Не очень понятно получилось, даже Феля позволила себе перебить хозяйку:
– Сели бы лучше за стол да не торопясь обо всем поговорили. А я бы еще рюмочки поставила, ведь если клада не обмыть, он в прах рассыплется.
И опять все с Фелей согласились. Раскуроченный портрет со своей золотой окантовкой остался лежать на полу. Неторопливо попивая красное вино и закусывая солеными палочками, семейство внимательно слушало рассказ Юстины о перипетиях предков. Дойдя до скупой пани Кренглевской, Юстина уже не стала так сокращать свое повествование, а рассказала немного подробнее о том, каким образом Кренглево досталось прабабке Матильде. И все равно получилось очень сжато.
– А что, у Матильдиного брата и его скупой жены детей не было? Почему все досталось Матильде? – допытывалась Идалька, во всем любившая точность и порядок.
– Были дети, вернее, один сын, сумасшедший. Он после ранения в голову спятил. Так он тоже умер. Простудился и умер. Но это было уже потом.
– А что было до этого? – укоризненно поинтересовался Болеслав, тоже любивший точность и пунктуальность. – Почему ты рассказываешь как-то с конца?
– А ну, помолчите! – гневно прикрикнула на них Юстина. – С этой историей я знакомилась двадцать пять лет, не всегда последовательно. Пожалуйста, по желанию присутствующих могу тоже двадцать пять лет рассказывать!
Угроза подействовала, Юстину перестали перебивать, и она смогла беспрепятственно проинформировать родных, откуда в рамах портретов предков оказались золотые монеты. В мемуарных записях об этом нигде не было прямо сказано, но все наталкивало на мысль – прабабка Матильда после обретения Кренглева в собственность отыскала накопления своей скупой невестки, а та все деньги очень умно превращала в царские золотые пятирублевки, и уже сама Матильда умело припрятала эти полуимпериалы в рамах портретов предков. Ага, возможно, часть золотых монет истратила на покупку для мужа породистой лошадки, но остальные скрыла. Теперь видно где. Вот почему столь настоятельно упоминала в своем завещании эти портреты.
Произнося слова «теперь видно где», Юстина ткнула в портреты на полу и замолчала. Вроде бы теперь объяснила как следует.
– Надеюсь, дядя Людвик о кладе ничего не знал? – сухо поинтересовался щепетильный Болеслав.
– Ничего! – успокоила его жена. – И вообще никто ничего об этих монетах не знал.
Феля, внимательно слушавшая рассказ, облокотись о буфет, перекрестилась и, набожно глядя вверх, промолвила:
– Просто чудо, что в войну не пропало.
Болеслав не успокаивался.
– А тетя Гортензия после смерти Людвика отдала тебе эти портреты в соответствии с его пожеланием? Ты полагаешь, все в порядке? Ведь у них же есть сын…
Юстина задумалась. Она хорошо знала своего мужа, скорее умрет, чем притронется к чужим деньгам. Она и сама не собиралась обкрадывать родственников, однако из завещания прабабки следовало, что Блендово достается ей, дневник тоже… а вот портреты оставлены сыну Томашу, от него перешли Людвику, а тот хотел, чтобы их взяла она, Юстина.
– Не знаю, – честно призналась она. – Дядя Людвик отдал мне. Может, по закону они должны принадлежать Дареку, его сыну?
Ну что пани несет! – обрушилась на нее Феля. – Панича Дарека ничего не волновало, когда поехал в дальние края, бросив своих стариков на произвол судьбы! Геня мне все рассказала! Когда последний раз при жизни пана Людвика приезжали, так ихний сын неизвестно по-каковски болтал! А как опосля смерти родителей приехал, так дом пан Дарек продал за бесценок, даже не спросил, может, кому из родичей жить негде! И вещи разбазарил, половину просто на свалку вышвырнули. Да будь там в ту пору эти картины, беспременно их тоже на свалку бы выбросили! Дарек! Дарек совсем иностранцем заделался! А такого наследства не положено отрывать от польских корней!
Все молча слушали Фелю и, по-видимому, соглашались с ней. Все, кроме Болеслава.
– Да пусть Стефанек хоть по-китайски бы говорил, закон остается законом, – сухо, но твердо заявил он. – Я полагаю, даже если тебе и передали фамильные реликвии, вложения в них, так сказать, Людвик завещал бы сыну.
