Но если учащийся не был способен отозваться на ее мысль, если ее быстрые и сильные удары не были способны извлечь искру из его ума, в таком случае Е. П. оставалась для него загадочной, темной, запутанной, и он оставался столько же неудовлетворенным ею, сколько она чувствовала себя безнадежной относительно него.


ГЕРБЕРТ БАРРОУ*

Только два года прошло с того момента, как я ее узнал. Но эти два года были для меня так полны, что кажется мне - целые века прошли с тех пор, как я впервые увидел ее. Если верно, что жизнь человеческая должна измеряться по периодам духовного развития, то время, с того дня как я первый раз пожал руку Е. П. Блаватской и до той минуты, как я помогал убирать ее гроб пальмами ее любимого Востока, было для меня богаче, содержательнее и длиннее целой человеческой жизни. Я пришел к ней материалистом, а ушел - теософом; через эту пропасть она сумела построить мост в моей душе.
Она была моей духовной матерью, и не могло быть матери более любящей, терпеливой и нежной.
Я и г-жа А. Безант были в то время заняты проблемами жизни и духа, решить которые наше материалистическое мировоззрение было бессильно, и мы оба искали иного света. Мы слышали о Е. П. Блаватской, но, приученные к скептицизму и строгой критике долгими годами политической жизни, воспитавшим в себе потребность в строгих доказательствах относительно всего, что лежало вне сферы нашего опыта, теософия казалась нам не только чуждой, но и вполне недоступной областью. Но - кончилось тем, что мы пошли к Е. П.; нескольких бесед с ней было достаточно, чтобы для меня засветился новый свет: она ввела меня в духовный мир, показала мне силу истинного самоотвержения и дала последовательную жизненную философию, цельное знание человека и его связи с духовным миром. Вот что привлекало меня к ней, а вовсе не ее чудотворные силы, которых я лично даже и не видал. Но в первый раз, в течение всего моего духовного развития, я нашел в ней учителя, который сумел разрозненные нити моего мышления соединить в ясную и цельную ткань.
Она не выносила, когда ее хвалили, и единственный недостаток, который я лично нашел в ней, это - ее вспыльчивость, которая по временам вырывалась у нее, подобно вихрю или циклону. Но и этим она овладела к концу жизни. В ней все было - искренность и правда. Ее полное равнодушие к условностям и внешним формам происходило от полноты ее духовного веденья.
Я хорошо сознаю, что все, что я сказал, и несовершенно, и недостаточно. Истинная Е. П. показывалась нам только изредка и случайно, и единственный ключ к пониманию этой необыкновенной натуры - в том живом примере, который она давала нам своей самоотверженной жизнью. Жизнь эта научила нас видеть цель не в личном благе, а в служении миру, в служении без ропота, до самого конца.

ГРАФИНЯ ВАХТМЕЙСТЕР*

Кто знавал Е. П. Б. ближе, тот испытал на себе очарование ее личности, ее удивительной сердечной доброты. Иногда она радовала всех окружающих своим детски-веселым настроением, и тогда на ее лице светились и сверкали радость и остроумие, каких я никогда не видала на другом человеческом лице, и тогда она завоевывала все сердца, как бы в бурном порыве.
Замечательно, что она с каждым была другая: никогда я не видала ее одинаковой с двумя разными людьми. Она немедленно замечала слабые стороны человека и удивительно умела испытывать их... Кто был с ней часто, тот постепенно приобретал дар самопознания...
В 1885 году я посетила Е. П. в Вюрцбурге. Я нашла ее слабой, страдающей телом и духом и утомленной; она сознавала, как необъятна ее задача и как трудно найти людей, которые согласились бы пожертвовать собой для великой цели.
Когда я спрашивала ее: почему она продолжает страдать, когда в ее распоряжении все средства, чтобы облегчить свои страдания? Почему, работая над таким важным трудом (она писала тогда "Тайную Доктрину"), который требует спокойствия и здоровья, она пальцем не пошевелит, чтобы улучшить условия своей жизни и прогнать слабость и физическую боль, которые каждого, кроме нее, давно бы довели до полного изнеможения?
Ответ ее на такие вопросы был всегда один и тот же: "Каждый ученик оккультизма дает торжественное обещание никогда не употреблять полученные знания и силы для своего личного блага. Сделать это все равно, что ступить по крутому спуску, который ведет в пропасть... Я дала этот обет и никогда не нарушу его, потому что знаю его святой смысл... И гораздо легче для меня перенести всевозможные мучения, чем нарушить его. И не только телесные мучения, но и гораздо более тяжелую нравственную пытку: быть посмешищем и предметом поругания".
В этих словах не было и тени преувеличения. В нее, стоявшую всегда впереди всех в Теософском обществе, попадали все ядовитые стрелы насмешки и клеветы, как в живой щит, который принимал на себя все удары и прикрывал собой всех слабых и споткнувшихся. Она была, так сказать, добровольная жертва, на незаслуженных мучениях которой строились и крепли жизнь и успех Теософского общества. Немногие знают это. Только те, которые как я, день за днем, жили с ней, которые видели ее постоянные телесные страдания и нравственные муки, переносимые ею с таким мужеством и непобедимым терпением, и которые в то же время могли наблюдать за ростом и успехом Общества, возникшего единственно благодаря ее великой душе, только они поймут, как велик наш долг перед ней и как мало сознается этот долг...

