Виду она не показала, как
ей неприятно, когда сын пришел домой в четверг. Был он неприветлив, угрюм.
Мать поняла, как ему больно и неуютно. Потому он, видно, и ушел через
некоторое время в сторону нарядной шахты, чтобы встретить отчима.
В час ночи за ним явилась милиция.
Следователь Васильев настаивал, чтобы мать все подробно рассказала:
как он пришел домой, что делал, что говорил? Вначале Ледик пошел не к
вешалке, где надо было повесить флотскую, не первой свежести куртку, а
почему-то в ванну. Мать не могла ответить, сколько Ледик там пробыл,
лилась или не лилась вода, замывал он там одежду или нет? Лишь помнит: он
настоял на том, что встретит отца (он звал отчима так) сам, у нарядной.
Они придут вместе, тогда и сядут за стол. "Боже, - повторяла потом она, -
какой он стал жестокий! Ведь он знал тогда, что Ирина убита, и так
спокойно говорил, будто ничего не произошло".
- Он сказал тебе, что произошло? - спрашивала она у мужа, когда
Ледика увели.
- Нет.
- Видишь, мы потеряли сына еще тогда, когда не сумели избавить его от
этой проклятой морской службы. Что они сделали из него!..
Да, Ледик ничего не сказал ни матери, ни отцу, что случилось там, в
доме теперь уже мертвой жены. Он спокойно выпил две рюмки коньяка,
спокойно ел, спокойно что-то рассказывал под галдеж телевизора, и спокойно
встал, когда за ним пришли.
Можно было объяснить это спокойствие. Ведь подполковник Струев уже
встречался с Ледиком. Тогда уже Ледик понял, что вот-вот они за ним
придут. Но родители-то этого не знали.

3. ОПОЗНАНИЕ
Я видел этот труп тогда. Пожалуй, не найдешь слов, чтобы описать, как
он выглядел. Убита Ирина была бесчеловечно.
Долго потом думал: как попал на осмотр трупа? И вообще, как попал в
центр этой трагической истории. Приехал-то с другим заданием.
Да, началось все со звонка в мой гостиничный номер (об этом я уже
говорил). Не хотел бы я приобщиться к делу? - говорили мне по телефону. -
Мои очерки, статьи в центральных и республиканских газетах хорошо знают
тут, в этом городе.
- Кто говорит? - спросил я, ничего пока не понимая.
- Неважно. Через пятнадцать минут за вами заедет машина. Вы готовы?
- Да, но...
Там положили трубку. Я подумал, что кто-то из моих друзей преследует
меня со своими избитыми шутками - розыгрышами и здесь. Однако, когда через
пятнадцать минут за окном загудела машина и я, выглянув, увидел, что
кто-то машет из нее рукой, мне пришлось топать вниз.
В машине было трое: некто Сухонин - плотный мужчина сорока лет,
одетый в гражданское (представился полковником), худой и рябой старший
лейтенант Васильев и подполковник...
Я не расслышал его фамилии.
- Мы члены оперативно-розыскной группы... Трое из одиннадцати, -
сказал полковник. - Я думаю, вы не возражаете взглянуть в глаза правде? -
Он так сказал, то ли с иронией, то ли со своим смыслом. - Вы пишете порой
по протоколам? Я это чувствую.
- Как знать, - возразил за меня подполковник. - Я бы так категорично
не говорил. Иногда бывает - глубоко копается.
Чего это они? Издеваются?
Обычно считается, что старший в форме говорит разумнее тех, кто ниже
по чину. Старший, конечно, младшего и поправляет. А тут вышло наоборот.
Мы уже мчались в машине. Водитель резко тормознул. Что хотел сказать
за меня подполковник, я не услышал. Сам, однако, не осмелился вступить в
разговор: все-таки ехали на задание. Два старших чина сидели теперь молча,
отвернувшись друг от друга и, следовательно, от меня. Я только теперь
догадался, что им поручено развлекать меня и наставлять на путь истинный.
Этим будет заниматься, естественно, старший лейтенант Васильев. Ему
поручили опекать меня и каким-то образом подталкивать к уже выработанной
ими версии.
Пока мы шли к месту, где лежала убитая, Васильев рассказывал, как
обнаружили труп.