Прозвенел звонок входной двери, Феля пошла открывать.
– А разве подарок не остается подарком при любых условиях? – осторожно поинтересовалась Идалия. – Всякий подарок при ближайшем рассмотрении может оказаться не совсем таким, каким представлялся. Вот, скажем, ты, папочка, отдал кому-то свое старое пальто и в кармане вдруг обнаружили портмоне с… бешеными деньгами. Ты бы потребовал свое пальто обратно?
– Пальто наверняка бы не потребовал. Но давай не будем философствовать. Мы же не рассматриваем вопрос о возвращении картин.
– Нет, ты скажи, что бы сделал с портмоне?
Болек затруднился с ответом. Его выручило появление сестры Амелии. Уже извещенная Фелей о сенсации, она влетела в гостиную и застыла на пороге, уставившись на золотые россыпи на полу.
– Это же надо! Можно и мне глоток вина?
Чтобы понять происхождение клада, Амельке хватило двух слов пояснения. Она накинулась на монеты, одну даже попробовала на зуб, потом тоже уселась за стол и приняла участие в дискуссии.
– Глупости ты говоришь! – бесцеремонно оборвала она возражения брата, не смущаясь тем, что дискредитирует его в глазах молодежи. – Если даже предположить, что наследство оставлено вашему двоюродному дедушке Томашу, сыну Матильды, так учтите, у него, кроме сына Людвика, была еще и дочь Барбара, она что, не человек?
– Была, родная сестра Людвика, – оживилась Юстина.
– А Барбара все, что имела, завещала Юстине. Официально, по закону, бумага есть. Так что если даже и учесть Дарека, половина всего этого законно принадлежит Юстине. А сколько там всего?
Только сейчас присутствующие, теперь счастливые обладатели клада, вспомнили об этом существенном моменте и вмиг отодрали оставшиеся планки. Потом сделали то же со вторым портретом. Царские полуимпериалы были равномерно, по справедливости, распределены, окаймляя аккуратной рамкой все четыре стороны. Под обеими рамами было скрыто двести штук золотых монет.
– Не так уж много сэкономила ваша ненормальная скупердяйка, – скривилась Амелия. – Двести умножить на пять… всего тысяча рублей золотом. Что можно было купить за эту сумму?
Начитанная Юстина смогла дать ответ:
– Если не ошибаюсь, прабабушке хватило бы на три платья. Правда, она носила очень дорогие платья.
Давайте пересчитаем на теперешние деньги, – предложила Амелия и сама принялась считать вслух: – Сто свинок, я беру Юстинину долю, сто свинок по две с половиной тысячи злотых каждая, столько приблизительно можно выручить в данный момент, получается двести пятьдесят тысяч, четверть миллиона. Неплохо. А что можно на это сейчас приобрести? Три подержанных машины хорошей марки, двухкомнатную квартиру, две с половиной тысячи долларов, совершить потрясающее путешествие по Европе…
Юстина чувствовала, как с каждым словом золовки у нее становится теплее на сердце.
Болеслав сделал официальное признание:
– Моя сестра подметила весьма существенную юридическую деталь. Несомненно, половина обнаруженного золота должна была достаться тете Барбаре, а коль скоро моя жена – ее законная наследница, значит, переходит в ее пользование. Признаюсь, мои дорогие, я испытываю глубокое удовлетворение…
Прошло немало времени, пока все не успокоились. Тогда вспомнили о первоначальном замысле – отправке картин на реставрацию. Теперь, когда сняли широкие планки по их обратной стороне, ничто не мешало вынуть полотна из рам и скатать в трубочку, если получится. Самый молчаливый из присутствующих, Анджей, высказал робкое предположение, что и по другую сторону полотна под рамой вполне могло бы уместиться столько же, и все повскакали с мест. Склонившись над картинами, Идалия подняла полотно, на котором предположительно был изображен прапрадед, Юстина присела над предположительной прапрабабкой. Вынули оба холста, и тесть с зятем принялись исследовать рамы.
За тонкими планками оказались такие же ровные ряды царских полуимпериалов. Воцарившуюся по этому поводу эйфорию никто и не думал скрывать. Болеслав, скинувший с себя бремя законности, сиял не хуже золотых монет, его сестра быстро подсчитывала дополнительные материальные блага, Идалия покрылась горячим румянцем, а ее муж меланхолично разглядывал кучки золотых пятирублевок, и взгляд его выражал робкую надежду. Ни один из присутствующих не обращал внимания на Юстину, которая осторожно укладывала на диване вынутые из рам полотна.
