А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Их
бросает в дрожь. Они боятся, что все ускользнет от них.
Но вот за дверью раздается громкий голос. Это голос их матери. Он
звучит сердито и злобно.
- Что же вы думали? Что все люди слепы и никто этого не заметит? Могу
себе представить, как вы исполняли свои обязанности с такими мыслями и с
такими нравственными правилами. И вам я доверила воспитание своих доче-
рей, своих девочек! Ведь вы их совсем забросили!..
Фрейлейн, видимо, что-то возражает. Но она говорит слишком тихо, и
дети ничего не могут разобрать.
- Отговорки, отговорки! У легкомысленной женщины всегда наготове от-
говорки. Отдается первому встречному, ни о чем не думая. А там - что бог
даст. И такая хочет быть воспитательницей, берется воспитывать девочек!
Просто наглость! Надеюсь, вы не рассчитываете, что я вас и дальше - буду
держать в своем доме?
Дети подслушивают у двери. Они дрожат от страха; они ничего не пони-
мают, но их приводит в ужас негодующий голос матери; а теперь они слышат
в ответ тихие, безудержные рыдания фрейлейн. По щекам у них текут слезы,
но голос матери становится еще более грозным.
- Это все, что вы умеете - проливать слезы. Меня вы этим не возьмете.
К таким женщинам у меня нет жалости. Что с вами теперь будет, меня со-
вершенно не касается. Вы сами знаете, к кому вам нужно обратиться, я вас
даже не спрашиваю об этом. Я знаю только одно: после того, как вы так
низко пренебрегли своим долгом, вы и дня не останетесь в моем доме.
В ответ - только рыдания, отчаянные, безутешные рыдания, от которых
девочек за дверью трясет как в лихорадке. Никогда они не слышали такого
плача. И смутно они чувствуют: кто так плачет, не может быть виноватым.
Мать умолкла и, видимо, ждет. Потом она холодно говорит:
- Вот все, что я хотела вам сказать. Уложите сегодня свои вещи и
завтра утром приходите за жалованьем. Прощайте!
Дети отскакивают от дверей и спасаются в свою комнату. Что это было?
Будто молния ударила в двух шагах от них. Они стоят бледные, трепещущие.
Впервые перед ними приоткрылась действительность. И впервые они осмели-
ваются восстать против родителей.
- Это подло со стороны мамы так говорить с ней! - бросает старшая,
кусая губы.
Младшую еще пугает дерзость сестры. - Но мы ведь даже не знаем, что
она сделала, - лепечет она жалобно.
- Наверное, ничего дурного. Фрейлейн не сделает ничего дурного. Мама
ее не знает!
- А как она плакала! Мне стало так страшно.
- Да, это было ужасно. Но как мама на нее кричала! Это было подло,
слышишь, подло!
Она топает ногой. Слезы застилают ей глаза. Но вот входит фрейлейн.
Она выглядит очень усталой.
- Дети, я занята сегодня после обеда. Вы побудете одни, хорошо? На
вас ведь можно положиться? А вечером я к вам приду.
Она уходит, не замечая волнения девочек.
- Ты видела, какие у нее заплаканные глаза? Я не понимаю, как мама
могла с" ней так обойтись.
- Бедная фрейлейн!
Опять прозвучали эти слова, полные сострадания н слез. Девочки подав-
лены и растеряны. Входит мать и спрашивает, не хотят ли они покататься с
ней. Они отказываются. Мать внушает им страх. И они возмущены, что им
ничего не говорят об уходе фрейлейн. Они предпочитают остаться одни. Как
две ласточки в тесной клетке, они снуют взад и вперед, задыхаясь в душ-
ной атмосфере лжи и замалчивания. Они раздумывают, не пойти ли им к
фрейлейн - спросить ее, уговорить остаться, сказать ей, что мама не пра-
ва. Но они боятся обидеть ее. И потом им стыдно: все, что они знают, они
ведь подслушали и выследили. Нужно представляться глупыми, такими же
глупыми, какими они были две-три недели тому назад. Они остаются одни, и
весь нескончаемо долгий день они размышляют, плачут, а в ушах неотступно
звучат два страшных голоса - злобная, бессердечная отповедь матери и от-
чаянные рыдания фрейлейн.
Вечером фрейлейн мельком заглядывает в детскую и говорит им "спокой-
ной ночи". Девочки волнуются; им жаль, что она уходит, хочется что-ни-
будь еще сказать ей. Но вот, уже подойдя к двери, фрейлейн вдруг сама
оборачивается - как будто остановленная их немым желанием, - на глазах у
нее слезы. Она обнимает девочек, те плачут навзрыд; фрейлейн еще раз це-
лует их и быстро уходит.