Для меня, пишущего на уголовные темы, всегда болезненно глядеть на
горе людей - некогда праздных, а теперь присутствующих при сем при том.
Совсем разные. С апломбом, тихие, молчуны, говоруны, здесь они одинаковы.
Я, однако, к сожалению, никогда не вижу этих людей, толпящихся вокруг
убитых, насильно повешенных, зарезанных, с оторванными ушами, выколотыми
глазами. Я тогда отсутствую. Я думаю: а вдруг так со мной? Естественно, и
в тот раз я был собой, не видел никого, не видел Лю, которая, оказывается,
была там тогда. Позже, когда она мне передала мой разговор с полковником,
я припоминал, кто там был из женщин. И, знаете, я так и не смог
определить, кто из них была Лю.
Я видел мать Ледика. Почему-то полковник Сухонин пустил ее в то утро
к Ирине. Может, потому, что все здесь, в этом поселке городского типа, раз
и навсегда живут по своим законам. Кому-то можно заходить в магазины с
тыльной стороны, заходить в подсобки, где есть икра, балык, вино, краска,
шубы, норковые воротнички... В аптеках, поликлиниках, больницах кто-то
беспрепятственно возьмет всякие лекарства, вплоть до наркотиков... И здесь
- всем свое. Я понял: мать Ледика всюду вхожа, и если бы она не была его
матерью, ее бы сюда впустили без всякого.
Это была еще не старая, но и не такая молодая, женщина сорока пяти -
пятидесяти лет, убитая горем. Полные ноги плохо держали эту женщину на
земле. И я, собственно, даже если бы имел привычку изучать, кто приходит к
черному человеческому пепелищу, мог бы, скорее всего, глядеть на эту
женщину, о которой кое-что сообщил мне услужливый старший лейтенант
Васильев не изучающе, а просто с любопытством. Васильев, рассказывая о
ней, не преминул коротко описать ее мужа - отчима подозреваемого. Правда,
Васильев тогда не сказал о нем то, что восстанавливало меня потом всякий
раз против этого человека, ее мужа. Но тогда старший лейтенант говорил
только о матери Ледика.
Итак, я не увидел Лю. И не догадался бы, кто она в этой толпе. В
самом деле, я не знал Лю до этого. Не видел ее. Хотя, выходит, она звонила
мне часто.

- Как же это?! Как же это?!
Мать Ледика причитала глухим голосом. То ли тягучий шум шел, то ли
зык из гортани. Она и выла, и вопила и плакала навзрыд. Но что-то выходило
порой некстати, иногда запоздало выливались и острастка в чей-то адрес, и
угроза, и печаль из нее. Вроде искренний голос был не ее, а запоздалый -
только ей и принадлежал.
Труп лежал теперь в подвале. Лежал так, как его положили вчера. Лежал
вниз лицом. Никого после нас и матери Ледика в подвал теперь не пускали.
Десять часов утра. Пятница. По поселку уже расползлись слухи об
убийстве дочери недавнего в прошлом начальника шахты, которого и любили, и
боялись, и уважали. Мы здесь, в подвале, а в доме его, что в пятнадцати
минутах ходьбы от дома убитой кем-то дочери, траур. Идут люди,
соболезнуют.
- Кто же убийца? Кто?! Да такую красавицу!..
Не знает народ правды. Но задает шепотом друг другу вопросы. Почему
не ужилась у сватов? Почему не стала жить с отцом и матерью, где в доме,
который ставила когда-то шахта, восемь комнат на троих?