И слава богу, что не обращал. На обратной стороне одного из полотен ее пальцы нащупали что-то твердое. Оказалось, тонкий лист картона. Его легко удалось приподнять, и между картоном и холстом обнаружились довольно толстым слоем ровненько разложенные конверты, документы и перевязанные ленточками связки каких-то бумаг.
Юстина точно знала, что это означает, никаких сомнений. Трясущимися руками собирала она в кучу эту старинную макулатуру, жалея, что не носит, по обычаю прабабок, длинных, до полу, широченных платьев с множеством складок и оборок, в которых легко было скрыть не очень крупного слона, не то что эти бумаги. Но их можно затолкать под одну из диванных подушек, вот так, ничего не заметно. И для верности Юстина еще и сама села на подушку.
– А ты, мамуля, ничего не знала о монетах, хотя и читала дневники прабабки? – обернулась к ней Идалия.
– Догадывалась, – терпеливо отвечала мать, даже не раздражаясь, напротив, с удовольствием повторяя только что рассказанное. – Прабабушка лишь намекала, мол, что-то где-то спрятала, но не написала что и где. Правда, подчеркивала, чтобы портреты предков ни в коем случае не продавать. Но мне и в голову не пришло, что они с такой начинкой.
Господь завсегда вознаградит за благое деяние, – наставительно заметила Феля. – Вот как вы, барыня, собрались наконец старичков помыть – так золото и посыпалось. Давно пора.
Юстина отрешенно наблюдала, как Анджей под присмотром Идалии аккуратно складывает оба полотна – в трубочку свернуть их не удалось – и заворачивает в простыню за неимением упаковочной бумаги. Феля пожертвовала бельевую веревку, которой и обвязали большую плоскую пачку. Без старинных рам пачка оказалась совсем легкой.
А Юстина подумала – если в портретах обнаружилось такое богатство, что же тогда припрятано в Блендове?
Не слушая радостного щебетания присутствующих, она занята была одной мыслью: ни за что на свете не встанет с подушки, пока все не отправятся спать, так и будет сидеть до ночи…
* * *
На следующее утро Юстина сделала попытку, скрывшись ото всех, ознакомиться с документами. Скрыться не удалось. Мешала в основном Агнешка, маленькая дочка Идалии, девочка чрезвычайно милая и воспитанная, но слишком уж живая. Ребенок обладал удивительной способностью стягивать себе на голову абсолютно все, что находилось в квартире выше ее роста. Поэтому во время отсутствия Идалии Юстина вынуждена была неотступно ходить за внучкой, ненавязчиво, но решительно вынимая из ее ручек вазочки, шкатулки, столовые приборы, настольные лампы, альбомы с фотографиями, флаконы одеколона, хрустальные пепельницы и стаканы с горячим чаем. А вместе с Идалией и остальные приходили с работы, так что уединиться Юстине никак не удавалось.
Вот почему уже и отреставрированные портреты вернулись из музея, а Юстина все еще не прочла новые записки предков. Впрочем, два отдельных документа все-таки прочла, но они оказались какими-то официальными справками и не произвели на Юстину особого впечатления.
Портреты из музея принес Анджей. Все столпились вокруг, горя желанием увидеть наконец изображения предков, особенно прапрабабки, прославившейся своей красотой. Это известно было всем ее потомкам, даже непонятно каким образом, просто передавалось из поколения в поколение из уст в уста. Прапрадед такого интереса не вызывал.
Вот обе картины уже висят на стене в новых рамах на прежнем месте, прекрасно освещенном, и Юстина молча разглядывает поясной портрет молодой женщины. Дама, несомненно, красива, ее улыбающееся милое личико окаймляют английские локоны, красоту подчеркивает изысканная простота платья в стиле ампир. Но не это потрясло Юстину. Она не могла оторвать глаз от декоративных элементов.
