровным, ни
капельки волнения. - Представляете, ни у Гомера, ни у Фукидита, ни у
Ксенофонта, ни у Плутарха, ни у Тита Ливия, ни у Апулея таких убийств не
описывается. Может возьметесь вы?
- Слушайте, вы же циничны. Человека убили... Самым жестоким образом.
И никто иной, как вы, кричали: не пишите!
- Да, его тоже опустили туда же, в клоаку... Но все-таки, как вы
догадались, что это Соболев? - Тот же ровный голос.
- Боже, а говорите: вам подвластно все! Вы разве не читали дневник
убитой?
- Светланы или Ирины?
И она почему-то бросила трубку. Я ее чем-то разозлил.
Вновь она позвонила ровно через час. Я уже собирался в дорогу. Я
хотел все это видеть. Зачем? Из простого любопытства? Или специально
поглядеть на Соболева (этого С. в дневнике Ирины). Кто убил его? Должны же
эти люди - полковник, подполковник, старший лейтенант - поймать, наконец,
убийцу.
- Вы слышите меня? В этот раз не догадаетесь. Кого убили у нас
теперь?
Я зло ответил:
- Убили старушку. Бедную старушку.
- Гениально! - воскликнули в ответ. - Это действительно так!.. Но
откуда у вас эти сведения? Вам уже позвонили?
- Никто мне не звонил.
- Тогда, ради Бога, скажите, как вы догадались?
- А вы скажите мне, кто вы? И почему вы тогда держали и меня, и себя
в темноте? И как вам удалось сделать это в солнечный светлый день?
- Неправда. Тогда было пасмурно.
- Вы не здешняя? Залетная?
- Ха-ха-ха! - Ее звонкий переливистый смех стал похож на звон
колокольчиков. Такие колокольчики рыбаки подвешивают к спиннингам, и звон
этот при клеве изумителен. - Вы шутите? Кто это вам на меня наговорил?
- Вы сами. Каждым своим поступком вы вселяете в меня что-то
потустороннее... Все-таки, почему бы вам тогда не показать себя?
- Вот что, вы это бросьте! Можно чуточку пошутить и - хватит... Я -
другая. Я должна быть. Как и вы. Все по законам природы... Я не знаю,
какая я, если говорить откровенно. Видимо, вы заметили... То я хочу, чтобы
вы шли и посмотрели убитую, то не хочу, чтобы вы писали об этом
убийстве...
- То вытравливаете каким-то зельем мою писанину, то мелькаете, как
тень, в коридоре...
- Да, да... Я осторожна. Я боюсь всего теперь. Я была так откровенна
и доверчива... И, видите, чуть не вылетела с работы. Спасибо, что вы через
свою газету позаботились о моем восстановлении. Сейчас старая женщина не
трогает меня...
- Зачем вы взялись за такую работу? Видите, чем кончилось ваше
вмешательство? Вы вроде присутствовали, сидели рядом, когда я писал в
прошлый раз об убийстве Светланы...
- Я видела костер, в котором нашли ее палец с обручальным кольцом, -
прошелестело в трубке. - Я не хочу так умереть!
- Но вы, надеюсь, не пойдете в чужой лес с чужими мужчинами. Да еще
на подпитьи...
- Я боюсь ходить днем, правда.
- Вы такая красивая?
- У меня красивые глаза.
- Чем вы облили мою рукопись?
- Послушайте, - вдруг простонала она, - я уже не могу тут одна что-то
сделать. Пожалуйста, приезжайте.

Я и без нее спешил на место убийств. Я действительно чувствовал, что
вслед за Ириной умрет не своей смертью ее бабка, а потом убьют С. -
Соболева. Я ошибся - его убили раньше.
Прилетев на самолете ранним утром, я поспешил на кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13