"Достоин
ли я его, я, двенадцатилетний мальчишка, который должен ходить в школу,
которого раньше всех посылают спать? - спрашивал он себя. - Чем я могу
быть для него, что я могу ему дать?" Именно это чувство неполноценности,
бессилие проявить свою любовь приводило его в отчаяние. Обычно, полюбив
кого-нибудь из товарищей, он прежде всего делился с ним сокровищами,
припрятанными в парте: камушками или марками, но все эти детские пустяч-
ки, еще вчера казавшиеся ему бесценными, теперь сразу поблекли, потуск-
нели и потеряли всякую прелесть в его глазах. Мог ли он предложить их
своему новому другу, к которому он даже не смел обратиться на "ты"? Есть
ли путь, есть ли возможность выразить ему свои чувства? Все сильнее тер-
зался он сознанием своей незрелости, сознанием, что он еще только полче-
ловека, только двенадцатилетний ребенок; никогда еще не проклинал он так
бурно свой детский возраст, никогда не испытывал такой жажды проснуться
иным, таким, каким видел себя во сне: большим и сильным, мужчиной, та-
ким, как все взрослые.
В эти тревожные мысли вплетались первые радужные мечты о новом мире
взрослого мужчины. Эдгар, наконец, заснул, с улыбкой на устах, но спал
он беспокойно, даже во сне не забывая о завтрашнем свидании. Боясь опоз-
дать, он вскочил уже в семь часов, поспешно оделся, зашел поздороваться
в комнату матери, чем очень удивил ее, так как обычно она никак не могла
поднять его с постели, и, не отвечая на ее вопросы, побежал вниз. До де-
вяти часов он слонялся, сгорая от нетерпения, забыв о завтраке, занятый
одной мыслью - не заставить ждать своего друга.
В половине десятого барон, наконец, неторопливо, с самым беспечным
видом спустился в вестибюль. Он, конечно, давно забыл о данном обещании,
но когда Эдгар стремительно кинулся к нему, он улыбнулся этому страстно-
му порыву и выразил готовность сдержать свое слово. Он взял мальчика под
руку, прошелся немного со своим юным, сияющим от счастья спутником, од-
нако отказался - мягко, но решительно - предпринять сейчас же совместную
прогулку. Он как будто чего-то ждал, судя по нетерпеливым взглядам, ко-
торые он бросал на дверь. Вдруг барон насторожился. Мать Эдгара вошла в
вестибюль и, приветливо ответив на поклон барона, направилась к ним. Она
одобрительно улыбнулась, услышав о предполагаемой прогулке, о которой
Эдгар не рассказал ей, ревниво храня заветную тайну, и ответила согласи-
ем на приглашение барона принять в ней участие.
Эдгар сразу насупился, кусая губы. Какая досада, что она вошла именно
в эту минуту! Эта прогулка всецело принадлежала ему: если он и предста-
вил своего друга маме, то это была лишь любезность с его стороны, а ус-
тупать его он не намерен. Заметив галантное обращение барона с матерью,
он уже испытывал нечто вроде ревности.
Они отправились на прогулку втроем, и слишком явное внимание, которое
оба взрослых спутника уделяли ребенку, укрепляло в нем опасное сознание
собственной значительности. Эдгар был почти единственным предметом их
беседы: мать с несколько преувеличенной тревогой говорила о том, какой
он бледненький и нервный, а барон, со своей стороны, возражал ей, улыба-
ясь, и рассыпался в похвалах своему "другу", как он его называл. Никогда
еще мальчик не был так счастлив. Впервые ему предоставили права, которых
он всегда был лишен. Он принимал участие в разговоре, и никто не оста-
навливал его; он даже выражал дерзкие пожелания, и ему не влетало за
это. Не удивительно, если в нем с каждой минутой усиливалось обманчивое
чувство, что он уже взрослый. Он тешил себя мыслью, что детство уже ос-
талось позади, как сброшенное платье, из которого он вырос.
Во время обеда, по приглашению матери Эдгара, которая становилась все
приветливей, барон сидел за их столом. Визави превратился в соседа, зна-
комый - в друга. Трио было настроено, и три голоса - женский, мужской и
детский - звучали в полной гармонии.