Декольте прекрасной дамы украшало роскошное бриллиантовое ожерелье с кулоном из огромного рубина, с ушей свисали сверкающие серьги, сложную прическу венчали две булавки размером с десертную тарелку, тоже сплошные бриллианты и рубины. Это еще не все. Присобранная у бюста ткань была заколота столь потрясающей брошью, что невольно закрадывалось сомнение, а не фантазия ли это художника, вряд ли такое существует на самом деле. Юстина с горечью подумала – да это не портрет, а просто ювелирная витрина. Неужели молодая дама, позируя художнику, не могла нарядиться хоть чуточку скромнее?
Напрасно, напрасно согласилась Юстина на реставрацию портретов! Если эти драгоценности возлюбленной Наполеона перешли потом к прабабке Матильде, все родичи увидят, что потеряла Юстина из-за своего легкомыслия. И не простят. Правда, вряд ли ей грозят какие санкции, но все ее осудят, а главное, поймут, сколь она глупа. Всю жизнь ее уважали за несомненные достоинства ума и сердца, и она действительно выгодно отличалась от дурех вроде Хелены и Гортензии, а особенно собственной дочери Марины, от таких неуравновешенных созданий, как Барбара и Амелия, теперь же никто ее и в грош не будет ставить. Нет, такого она не переживет! Немедленно, немедленно ознакомиться с новыми документами, хватит, всю жизнь тянула с прочтением дневника Матильды, может, это что-то даст или окончательно ее добьет, если выяснится, что в свое время можно было с помощью фамильных сокровищ обеспечить всем родным сладкую жизнь. И тут до Юстины дошло, о чем говорят в гостиной.
– Красивым парнем был этот ваш прапрадед, – одобрительно сообщила Амелия Идалии. – Встреть такого – сама бы не устояла. Впрочем, мундиры наполеоновских времен кого угодно красавчиком сделают.
– Да ты что, наверняка они не ей принадлежали, такие драгоценности в те времена дамы специально надевали, когда с них писали портреты, – наставительно разъясняла Маринке сестра Анджея Беата. – А часто случалось так, что художник сначала намалюет бабу, а уж потом, отдельно, пририсует на ней украшения, какие она только пожелает. Точно так же писали и конные портреты, отдельно мужик, отдельно лошадь. Ты можешь себе представить, чтобы лошадь часами стояла неподвижно?
– Колье не лошадь, – возразила Маринка, – висит себе и висит.
– Зато в отличие от лошади может оказаться поддельным.
Брат Анджея Кароль проявил оригинальность и не восхитился красотой прапрабабки.
– Конечно, о вкусах не спорят, – выпендривался он. – Нет, не скажу, что некрасива, вот только излишне… сладкая какая-то, и энергии в ней не чувствуется.
Ему возразил Болеслав:
– Мода такая была, и среди современников ее вполне могли счесть идеалом красоты. Кстати, я вроде бы читал, что Наполеон любил послушных женщин.
– А стиль ампир все-таки ужасен, – критиковала Идалька.
– Прошу всех к столу, гренки совсем остынут, – энергично пригласила Феля, положив конец спорам.
Только теперь Юстина увидела, что в гостиной собралась вся семья, она и не заметила этого, думая о своем. А главное, драгоценности императорской любовницы не произвели сенсации, даже не привлекли особого внимания. Люди обсуждают портреты в целом, как публика в картинных галереях, их суждения вполне здравы, кроме Маринкиных высказываний.
Немного успокоившись, Юстина сумела взять себя в руки и приступить к обязанностям хозяйки дома.
* * *
Немедленно ознакомиться с новыми документами не удалось, оказалось много текущих дел, и преимущественно неотложных. Нужно было связаться с Дареком, увязшим где-то в дебрях Южной Америки, помочь Маринке в расчетах с мужем, купить квартиру Идалии, поспособствовать в разрешении Амелькиных проблем. Дарек отыскался, приехал за своей частью наследства и, разумеется, поселился у Юстины, которая лишь накануне освободилась от дочери с зятем и только приступила к ликвидации последствий творческой деятельности Анджея. Хотя Эва вернулась наконец к матери, у Юстины осталась другая внучка, Агнешка, потому как ее родители в обретенной наконец квартире собирались делать ремонт, а маленький ребенок при этом совсем уж лишняя обуза. Правда, она уже не отнимала столько времени, перестала стягивать предметы на свою голову и спокойно играла одна, предпочитая куклам разные железки.
Только через два года все как-то упорядочилось, Юстина осталась в квартире с Болеславом и Фелей, и можно было спокойно заняться разборкой старых бумаг.