Дети горько рыдают. Они чувствуют, что это было прощание.
- Мы ее больше не увидим! - говорит одна сквозь слезы. - Вот посмот-
ришь - когда мы завтра придем из школы, ее уже не будет.
- Может быть, мы когда-нибудь навестим ее. Тогда она, наверное, пока-
жет нам своего ребенка.
- Да, она такая добрая.
- Бедная фрейлейн! - Горестные слова звучат, как вздох о своей
собственной судьбе.
- Как же мы теперь будем без нее?
- Я никогда не полюблю другую фрейлейн.
- Я тоже.
- Ни одна не будет так добра к нам. И потом...
Она не решается договорить. Но с тех пор как они знают про ее ребен-
ка, безотчетное женское чутье подсказывает им, что их фрейлейн достойна
особенной любви и уважения. Обе беспрестанно думают об этом, и теперь
уже не с прежним детским любопытством, но с умилением и глубоким со-
чувствием.
- Знаешь что, - говорит одна из них, - мы...
- Что?
- Знаешь, мне бы хотелось порадовать чем-нибудь фрейлейн. Пусть она
знает, что мы ее любим и что мы не такие, как мама. Хочешь?
- Как ты можешь спрашивать!
- Я подумала, - она ведь очень любит белую гвоздику. Давай завтра ут-
ром, перед школой, купим цветы и поставим ей в комнату.
- Когда поставим?
- В обед.
- Ее, наверное, уже не будет. Знаешь, я лучше сбегаю рано-рано и при-
несу потихоньку, чтобы никто не видел. И мы поставим их к ней в комнату.
- Хорошо. И встанем пораньше.
Они достают копилки и честно высыпают на стол все деньги. Теперь они
повеселели, их радует мысль, что они еще смогут выразить фрейлейн свою
немую, преданную любовь.
Они встают чуть свет, с душистыми, свежими гвоздиками в дрожащих ру-
ках они стучатся в дверь к фрейлейн; но ответа нет. Решив, что фрейлейн
еще спит, они входят на цыпочках. Комната пуста, постель не смята. Вещи
разбросаны в беспорядке, на темной скатерти белеют письма.
Дети пугаются. Что случилось?
- Я пойду к маме, - решительно заявляет старшая. И без малейшего
страха, с мрачным выражением глаз, она появляется перед матерью и спра-
шивает в упор: - Где наша фрейлейн?
- Она, вероятно, у себя в комнате, - отвечает мать, с удивлением гля-
дя на дочь.
- В комнате ее нет, постель не смята. Она, должно быть, ушла еще вче-
ра вечером. Почему нам ничего не сказали?
Мать даже не замечает сердитого, вызывающего тона вопроса. Она поб-
леднела, идет к отцу, тот быстро скрывается в комнате фрейлейн.
Он долго не выходит оттуда. Девочка гневными глазами следит за ма-
терью, которая, по-видимому, сильно взволнована и не решается встре-
титься с нею взглядом.
Отец возвращается. Он очень бледен, у него в руках письмо. Он уводит
мать в комнату фрейлейн, там они шепчутся о чем-то. Дети стоят за
дверью, но подслушивать не решаются. Они боятся отца: таким они его еще
никогда не видали.
Мать выходит из комнаты с заплаканными глазами, очень расстроенная.
Дети, испуганные и смятенные, невольно подбегают к ней с вопросами. Но
она резко останавливает их:
- Идите в школу, вы опоздаете.
И девочки покорно уходят. Как во сне, сидят они на уроках четыре,
пять часов, но не слышат ни слова. Потом опрометью бегут домой.
Там все по-старому, только чувствуется, что всех угнетает одна страш-
ная мысль. Никто ничего не говорит, но все, даже прислуга, глядят как-то
странно. Мать идет девочкам навстречу. Она, видимо, приготовилась к раз-
говору с ними.
- Дети, - начинает она, - ваша фрейлейн больше не вернется, она...
Слова застревают у нее в горле. Сверкающие глаза девочек так грозно
впились ей в лицо, что она не осмеливается солгать. Она отворачивается и
торопливо уходит, спасается бегством в свою комнату.
После обеда вдруг появляется Отто. Его вызвали, для него оставлено
письмо. Он тоже бледен. Растерянно озирается. Никто с ним не заговарива-
ет. Все избегают его. Он видит забившихся в угол девочек и хочет с ними
поздороваться.