АТАКА

Нетерпеливый охотник решил, что настало время подкрасться к дичи. Се-
мейственный ансамбль наскучил ему. Очень мило сидеть втроем и болтать,
но в конце концов не болтовня же была его целью. А он знал, что салонный
тон, требующий маскировки желаний, всегда мешает достижению цели, ибо
лишает слова горячности, а натиск - пыла. Надо сделать так, чтобы за
светской беседой она не забывала об его истинных намерениях, которые - в
этом он не сомневался - она уже разгадала.
Было много шансов, что его усилия увенчаются успехом. Она достигла
того критического возраста, когда женщина начинает раскаиваться, что всю
жизнь была верна мужу, которого в сущности никогда не любила, и когда
пышный закат ее красоты еще позволяет сделать выбор: быть только матерью
или еще раз - в последний - быть женщиной. Жизненный путь, который, ка-
залось, давно уже стал бесспорным, в эту минуту еще раз берется под сом-
нение, в последний раз магнитная стрелка воли колеблется между надеждой
на страсть и окончательным самоотречением. Она стоит перед решающим вы-
бором - жить своей личной жизнью или жизнью своих детей, материнскими
или женскими чувствами. И барон, проницательный в такого рода вещах,
подметил у матери Эдгара признаки таких колебаний. Она никогда не упоми-
нала в разговоре о своем муже и в сущности чрезвычайно мало была посвя-
щена во внутреннюю жизнь своего ребенка. Выражение скуки, завуалирован-
ное меланхолией, туманило ее миндалевидные глаза и лишь слегка приглуша-
ло таившийся в них огонь. Барон решил идти к цели стремительно и вместе
с тем не выказывать поспешности. Напротив, как рыболов, который, прима-
нивая добычу, отпускает леску, он разыгрывал равнодушие, чтобы заставить
своего партнера домогаться сближения, хотя на самом деле этого домогался
он. Он решил держаться несколько высокомерно, подчеркивая различие в об-
щественном положении; его соблазняла мысль овладеть этой пышной, зрелой
красотой, надеясь только на свою наружность, громкое аристократическое
имя и холодное обращение.
Игра начинала уже не на шутку волновать его, и поэтому он принудил
себя к осторожности. Почти весь день он провел у себя в комнате, в при-
ятном сознании, что его ждут и сожалеют об его отсутствии. Но этот ма-
невр не произвел особенно сильного впечатления на ту, в кого метил ба-
рон, зато бедный мальчик совсем истерзался. Эдгар чувствовал себя целый
день бесконечно несчастным и потерянным. С упорной, свойственной его
возрасту верностью он все эти долгие часы неустанно поджидал своего дру-
га. Уйти или заняться чем-нибудь в одиночестве казалось ему изменой. Он
бродил как неприкаянный по коридорам, и с каждым часом горе его усугуб-
лялось. Он уже был почти уверен, что с бароном случилось какое-нибудь
несчастье или он, Эдгар, нечаянно обидел его, и мальчик чуть не плакал
от нетерпения и страха.
Когда барон вечером явился к столу, ему был оказан блестящий прием.
Эдгар, невзирая на строгий окрик матери и удивленные взгляды обедающих,
бросился к нему навстречу и бурно обнял его худенькими руками. - Где вы
были? Куда вы ушли? - порывисто спрашивал он. - Мы всюду искали вас. -
Услышав это "мы", мать Эдгара покраснела и сказала почти сердито: "Sois
sage, Edgar. Assieds toi! [3] (Она всегда говорила с ним по-французски,
хотя владела этим языком далеко не в совершенстве и при более длительных
разъяснениях частенько садилась на мель).
Эдгар повиновался, но продолжал приставать к барону.
- Ты забываешь, что барон волен делать, что ему угодно. Может быть,
ему скучно с нами. - На этот раз она сама говорила и от своего имени, и
барон с радостью почувствовал, что она напрашивается на комплимент.
Охотничий инстинкт властно заговорил в нем. Он был опьянен, взволно-
ван - как быстро он напал на след, и дичь уже на расстоянии выстрела.