Писем Наполеона Бонапарта в них не оказалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Сели бы лучше за стол да не торопясь обо всем поговорили. А я бы еще рюмочки поставила, ведь если клада не обмыть, он в прах рассыплется.
И опять все с Фелей согласились. Раскуроченный портрет со своей золотой окантовкой остался лежать на полу. Неторопливо попивая красное вино и закусывая солеными палочками, семейство внимательно слушало рассказ Юстины о перипетиях предков. Дойдя до скупой пани Кренглевской, Юстина уже не стала так сокращать свое повествование, а рассказала немного подробнее о том, каким образом Кренглево досталось прабабке Матильде. И все равно получилось очень сжато.
– А что, у Матильдиного брата и его скупой жены детей не было? Почему все досталось Матильде? – допытывалась Идалька, во всем любившая точность и порядок.
– Были дети, вернее, один сын, сумасшедший. Он после ранения в голову спятил. Так он тоже умер. Простудился и умер. Но это было уже потом.
– А что было до этого? – укоризненно поинтересовался Болеслав, тоже любивший точность и пунктуальность. – Почему ты рассказываешь как-то с конца?
– А ну, помолчите! – гневно прикрикнула на них Юстина. – С этой историей я знакомилась двадцать пять лет, не всегда последовательно. Пожалуйста, по желанию присутствующих могу тоже двадцать пять лет рассказывать!
Угроза подействовала, Юстину перестали перебивать, и она смогла беспрепятственно проинформировать родных, откуда в рамах портретов предков оказались золотые монеты. В мемуарных записях об этом нигде не было прямо сказано, но все наталкивало на мысль – прабабка Матильда после обретения Кренглева в собственность отыскала накопления своей скупой невестки, а та все деньги очень умно превращала в царские золотые пятирублевки, и уже сама Матильда умело припрятала эти полуимпериалы в рамах портретов предков. Ага, возможно, часть золотых монет истратила на покупку для мужа породистой лошадки, но остальные скрыла. Теперь видно где. Вот почему столь настоятельно упоминала в своем завещании эти портреты.
Произнося слова «теперь видно где», Юстина ткнула в портреты на полу и замолчала. Вроде бы теперь объяснила как следует.
– Надеюсь, дядя Людвик о кладе ничего не знал? – сухо поинтересовался щепетильный Болеслав.
– Ничего! – успокоила его жена. – И вообще никто ничего об этих монетах не знал.
Феля, внимательно слушавшая рассказ, облокотись о буфет, перекрестилась и, набожно глядя вверх, промолвила:
– Просто чудо, что в войну не пропало.
Болеслав не успокаивался.
– А тетя Гортензия после смерти Людвика отдала тебе эти портреты в соответствии с его пожеланием? Ты полагаешь, все в порядке? Ведь у них же есть сын…
Юстина задумалась. Она хорошо знала своего мужа, скорее умрет, чем притронется к чужим деньгам. Она и сама не собиралась обкрадывать родственников, однако из завещания прабабки следовало, что Блендово достается ей, дневник тоже… а вот портреты оставлены сыну Томашу, от него перешли Людвику, а тот хотел, чтобы их взяла она, Юстина.
– Не знаю, – честно призналась она. – Дядя Людвик отдал мне. Может, по закону они должны принадлежать Дареку, его сыну?
Ну что пани несет! – обрушилась на нее Феля. – Панича Дарека ничего не волновало, когда поехал в дальние края, бросив своих стариков на произвол судьбы! Геня мне все рассказала! Когда последний раз при жизни пана Людвика приезжали, так ихний сын неизвестно по-каковски болтал! А как опосля смерти родителей приехал, так дом пан Дарек продал за бесценок, даже не спросил, может, кому из родичей жить негде! И вещи разбазарил, половину просто на свалку вышвырнули. Да будь там в ту пору эти картины, беспременно их тоже на свалку бы выбросили! Дарек! Дарек совсем иностранцем заделался! А такого наследства не положено отрывать от польских корней!
Все молча слушали Фелю и, по-видимому, соглашались с ней. Все, кроме Болеслава.
– Да пусть Стефанек хоть по-китайски бы говорил, закон остается законом, – сухо, но твердо заявил он. – Я полагаю, даже если тебе и передали фамильные реликвии, вложения в них, так сказать, Людвик завещал бы сыну.