ЧАРЛЬЗ ДЖОНСТОН*

Первое мое впечатление от Е. П. Блаватской было впечатление необыкновенной силы, и это впечатление все росло. Наш первый разговор шел о ничтожестве материалистического мировоззрения, и не столько ее речи убеждали меня, сколько впечатление, что передо мной воистину бессмертный дух, одним своим присутствием разрушающий отрицание духовной жизни.
Это чувство ее силы нисколько не давило и не унижало слабых, это было впечатление глубины и такого размера души, который охватывает всякую суть до самого первоисточника.
Это первое впечатление силы постепенно смягчалось ее удивительной сердечной добротой, всегда готовой забыть себя и отдаться нуждающемуся.
Все, кто когда-либо поднимались по дикой горной тропинке, знают, как ускользает величие гор и глубина долин от внимания путника, прикованного к ближайшим деревьям, птицам и цветам, пока он не поднимется на самую высоту, откуда его взору сразу откроется вся необъятная ширина пейзажа.
Такие поразительные минуты подъема на духовные высоты я испытывал часто в присутствие Е. П., хотя во время самой беседы очарование ее личности заставляло временно думать, что находишься в присутствии только привлекательной собеседницы.
С непреодолимой силой и энергией утверждала она существование бессмертного духа и учила реальности духовного мира, сама проявляя такие свойства, каких я не мог себе даже представить у смертного человека. С небывалой мощностью восставала она против темной тучи зла и невежества, окутывающей со всех сторон земную жизнь; пролом, который сделан ею в этой свинцовой туче, пролом, показавший нам сияющий свет в небесах, доказывает, с какой силой наносила она свои удары. Для нее была единственным обязательным законом действительность духовной природы; деспотизму физической природы она не подчинялась никогда.
Ничему из всех ее необыкновенных свойств я так не удивлялся, как ее глубокому смирению, ее постоянной готовности радоваться достоинствам в других и всегда забывать свои собственные великолепные дары. Е. П. Б. была похожа на горный поток, вытекающий из глубокого светлого озера, скрытого за облаками и несущего богатства заоблачных сфер в земные долины. Вместе с водой быстрый поток свергает с горных высот зерна золота и драгоценных камней и рассыпает их по пескам долины. Находя эти драгоценности, жители долин начинают верить, что там, на горах, много сокровищ, и до самой смерти стремятся к ним...