Я приехал в город в семь часов. Зачем я здесь, у трупа? Почему они
меня взяли сюда? Что же они хотят? Чтобы обо всем этом было обнародовано?
Но чтобы обнародование было не против них. Против правоохоронцев. Иначе
зачем бы они меня сюда притащили?
...Васильев лепит детали. Где ее нашли? Здесь, здесь! Вчера шли
очевидцы.
- А в самом деле, как это было? Где нашли ее? - спросил полковник
Сухонин, прикрывая нос платочком - так и не привык, бедняжка.
- Лежала под кустом бузины, - охотно отвечает Васильев.
Он отворачивает одеяло, которым прикрыта убитая. На ней порванное
платье, с разорванной резинкой - трусики. В склепе темно. Холодный лучик
фонаря полковника забегал по ее каштановым длинным волосам. Васильев
повернул труп лицом кверху. Я отшатнулся.
Потом мы были на месте убийства. Черные ягоды бузины свисали над
землей над тем местом, где еще вчера лежало кем-то поверженное тело.
Оказывается, Васильев укутывал его вчера, для этого он сам принес из
пустого дома это байковое одеяло. Он и распорядился везти тело в подвал, в
холодильник.
Двери холодильника открылись настежь, и я увидел ноги, наверное,
очень красивые в жизни ноги этой бывшей Ирины.
Подполковник Струев, неторопливо склонившись над трупом, дольше всех
из них оглядывал это истерзанное лицо и, наконец, вздохнул:
- Боже, боже! Что делается на белом свете... У меня ведь тоже дочка!
Я заметил: Васильев тогда хмыкнул.
- Надо искать убийцу, искать, а не вздыхать! - шепнул он мне и стал
отрывисто рассказывать, как он оказался тут вчера первым.
Васильев был в кабинете вчера один. Его начальник Струев не любит
засиживаться на работе. А Васильеву надо стараться, он еще молод, у него
все впереди. Он к тому же не хочет подводить полковника Сухонина.
Полковник привел его в отдел под Струевское начало. Заверил начальника
отдела, что Васильев его не подведет. Васильев и сидел вчера допоздна.
Вроде знал, что последует этот страшный звонок. Васильев немедленно,
конечно, позвонил на квартиру подполковнику Струеву, то есть своему
непосредственному начальнику. А подполковника дома не оказалось. Тогда
Васильев на дежурной машине рванул к месту происшествия. Там Васильев и
увидел мертвое тело. Лежало оно под кустом бузины. И как бы куст этот
закрывал тело несчастной. Васильев при рассказе обращался и ко мне, и к
тем, кто еще не знал, что инициатором первого задержания Ледика был не
подполковник Струев, а он, Васильев. Если уж по этапам размещать события,
то Струев, когда приехал и вместе с Васильевым они крутились потом возле
Ледика (что да как), почему-то отпустил подозреваемого. Хотя Васильев был
принципиален - все-таки показания снял.
Этот рыжий служака Васильев выпятить себя мог. Очень основательно
топтался вокруг этих показаний, вокруг первого по сути допроса.
Подполковник Струев, - сказал он, - пришел, если говорить точно, к
середине допроса. Обычно просто сидит, вытянув длинные ноги. Это для него
проза. "Допрос является источником борьбы с преступностью", - так всегда
меланхолично говорит Струев. А он, Васильев, всегда конкретен. У него тут
ясно все: на любом первом допросе следователю и воображаемому преступнику
никогда не найти общего языка и контакта. Так и с Ледиком вышло. Не
сконтактировался Васильев с ним. А подполковник взял и отпустил
подозреваемого.

Первой труп обнаружила бабка Ирины. Она пришла к внучке и увидела ее
на земле, лежащей вниз лицом. Внучка вроде прикорнула. Уткнувшись лицом в
гроздь переспелых черных ягод, - рассказывала потом. - Гроздья висели и
над синей шеей. - У нее был такой вот язык...
Это она потом, всякий раз плача, пересказывала.
Оцепенело повалившись к ногам внучки, бабка, как рассказывают
очевидцы, вдруг завыла каким-то утробным басом. Злые языки добавляют: ее
соседка, шахтерка Дарья Михайловна, вроде после вытья бабки ухмыльнувшись
громко, чтобы было слышно, выдохнула:
- Завела девку в омут!
Дарья Михайловна и вызывала милицию. Примчались участковые.
Лейтенанты Хорошко и Перегудов. Они и встречали потом старшего лейтенанта
Васильева. Тот явился вроде от имени и по поручению. Васильев действовал
как большой знаток. Все осматривал, все записывал. Будто очнувшись, позже
принес из открытой комнаты одеяло, укутал тело убитой.
Хорошко суетливо помогал, потому как это была его территория.
Перегудов только за всем наблюдал.
Приехал потом подполковник Струев, чертыхнулся: "Подышать свободно не
дадут!" Он внимательно выслушал доклад старшего лейтенанта. Тот и надоумил
- послать за Ледиком, объяснив ситуацию.
Как ни странно, нашли того легко. Не спеша шел к нарядной. Струев
загородил морячку дорогу. Никто не слышал, о чем они говорили. Васильев
думал, что подполковник задержит Ледика, но тот его отпустил.