Прозвенел звонок входной двери, Феля пошла открывать.
– А разве подарок не остается подарком при любых условиях? – осторожно поинтересовалась Идалия. – Всякий подарок при ближайшем рассмотрении может оказаться не совсем таким, каким представлялся. Вот, скажем, ты, папочка, отдал кому-то свое старое пальто и в кармане вдруг обнаружили портмоне с… бешеными деньгами. Ты бы потребовал свое пальто обратно?
– Пальто наверняка бы не потребовал. Но давай не будем философствовать. Мы же не рассматриваем вопрос о возвращении картин.
– Нет, ты скажи, что бы сделал с портмоне?
Болек затруднился с ответом. Его выручило появление сестры Амелии. Уже извещенная Фелей о сенсации, она влетела в гостиную и застыла на пороге, уставившись на золотые россыпи на полу.
– Это же надо! Можно и мне глоток вина?
Чтобы понять происхождение клада, Амельке хватило двух слов пояснения. Она накинулась на монеты, одну даже попробовала на зуб, потом тоже уселась за стол и приняла участие в дискуссии.
– Глупости ты говоришь! – бесцеремонно оборвала она возражения брата, не смущаясь тем, что дискредитирует его в глазах молодежи. – Если даже предположить, что наследство оставлено вашему двоюродному дедушке Томашу, сыну Матильды, так учтите, у него, кроме сына Людвика, была еще и дочь Барбара, она что, не человек?
– Была, родная сестра Людвика, – оживилась Юстина.
– А Барбара все, что имела, завещала Юстине. Официально, по закону, бумага есть. Так что если даже и учесть Дарека, половина всего этого законно принадлежит Юстине. А сколько там всего?
Только сейчас присутствующие, теперь счастливые обладатели клада, вспомнили об этом существенном моменте и вмиг отодрали оставшиеся планки. Потом сделали то же со вторым портретом. Царские полуимпериалы были равномерно, по справедливости, распределены, окаймляя аккуратной рамкой все четыре стороны. Под обеими рамами было скрыто двести штук золотых монет.
– Не так уж много сэкономила ваша ненормальная скупердяйка, – скривилась Амелия. – Двести умножить на пять… всего тысяча рублей золотом. Что можно было купить за эту сумму?
Начитанная Юстина смогла дать ответ:
– Если не ошибаюсь, прабабушке хватило бы на три платья. Правда, она носила очень дорогие платья.
Давайте пересчитаем на теперешние деньги, – предложила Амелия и сама принялась считать вслух: – Сто свинок, я беру Юстинину долю, сто свинок по две с половиной тысячи злотых каждая, столько приблизительно можно выручить в данный момент, получается двести пятьдесят тысяч, четверть миллиона. Неплохо. А что можно на это сейчас приобрести? Три подержанных машины хорошей марки, двухкомнатную квартиру, две с половиной тысячи долларов, совершить потрясающее путешествие по Европе…
Юстина чувствовала, как с каждым словом золовки у нее становится теплее на сердце.
Болеслав сделал официальное признание:
– Моя сестра подметила весьма существенную юридическую деталь. Несомненно, половина обнаруженного золота должна была достаться тете Барбаре, а коль скоро моя жена – ее законная наследница, значит, переходит в ее пользование. Признаюсь, мои дорогие, я испытываю глубокое удовлетворение…
Прошло немало времени, пока все не успокоились. Тогда вспомнили о первоначальном замысле – отправке картин на реставрацию. Теперь, когда сняли широкие планки по их обратной стороне, ничто не мешало вынуть полотна из рам и скатать в трубочку, если получится. Самый молчаливый из присутствующих, Анджей, высказал робкое предположение, что и по другую сторону полотна под рамой вполне могло бы уместиться столько же, и все повскакали с мест. Склонившись над картинами, Идалия подняла полотно, на котором предположительно был изображен прапрадед, Юстина присела над предположительной прапрабабкой. Вынули оба холста, и тесть с зятем принялись исследовать рамы.
За тонкими планками оказались такие же ровные ряды царских полуимпериалов. Воцарившуюся по этому поводу эйфорию никто и не думал скрывать. Болеслав, скинувший с себя бремя законности, сиял не хуже золотых монет, его сестра быстро подсчитывала дополнительные материальные блага, Идалия покрылась горячим румянцем, а ее муж меланхолично разглядывал кучки золотых пятирублевок, и взгляд его выражал робкую надежду. Ни один из присутствующих не обращал внимания на Юстину, которая осторожно укладывала на диване вынутые из рам полотна.