- Не подходи ко мне! - говорит одна, содрогаясь от отвращения. Другая
плюет перед ним на пол. Смущенный, оробевший, он слоняется по комнатам.
Потом исчезает.
Никто не разговаривает с детьми. Они сами тоже хранят молчание. Блед-
ные, испуганные, они бродят из комнаты в комнату; встречаясь, смотрят
друг на друга заплаканными глазами и не говорят ни слова. Они знают те-
перь все. Они знают, что им лгали, что все люди могут быть дурными и
подлыми. Родителей они больше не любят, они потеряли веру в них. Они
знают, что никому нельзя доверять. Теперь вся чудовищная тяжесть жизни
ляжет на их хрупкие плечи. Из веселого уюта детства они как будто упали
в пропасть. Они еще не могут постигнуть всего ужаса происшедшего, но
мысли их прикованы к нему и грозят задушить их. На щеках у них выступили
красные пятна, глаза злые, настороженные. Они ежатся, точно от холода,
не находя себе места. Никто, даже родители, не решается к ним подсту-
питься, так гневно они смотрят на всех. Безостановочное блуждание по
комнатам выдает терзающее их волнение, и, хотя они не говорят друг с
другом, пугающая общность между ними ясна без слов. Это молчание, непро-
ницаемое, ни о чем не спрашивающее молчание, упрямая, замкнувшаяся в се-
бе боль, без криков и без слез, внушает страх и отгораживает их от всех
остальных. Никто не подходит к ним, доступ к их душам закрыт - быть мо-
жет, на долгие годы. Все чувствуют в них врагов, врагов беспощадных, ко-
торые больше не умеют прощать. Ибо со вчерашнего дня они уже не дети.
В один день они стали взрослыми. И только вечером, когда они остались
одни, во мраке своей комнаты, пробуждается в них детский страх-страх пе-
ред одиночеством, перед призраком умершей, и еще другой, вещий страх -
перед неизвестным будущим. Среди общего смятения позабыли вытопить их
комнату. Дрожа от холода, они ложатся в одну постель, тонкими детскими
руками крепко обнимают друг друга, прижимаются друг к другу своими ху-
денькими, еще не расцветшими телами, как бы ища защиты от охватившего их
страха. Они все еще боятся заговорить. Наконец, младшая разражается сле-
зами, и старшая горько рыдает вместе с ней. По их лицам, мешаясь, текут
горячие слезы - сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Сжимая
друг друга в объятиях, грудь с грудью, они горько плачут и содрогаются
от рыданий. Обе они - одна боль, одно тело, плачущее во мраке. Они опла-
кивают уже не свою фрейлейн, не родителей, которые потеряны для них, ими
владеет ужас - страх перед тем, что их ждет в неведомом мире, в который
они бросили сегодня первый испуганный взгляд. Их страшит жизнь, в кото-
рую они вступают, таинственная и грозная, как темный лес, через который
они должны пройти.
Мало-помалу чувство страха туманится, сменяется дремотой, утихают ры-
дания. Их ровное дыхание сливается воедино, как сливались только что их
слезы, и, наконец, они засыпают.


ЖГУЧАЯ ТАЙНА

ПАРТНЕР

Паровоз хрипло засвистел: поезд достиг Земмеринга. Черные вагоны на
минуту останавливаются в серебристом высокогорном свете, несколько пас-
сажиров входят, другие выходят, перекликается сердитые голоса, и уже
снова свистит впереди осипшая машина, увлекая за собой в пещеру туннеля
черную громыхающую цепь. Опять вокруг расстилается чисто выметенный
влажным ветром ясный, мирный ландшафт.
Один из прибывших - молодой человек, выгодно отличавшийся от других
изяществом одежды и легкой, непринужденной походкой, обогнав всех ос-
тальных, первым нанял фиакр и поехал в гостиницу. Лошади не спеша затру-
сили по крутой горной дороге. В воздухе чувствовалась весна. В небе пор-
хали облака, белые, резвые, какими они бывают только в мае и июне, ког-
да, беспечные, юные, они мчатся, играя, по синей дороге, то прячутся за
высокие горы, то обнимаются и убегают, то сжимаются в платочек, то раз-
рываются на полоски и, наконец, дурачась, нахлобучивают белые шапки на
вершины гор. Не отставал от них и ветер: он так буйно раскачивал тощие,
еще влажные после дождя деревья, что они похрустывали суставами и, слов-
но искры, рассыпали тысячи капель. Порою с вершин доносился свежий запах
снега, и тогда воздух становился одновременно и сладким и терпким. Все
на небе и на земле было полно движения и нетерпеливо бродивших сил. Ло-
шади, пофыркивая, весело бежали теперь под гору, далеко разносился звон
их бубенцов.