Глаза у него заблестели, кровь кипела, речь лилась легко и свободно. Как
всякий чувственный мужчина, он становился вдвойне добрым, вдвойне самим
собой, как только замечал, что нравится женщинам; так многие актеры иг-
рают с вдохновением лишь тогда, когда чувствуют, что весь зрительный зал
покорен ими. Он всегда слыл превосходным рассказчиком, умеющим говорить
живо и образно, но сегодня он выпил несколько бокалов шампанского, зака-
занного в честь новой дружбы, - он превзошел самого себя. Он рассказывал
об охоте в Индии, в которой принимал участие, когда гостил у своего дру-
га - знатного англичанина. Он намеренно выбрал такую безопасную тему;
кроме того, он догадывался, что эту женщину должна волновать недоступная
для нее экзотика. Эдгара же он пленил окончательно: глаза мальчика свер-
кали от восторга. Он не ел, не пил и жадно ловил каждое слово рассказчи-
ка. Ему и не снилось, что он когда-нибудь воочию увидит человека, на са-
мом деле пережившего все эти невероятные приключения, о которых он читал
в книжках: охота на тигров, темнокожие индийцы и Джаггернаут - страшная
священная колесница, давившая тысячи людей. До сих пор он не верил, что
есть на свете такие люди, как не верил в существование сказочных стран,
и рассказы барона внезапно открыли перед ним огромный неведомый мир. Он
не сводил глаз со своего друга; не дыша смотрел на его руки, убившие
тигра. Он едва осмеливался дрожащим голосом задавать вопросы; живое во-
ображение рисовало ему яркие картины: вот его друг верхом на слоне, пок-
рытом пурпурным чепраком, справа и слева темнокожие люди в роскошных
тюрбанах, и вдруг из джунглей выскакивает тигр с оскаленными зубами и
бьет грозной лапой по хоботу слона. Теперь барон рассказывал еще более
увлекательные вещи, - к каким хитростям прибегают, охотясь на слонов:
старые ручные животные заманивают в загоны молодых, диких и резвых. Гла-
за мальчика лихорадочно блестели. И вдруг - точно нож, сверкнув, упал
перед ним - его мама сказала, взглянув на часы: "Neuf heures! Au
lit!"[4]
Эдгар побледнел. Для всех детей слова "иди спать" ужасны, потому что
это самое ощутимое унижение, самое явное клеймо неполноценности, самое
наглядное различие между взрослыми и ребенком. Но во сколько раз
убийственнее этот позор сейчас, в самый интересный момент, когда это ли-
шает его права дослушать столь волнующий рассказ!
- Пожалуйста, мама, одну минутку, только еще про слонов.
Он хотел было начать клянчить, но тут же спохватился, вспомнив о сво-
ем новом достоинстве взрослого мужчины. Он решился лишь на одну попытку.
Но почему-то сегодня мама была необыкновенно строга:
- Нет, нет, поздно. Ступай наверх. Sois sage, Edgar. Я тебе все под-
робно расскажу, что будет говорить барон.
Эдгар медлил. Обычно мать укладывала его спать. Но он не настаивал,
не желая унижаться перед своим другом. Детская гордость заставила его
сохранить хотя бы видимость добровольного ухода.
- Правда, мама? Ты расскажешь мне все, все?
И про слонов и про все другое?
- Расскажу, расскажу.
- И сейчас же! Сегодня же!
- Да, да, а теперь иди спать. Иди!
Эдгар и сам не ожидал, что ему удастся так спокойно подать руку баро-
ну и маме, хотя рыдания уже подступали к горлу. Барон дружески взъерошил
ему волосы, и это еще вызвало улыбку на напряженном лице мальчика. Но
потом он стремглав бросился к двери - иначе они увидели бы, как крупные
слезы текли по его щекам.
Мать Эдгара и барон посидели еще немного за столом, но они уже не го-
ворили ни о слонах, ни об охоте на тигров. Едва мальчик ушел, между со-
беседниками возникла какая-то неловкость, какое-то неуловимое беспо-
койство. В конце концов они перешли в вестибюль и уселись в уголок. Ба-
рон блистал остроумием, она была слегка разгорячена шампанским, и их
разговор сразу принял опасный оборот. Барона, собственно говоря, нельзя
было назвать красивым; но он был молод, его смуглое энергичное лицо,
мальчишески коротко остриженные волосы, быстрые, почти развязные движе-
ния пленяли ее своей юношеской непосредственностью. Она теперь с удо-
вольствием смотрела на него вблизи и уже не боялась его взгляда. Но ма-
ло-помалу его слова становились более вольными, в них проскальзывало ед-
ва прикрытое желание - как будто он прикасался к ее телу, - и тогда она
смущалась и краснела. Потом он снова смеялся весело, непринужденно, и
это сообщало всем этим маленьким нескромностям видимость детской шутки.