И слава богу, что не обращал. На обратной стороне одного из полотен ее пальцы нащупали что-то твердое. Оказалось, тонкий лист картона. Его легко удалось приподнять, и между картоном и холстом обнаружились довольно толстым слоем ровненько разложенные конверты, документы и перевязанные ленточками связки каких-то бумаг.
Юстина точно знала, что это означает, никаких сомнений. Трясущимися руками собирала она в кучу эту старинную макулатуру, жалея, что не носит, по обычаю прабабок, длинных, до полу, широченных платьев с множеством складок и оборок, в которых легко было скрыть не очень крупного слона, не то что эти бумаги. Но их можно затолкать под одну из диванных подушек, вот так, ничего не заметно. И для верности Юстина еще и сама села на подушку.
– А ты, мамуля, ничего не знала о монетах, хотя и читала дневники прабабки? – обернулась к ней Идалия.
– Догадывалась, – терпеливо отвечала мать, даже не раздражаясь, напротив, с удовольствием повторяя только что рассказанное. – Прабабушка лишь намекала, мол, что-то где-то спрятала, но не написала что и где. Правда, подчеркивала, чтобы портреты предков ни в коем случае не продавать. Но мне и в голову не пришло, что они с такой начинкой.
Господь завсегда вознаградит за благое деяние, – наставительно заметила Феля. – Вот как вы, барыня, собрались наконец старичков помыть – так золото и посыпалось. Давно пора.
Юстина отрешенно наблюдала, как Анджей под присмотром Идалии аккуратно складывает оба полотна – в трубочку свернуть их не удалось – и заворачивает в простыню за неимением упаковочной бумаги. Феля пожертвовала бельевую веревку, которой и обвязали большую плоскую пачку. Без старинных рам пачка оказалась совсем легкой.
А Юстина подумала – если в портретах обнаружилось такое богатство, что же тогда припрятано в Блендове?
Не слушая радостного щебетания присутствующих, она занята была одной мыслью: ни за что на свете не встанет с подушки, пока все не отправятся спать, так и будет сидеть до ночи…
* * *
На следующее утро Юстина сделала попытку, скрывшись ото всех, ознакомиться с документами. Скрыться не удалось. Мешала в основном Агнешка, маленькая дочка Идалии, девочка чрезвычайно милая и воспитанная, но слишком уж живая. Ребенок обладал удивительной способностью стягивать себе на голову абсолютно все, что находилось в квартире выше ее роста. Поэтому во время отсутствия Идалии Юстина вынуждена была неотступно ходить за внучкой, ненавязчиво, но решительно вынимая из ее ручек вазочки, шкатулки, столовые приборы, настольные лампы, альбомы с фотографиями, флаконы одеколона, хрустальные пепельницы и стаканы с горячим чаем. А вместе с Идалией и остальные приходили с работы, так что уединиться Юстине никак не удавалось.
Вот почему уже и отреставрированные портреты вернулись из музея, а Юстина все еще не прочла новые записки предков. Впрочем, два отдельных документа все-таки прочла, но они оказались какими-то официальными справками и не произвели на Юстину особого впечатления.
Портреты из музея принес Анджей. Все столпились вокруг, горя желанием увидеть наконец изображения предков, особенно прапрабабки, прославившейся своей красотой. Это известно было всем ее потомкам, даже непонятно каким образом, просто передавалось из поколения в поколение из уст в уста. Прапрадед такого интереса не вызывал.
Вот обе картины уже висят на стене в новых рамах на прежнем месте, прекрасно освещенном, и Юстина молча разглядывает поясной портрет молодой женщины. Дама, несомненно, красива, ее улыбающееся милое личико окаймляют английские локоны, красоту подчеркивает изысканная простота платья в стиле ампир. Но не это потрясло Юстину. Она не могла оторвать глаз от декоративных элементов.
Декольте прекрасной дамы украшало роскошное бриллиантовое ожерелье с кулоном из огромного рубина, с ушей свисали сверкающие серьги, сложную прическу венчали две булавки размером с десертную тарелку, тоже сплошные бриллианты и рубины. Это еще не все. Присобранная у бюста ткань была заколота столь потрясающей брошью, что невольно закрадывалось сомнение, а не фантазия ли это художника, вряд ли такое существует на самом деле. Юстина с горечью подумала – да это не портрет, а просто ювелирная витрина. Неужели молодая дама, позируя художнику, не могла нарядиться хоть чуточку скромнее?