В гостинице молодой человек первым делом просмотрел список приезжих,
но тут же отложил его. "Зачем собственно я приехал сюда? - с досадой
спросил он себя. - Сидеть тут на горе, без общества - это, право, хуже,
чем в канцелярии. Очевидно, я приехал не то слишком рано, не то слишком
поздно. Вот всегда так - не везет с отпуском. Ни одной знакомой фамилии
не нашел. Хоть бы какие-нибудь женщины, на худой конец - маленький, не-
винный флирт, чтобы не проскучать всю неделю".
Молодой человек - барон, принадлежавший к не слишком родовитой семье
австрийской чиновной знати, - служил в правительственном учреждении; в
отдыхе он не нуждался, но взял недельный отпуск потому, что все коллеги
выхлопотали себе весенние каникулы, и он тоже пожелал воспользоваться
этим правом.
Его нельзя было назвать пустым малым, но без общества он жить не мог;
всеобщий любимец, повсюду принимаемый с распростертыми объятиями, он не
переносил одиночества и отлично знал это. Не имея ни малейшей склонности
оставаться наедине с самим собою, он по возможности избегал этих встреч,
ибо отнюдь не стремился к более близкому знакомству со своей особой. Он
знал, что ему нужно соприкосновение с людьми, чтобы могли развернуться
все его таланты - его любезность, его темперамент; в одиночестве он был
холоден и бесполезен, как спичка в коробке.
Он слонялся по пустому вестибюлю, то рассеянно перелистывал журналы,
то заходил в гостиную, садился за рояль и наигрывал вальс, - но ритм ему
не давался. Наконец, раздосадованный, он уселся у окна и стал смотреть,
как медленно спускались сумерки и из-за сосен, клубясь, подымался седой
туман. Так убил он, злясь и нервничая, целый час, потом отправился в
столовую.
Там было занято всего несколько столиков; он быстро окинул их взором.
Тщетно! Ни одного знакомого. Вон там - он небрежно ответил на поклон -
берейтор с ипподрома да еще одно знакомое лицо с Рингштрассе - и больше
никого. Ни одной женщины, никакой надежды хотя бы на мимолетное приклю-
чение. Это еще больше обозлило его. Он принадлежал к числу тех молодых
людей, которые благодаря своей красивой наружности пользуются успехом и
всегда готовы к новым победам, всегда ищут новых приключений; их ничто
не смущает, ибо все заранее рассчитано, ни одна добыча не ускользнет от
них; уже первый взгляд, который они бросают на женщину, оценивает ее с
этой стороны - будь то жена друга или ее горничная. Про таких людей час-
то говорят с презрительной усмешкой, что они охотники за женщинами, не
отдавая себе отчета, как метко это сказано, ибо они с неменьшей страстью
и жестокостью, чем охотники за дичью, выслеживают, травят свою жертву.
Они всегда начеку, всегда готовы идти по следу, куда бы он их ни завел.
В них всегда тлеет огонь, но это не жар любящего сердца, а страсть игро-
ка, холодная, расчетливая и опасная. Среди таких людей есть упорные, для
которых не только юность, но вся жизнь до старости - сплошная цепь лю-
бовных похождений; их день распадается на сотни мелких чувственных впе-
чатлений - беглый взгляд, мимолетная улыбка, прикосновение к колену со-
седки, - а год - опять-таки на сотни таких дней; погоня за женщинами -
вот их единственный и постоянный стимул к жизни.
Здесь не было партнера для игры, барон сразу увидел это. Нет большей
досады для игрока, в предвкушении выигрыша сидящего за зеленым столом с
картами в руках, как тщетное ожидание партнера. Барон потребовал газету.
Его хмурый взгляд скользил по строчкам, но мысли дремали и точно пьяные
спотыкались снова.
Вдруг он услышал позади себя шелест платья и голос, проговоривший
укоризненно и жеманно: - Mais tais-toi done, Edgar [1].
Мимо его стола прошумело шелковое платье и проплыла высокая, пышная
фигура; за ней шел маленький, бледный мальчуган в черном бархатном кос-
тюме, бросивший на барона любопытный взгляд. Они сели против него за ос-
тавленный для них стол. Мальчик явно старался вести себя чинно, но, судя
по беспокойному блеску его черных глаз, это давалось ему нелегко. Дама -
барон смотрел только на нее - была одета хорошо, со вкусом и принадлежа-
ла к тому типу женщин, который особенно нравился барону:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10