БЕРТРАМ КИТЛЕЙ*

С первой минуты, когда я взглянул в ее глаза, я почувствовал к ней безграничное доверие, и никогда это чувство не покидало меня; наоборот, оно все более росло и становилось все могущественнее по мере того, как я узнавал ее ближе.
Благодарность моя к ней за то, что она сделала для меня, так велика, что потребовалось бы несколько жизней, полных безграничной преданности, чтобы заплатить ей мой долг.
Вступив в жизнь со скептическим умом конца 19-го столетия, отвергавшим все, что не могло быть доказанным, в особенности религиозное представление о бессмертии души, вооруженный только той моралью, которую мы получаем в хорошо воспитанной семье, с неясными мечтами об альтруизме, которые беспощадная логика материализма постепенно выедала из моего сердца, - что выработалось бы из меня? Конечно - величайший эгоист.
До того, как я узнал ее, жизнь не имела для меня никакой идеальной цели: полное уничтожение, которое виделось в конце мирового процесса, убило во мне всякое благородное стремление... Я видел только бессмыслицу и бесцельность мировой борьбы.
Я видел земную жизнь, окруженную со всех сторон мучительными сфинксами, угрожающими поглотить ту расу, которая не сумеет разгадать их темный смысл. Я видел, как лучшие наши намерения вызывали зло вместо добра, я видел, как густая тьма окутывает нас. Где было искать света?
Из этого состояния вывела меня, как и многих других, Е. П. Блаватская своими учениями, а еще больше - полным могучей силы примером своей личной жизни.
Она указала нам мерцающий свет звезды, который осветил наш жизненный путь; она научила тех, кто умел слушать, как отыскать лучи этого света внутри себя, указала дорогу, направление и опасности этой дороги, заставила нас признать, что только тот, кто умеет забывать себя и любить, найдет ключ к пониманию запутанного лабиринта жизни, потому что только при этом условии начинает расти дух и сердце человека, и сознание его способно наполниться мудростью.
Вот чему научила нас Е. П. Не достойна ли она за это высочайшего почитания?
Говоря о ней, я не в состоянии выразить мои более глубокие чувства... Только равное ей по силам существо могло бы начертить ее верный образ, передать ее такою, какой она была для нас и как верный друг, и как мудрый учитель, и как любящая мать. Но несмотря на всю свою любовь, она никогда не колебалась употребить в дело нож хирурга, когда того требовала наша польза; проницательная, она всегда безошибочно узнавала слабости своего ученика и вылечивала их.
Ежечасным примером она зажигала душу того, кого хотела возвысить до высокого сознания долга и самоотверженного служения истине.
Одна из самых ее поразительных черт была удивительная сердечная простота; она была в полном смысле слугой каждого человека, который искренне искал ее помощи.
Даже самые ожесточенные ее враги - обратись они к ней в нужде - нашли бы у нее помощь... Я уверен, что она сняла бы платье с себя, отвела бы кусок от своего рта, чтобы одеть и накормить злейшего из врагов своих.
Ей и прощать не приходилось, потому что всякая злоба была так же далека от нее, как далеко от земли до небесной звезды.
А бескорыстно работать она умела так, что этим одним воспитывала душу и волю окружающих.
Я не могу выразить словами всей глубины моей благодарности, да и не нужно слов: ученики ее должны доказать свою благодарность на деле.
Она хотела, чтобы не разрывалась цепь любви, связывающая нас, и чтобы мы помогали другим, как она помогала нам: будем же бодры и деятельны, и распространение того света, который она принесла нам, будет лучшим памятником для почившего нашего учителя.