Ей иногда казалось, что она должна бы его строго остановить, но она была
кокетлива от природы, и эта фривольная игра нравилась ей; в конце концов
она сама увлеклась и даже стала подражать ему. Она бросала на него мно-
гообещающие взгляды, в словах и жестах уже отдавалась ему, когда он
придвигался так близко, что она чувствовала на плече его теплое, трепет-
ное дыхание. Подобно всем игрокам, они не заметили, как пролетело время,
и опомнились только в полночь, когда начали гасить огни.
Она вскочила и с испугом подумала о том, как далеко она позволила се-
бе зайти. Игра с огнем не была для нее новинкой, но она безотчетно пони-
мала, что на этот раз ей грозит опасность. С ужасом чувствовала она, что
теряет уверенность в себе, что почва ускользает из-под ног, и все предс-
тавляется ей смутным, как в бреду. Голова кружилась от волнения, вина и
страстных слов, безрассудный, панический страх охватил ее, - как уже не
раз в такие опасные минуты, - но впервые в жизни он овладел ею с такой
властной силой.
- Покойной ночи, покойной ночи. До завтра, - торопливо проговорила
она, порываясь бежать. Бежать не столько от него, сколько от опасности
этой минуты, от новой, странной неуверенности в самой себе. Но барон, с
мягкой настойчивостью удержав протянутую для прощания руку, поцеловал
ее, и не один раз, как требует вежливость, а несколько раз - от кончиков
тонких пальцев до сгиба кисти, и она с легкой дрожью ощутила на своей
руке щекочущее прикосновение его жестких усов. Томительное сладостное
тепло разлилось по всему телу, кровь бросилась ей в голову, бешено зас-
тучала в висках, страх, безотчетный страх вспыхнул с новой силой, и она
быстро отдернула руку.
- Не уходите, - прошептал барон. Но она уже убегала от него с нелов-
кой поспешностью, которая изобличала ее страх и растерянность. Он добил-
ся своего: она была в волнении, в тревоге, она уже сама не понимала, что
с ней творится. Ее гнал жестокий, жгучий страх, что он последует за ней
и схватит ее, и вместе с тем она жалела, что он этого не сделал. Ведь
сейчас могло свершиться то, чего она бессознательно ждала годами, насто-
ящее любовное приключение, о котором она всегда втайне мечтала, но перед
которым до сих пор всегда отступала в последнюю минуту, - приключение
опасное и захватывающее, а не легкий, мимолетный флирт. Но барон был
слишком горд, чтобы воспользоваться удобным случаем. Уверенный в победе,
он не хотел овладеть этой женщиной в минуту слабости и опьянения; прави-
ла игры требовали честного поединка, - она сама должна признать себя по-
бежденной. Ускользнуть от него она не могла. Он видел, что отрава уже
проникла в кровь.
На площадке лестницы она остановилась, тяжело дыша, прижав руку к
бьющемуся сердцу. Нервы были натянуты до предела. Из груди вырвался
вздох не то радости, не то сожаления; мысли путались, голова слегка кру-
жилась. С полузакрытыми глазами, точно пьяная, добралась она до своей
комнаты и вздохнула свободно, лишь когда схватилась за холодную ручку
двери. Только теперь она почувствовала себя вне опасности!
Она тихонько приоткрыла дверь и тут же испуганно отшатнулась. Что-то
зашевелилось в глубине темной комнаты. Перенапряженные "нервы не выдер-
жали, она уже открыла рот, чтобы поднять крик, когда раздался тихий,
сонный голос:
- Это ты, мама?
- Господи боже мой, что ты здесь делаешь? - Она бросилась к дивану,
где лежал, свернувшись клубочком, Эдгар. Ее первой мыслью было, что ре-
бенок заболел или с ним случилось несчастье.
Но Эдгар, еще полусонный, сказал с легким упреком:
- Я ждал тебя, ждал, а потом заснул.
- Зачем же ты ждал меня?
- А слоны?
- Какие слоны?
Тут только она поняла. Она ведь обещала ему еще сегодня рассказать
про охоту и все приключения. И мальчик прокрался в ее комнату, просто-
душный, глупый мальчик, и доверчиво ждал ее прихода, пока не заснул.
Этот нелепый поступок возмутил ее. Или, вернее, она сердилась на самое
себя, ей хотелось заглушить шевельнувшееся в ней чувство стыда и вины. -
Сию минуту иди спать, негодный мальчишка! - крикнула она. Эдгар посмот-
рел на нее с изумлением. Почему она так сердится на него, ведь он ничего
дурного не сделал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10