Напрасно, напрасно согласилась Юстина на реставрацию портретов! Если эти драгоценности возлюбленной Наполеона перешли потом к прабабке Матильде, все родичи увидят, что потеряла Юстина из-за своего легкомыслия. И не простят. Правда, вряд ли ей грозят какие санкции, но все ее осудят, а главное, поймут, сколь она глупа. Всю жизнь ее уважали за несомненные достоинства ума и сердца, и она действительно выгодно отличалась от дурех вроде Хелены и Гортензии, а особенно собственной дочери Марины, от таких неуравновешенных созданий, как Барбара и Амелия, теперь же никто ее и в грош не будет ставить. Нет, такого она не переживет! Немедленно, немедленно ознакомиться с новыми документами, хватит, всю жизнь тянула с прочтением дневника Матильды, может, это что-то даст или окончательно ее добьет, если выяснится, что в свое время можно было с помощью фамильных сокровищ обеспечить всем родным сладкую жизнь. И тут до Юстины дошло, о чем говорят в гостиной.
– Красивым парнем был этот ваш прапрадед, – одобрительно сообщила Амелия Идалии. – Встреть такого – сама бы не устояла. Впрочем, мундиры наполеоновских времен кого угодно красавчиком сделают.
– Да ты что, наверняка они не ей принадлежали, такие драгоценности в те времена дамы специально надевали, когда с них писали портреты, – наставительно разъясняла Маринке сестра Анджея Беата. – А часто случалось так, что художник сначала намалюет бабу, а уж потом, отдельно, пририсует на ней украшения, какие она только пожелает. Точно так же писали и конные портреты, отдельно мужик, отдельно лошадь. Ты можешь себе представить, чтобы лошадь часами стояла неподвижно?
– Колье не лошадь, – возразила Маринка, – висит себе и висит.
– Зато в отличие от лошади может оказаться поддельным.
Брат Анджея Кароль проявил оригинальность и не восхитился красотой прапрабабки.
– Конечно, о вкусах не спорят, – выпендривался он. – Нет, не скажу, что некрасива, вот только излишне… сладкая какая-то, и энергии в ней не чувствуется.
Ему возразил Болеслав:
– Мода такая была, и среди современников ее вполне могли счесть идеалом красоты. Кстати, я вроде бы читал, что Наполеон любил послушных женщин.
– А стиль ампир все-таки ужасен, – критиковала Идалька.
– Прошу всех к столу, гренки совсем остынут, – энергично пригласила Феля, положив конец спорам.
Только теперь Юстина увидела, что в гостиной собралась вся семья, она и не заметила этого, думая о своем. А главное, драгоценности императорской любовницы не произвели сенсации, даже не привлекли особого внимания. Люди обсуждают портреты в целом, как публика в картинных галереях, их суждения вполне здравы, кроме Маринкиных высказываний.
Немного успокоившись, Юстина сумела взять себя в руки и приступить к обязанностям хозяйки дома.
* * *
Немедленно ознакомиться с новыми документами не удалось, оказалось много текущих дел, и преимущественно неотложных. Нужно было связаться с Дареком, увязшим где-то в дебрях Южной Америки, помочь Маринке в расчетах с мужем, купить квартиру Идалии, поспособствовать в разрешении Амелькиных проблем. Дарек отыскался, приехал за своей частью наследства и, разумеется, поселился у Юстины, которая лишь накануне освободилась от дочери с зятем и только приступила к ликвидации последствий творческой деятельности Анджея. Хотя Эва вернулась наконец к матери, у Юстины осталась другая внучка, Агнешка, потому как ее родители в обретенной наконец квартире собирались делать ремонт, а маленький ребенок при этом совсем уж лишняя обуза. Правда, она уже не отнимала столько времени, перестала стягивать предметы на свою голову и спокойно играла одна, предпочитая куклам разные железки.
Только через два года все как-то упорядочилось, Юстина осталась в квартире с Болеславом и Фелей, и можно было спокойно заняться разборкой старых бумаг.
Писем Наполеона Бонапарта в них не оказалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39