Одну деталь я отметил в первый приезд тогда, в своей записной книжке,
собирая материал об убийстве Ирины. Подполковник Струев не только
догадывается о непорядочности Васильева в ведении им дела, он открыто
говорил об этой непорядочности. Сказал он о ней и мне. В чем заключается
эта непорядочность? Во-первых... Впрочем, подполковник сказал мне тогда
лишь о дневнике Ирины, который Васильев "увел" из квартиры убитой, не
приобщив к делу.
- Почему бы это не сделать предметом разбора? - спросил он тогда,
отвечая на мой вопрос вопросом.
Подполковник глядел на меня так, будто от меня зависело, быть
отстраненным Васильеву от ведения дела или не быть. Ведь он махнул рукой
на то, что они учились когда-то в одном классе и очень не ладили между
собой.
Я подумал: у них мелкие друг к другу претензии. Старший лейтенант
считает подполковника инертным, а тот в свою очередь, обвиняет
подчиненного в том, что он рвется к власти без всяких на то оснований.
Подполковник, правда, сказал потом, и это выглядело объективным:
Васильев не доложил о дневнике, однако оставил его на видном месте.
- Что же там такого в дневнике, отчего Васильев взял дневник и не
приобщил к делу? - спросил я.
- Не пойму. Но все это мне не нравится, - был ответ.
В этот раз, когда я пришел в отдел и зашла речь о дневнике, пришлось
спросить подполковника: подозревает ли он и теперь Васильева в умышленном
утаивании дневника? Он пожал плечами:
- Не вините меня, если будете писать обо всем, в пристрастии к
Васильеву. Он тут, может, и ни при чем.
- А можно ли мне поглядеть на этот дневник?
Он пожал плечами.
- Зачем? А впрочем... Лирика. Вы все лирики, - последние слова
произнес с усмешкой. - Только нам копаться в дерьме.
Подполковник полез в свой особый тайник в сейфе, вынул оттуда
аккуратную столистовую тетрадь и подал мне.
- Глядите, пока я схожу в столовую и пообедаю.
И вскоре его тень мелькнула за окном. Тоже мне, - подумал я, открывая
тетрадь, - деятель! Он копается в дерьме!.. А дневник-то, который ты мне
дал - убитой. И ты не нашел еще убийц. Иди спокойно обедай!
Я тогда успел выписать следующее из дневника Ирины. Почему? Не знаю
сам.
"Мне сегодня, боже мой, четырнадцать лет. Говорят, у меня огрубел
голос. Раньше я будто отвечала по телефону пискляво: "Да-а!" И это, - как
сказал С. - выглядело безгрешно". Бабка при слове "безгрешно" почему-то
погрозила С. пальцем... Они переглядывались потом. А вечер был ужасно
душным. Пили чай. И я, наверное, правда, повзрослела. Чувствовала, что
чем-то наполняюсь. С. мне шепнул шутливо: "созреваешь". Он описал меня,
когда мы сидели на лавочке у кустов роз. У меня лебединая шея и ноги мои
чуть полнее меня самой. Но это не недостаток, а достоинство будущей
красивой женщины".

"Я закончила десятый класс с золотой медалью, ура! Конечно, без папы
об этом не стоило бы и мечтать. Фиша умнее меня, он сильнее меня во всем -
в математике, в физике, даже в литературе. Фиша слушает радиостанцию
"Свобода" и знает зарубежных писателей. Но золотая медаль у меня! Несмотря
на то, что отец уже не у дел. Пенсионер союзного значения. Он остался
депутатом, его уважают... Я задыхаюсь от чувства собственной
неполноценности. С. встретил меня и сказал, что я по-прежнему иду к
красоте. Правда, заметил: "Задерживаетесь, мадемуазель!" По-моему, он был
чуточку под шафе. А мы идем пить на речку и встречать там восход. Меня
искренне не волнуют московские рассветы. Я хочу остаться тут".

"С. сказал мне при встрече (он зашел к нам в магазин, где я теперь
исправно работаю): "Да, вы уже мадам!" Откуда он узнал? Наверное, кто-то
трепанулся, что я пошла с Л. и между нами случилось кино. Дурачок, какой
он неловкий, этот Л., он даже ничего не заметил. "Твоя же мать гуляет, -
сказала я ему зачем-то. - Неужели, когда к ней, в отсутствии твоего отца
приходит любовник, они тебя раньше не возбудили?" Он спросил наивно:
откуда я знаю, что его мать гуляет? И если даже гуляет, имеет ли это
отношение к тому, что случилось между нами? Наивный мальчик. Паинька... А
все - при нем... Скорее надо выходить замуж. И именно за него"...

Да, я выписывал не все подряд, и когда пришел подполковник, мне лишь
осталось развести руками после его вопроса: прочитал ли я дневник. Это С.,
- хотел спросить я. - Это С. Кто это - С.? - Но не спросил, что-то смутно
подозревая.
- Ладно, - сказал подполковник, - приедете еще раз, тогда я вам,
после того, как закончится следствие, подарю этот дневник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13