УИЛЬЯМ КИНГСЛАНД*

Много людей испытывали притягательную силу Е. П. Блаватской; на одних действовала ее сила, других привлекал ее необыкновенный ум, третьих - ее дар обаятельной беседы.
Но меня притягивало к ней иное: благая весть, которую она нам принесла, заставила меня полюбить ее, и я смотрел на Е. П. не только как на друга и учителя, но и как на нечто бесконечно более высокое.
И я попробую, хотя слабо, выразить то, что она ставила передо мной и перед многими другими как цель стремлений и что нас соединило с ней связью, которую не разорвет сама смерть.
Прежде всего и впереди всего она научила нас понимать цель жизни. Я хочу этим сказать, что она показала нам истинную цену временной жизни и пробудила в нас веру в жизнь вечную. Кто проникнется сознанием, как обманчива временная жизнь, тот начинает черпать свое вдохновение из источника гораздо более глубокого, чем мир внешних форм. Без нее мы все бродили в потемках и не видели в жизни ничего, кроме безнадежной загадки. И она не только дала нам новую философскую систему, она сделала гораздо больше: те нити, которые тянутся назад в прошлое и вперед, в будущее, и которые мы не могли уловить, она собрала их воедино, показала нам узор, который возникает от перекрещивания этих нитей, и разъяснила, для какой благой цели совершается эта ткань.
Она давала нам теософию не как учение, не как религию, философию или гипотезу, а как живую силу, которая должна проникать в самые недра нашей жизни.
Благая весть, передаваемая миру, должна неминуемо облечься в ряд учений и получить внешнюю форму. Но не внешнему учила она нас; она заставляла нас видеть далее формы и делать побуждением для нашей деятельности живой принцип. Она понимала под теософией бесконечно более того, что изложила в своих книгах. Ближе всего к ее духу стоит "Голос Безмолвия", но и эта книга не выражает всего, что она могла передать, если бы умели слушать ее.
Основная нота всех ее учений и всей ее жизни - самопожертвование.
Вот что говорит "Голос Безмолвия": "Остановись, ученик, и послушай еще одно слово. Можешь ли ты вырвать из своего сердца божественное сострадание? Сострадание не качество; оно закон из законов, вечная гармония, сама Алайя; безграничная вселенская сущность, свет пребывающей правды, лад всех вещей, закон вечной любви".
"Наклони свою голову и слушай всеми силами, о бодхисатва - сострадание говорит: может ли быть блаженство, когда все, что живет, должно страдать? Согласишься ли ты спастись, пока в ушах твоих раздается крик мировой скорби?"
И если теософские учения говорят нам о Девакхане и о Нирване, об отдыхе для усталого, измученного бурями жизни странника и о конечном блаженстве, которое выше всякого представления, - тем, кто может вместить, они говорят еще больше: трижды велик тот, кто поднялся по крутой тропинке Арьяхата, но еще больше тот, кто отстранил от себя заслуженную награду и жертвует собой до самого конца.
Под теософами понимают обыкновенно людей, верящих в перевоплощение и карму. Но Е. П. никогда не соединяла с этим словом ограниченного смысла. Она не раз указывала нам на людей, которые не только не примыкали к теософскому движению, но даже были его противниками; на них она указывала, как на истинных теософов. Она давала свои учения для того, чтобы люди могли освободиться из-под власти внешних форм, жили духовно, видели в человеке брата и искали общения с Богом. Удивительно ли, что она, так пламенно верившая в божественную природу человека и в божественный закон любви, относилась с таким презрением к материализму и всякой догматической узости?
И она пожала неизбежную мзду: непонятая, оклеветанная и опозоренная, она вела жизнь героя и умерла, как мученица.
Так она учила нас теософии не словами, а примером. Она сама была величайшим из теософов не потому, что создала теософское движение и принесла миру сокровища древней Мудрости, а потому, что способна была на великое самоотречение.

КЕМПБЕЛ ФЕР ПЛАНК*

В первый раз я узнал ее имя из отчетов "Общества психических исследований". Эти отчеты вызвали во мне два впечатления. Одно - о полной недоступности ее учения для меня; мои предки в течение многих поколений были юристы, и у меня глубоко вкоренилась привычка к очевидностям и к вещественным доказательствам. Другое впечатление шло от ее личности. Читая отчеты, я не мог не увидать, какая это сила. Эта сила и энергия ее характера поразили мое воображение, и я захотел услыхать учение женщины, которая не только одолела преследования и трудности всякого рода, но и пересилила самое смертоносное орудие нашего века: насмешку, презрительный хохот, раздавшийся в двух частях света.
В тот же вечер я отправился в частное собрание, где А. Гебхард читал реферат о теософии.
Все, что я узнал тогда, до того озарило мой внутренний мир, что я вернулся домой потрясенным, все мои мысли были заняты услышанным, и меня перестало мучить любопытство относительно загадочной личности Е. П. Блаватской.
Только позднее, когда новое учение - путеводная звезда и утешение моей жизни - раскрывалось передо мной все полнее и шире, я открыл в своем сердце глубокую, прямо пламенную благодарность к вестнику, который на все дерзнул, все перенес, чтобы дать нам благо истинного света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55