Мне оставалось только воспользоваться
этой дубинкой наилучшим образом.
Дубинка кажется жалким оружием по сравнению с толедским клинком в
руках искусного бойца. Но у нее есть одно достоинство. Когда дубинка
взлетает над вами, вы сразу забываете о том, что у вас в руках
смертоносная сталь, и вместо того, чтобы пронзить ею врага, стараетесь
прежде всего защитить свою голову.
Именно это и произошло в данном случае, хотя я и не могу рассказать,
как в точности было дело. Испанец оказался умелым фехтовальщиком. Если бы
я был вооружен так же, как он, ему, несомненно, удалось бы со мной быстро
справиться. В те годы я не имел ни малейшего опыта в этом искусстве,
которое в Англии было почти совершенно неизвестно. Но когда он увидел
здоровенную палку, опускавшуюся на его голову, он забыл о своем
преимуществе и выставил руку, чтобы смягчить удар. Дубинка обрушилась на
тыльную часть его кисти. От удара шпага вылетела и упала в траву. Однако я
уже не мог уняться, потому что вся кровь во мне кипела. Следующий удар
пришелся испанцу по губам: он выбил ему зуб и свалил его на землю. Затем я
схватил его за ногу и принялся беспощадно молотить куда попало, стараясь
только не попасть по голове, ибо теперь, когда я одержал верх, мне уже не
хотелось убивать негодяя.
Так я колотил его до тех пор, пока у меня не устали руки. После этого
я принялся пинать его ногами, а он все время корчился, как змея с
перебитым хребтом, и изрыгал сквозь зубы ужасные проклятия. Однако он ни
разу не вскрикнул и не попросил пощады. Наконец я утихомирился и стал
разглядывать своего противника. Воистину он был хорош - весь в ссадинах,
синяках и дорожной пыли. Сейчас вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем изящного
кавалера, которого я встретил менее пяти минут назад. Теперь он лежал
передо мной на спине поперек тропинки и смотрел на меня злобными главами,
взгляд которых был отвратительнее всех его кровоподтеков.
- Ну как, мой испанский сеньор, получил по заслугам? - спросил я. -
Не знаю, что меня удерживает, а следовало бы разделаться с тобой точно так
же, как ты хотел поступить со мной, хотя я тебя и не трогал!
С этими словами я поднял его шпагу и приставил острие к его горлу.
- Коли, проклятый выродок! - прохрипел испанец. - Лучше умереть, чем
жить после такого позора!
- О нет! - ответил я. - Я не какой-нибудь чужеземный убийца.
Безоружных я не убиваю. Тебе придется ответить за все перед судом. Для
таких, как ты, у наших палачей всегда есть в запасе веревка.
- В таком случае тебе придется тащить меня в суд на себе, - прохрипел
он и закрыл глаза, словно потеряв сознание. По-видимому, с ним
действительно случился обморок.
В тот момент, когда я стоял и раздумывал, что мне дальше делать с
этим мерзавцем, взгляд мой случайно упал на просвет в живой изгороди, и
там, среди рабсвеллских дубов, в каких-нибудь трехстах ярдах от меня вдруг
мелькнуло знакомое белое платьице. Мне показалось, что его обладательница
удаляется в сторону мостика вблизи водопоя, словно наскучив ждать того,
кто слишком запоздал. Тогда я подумал, что если потащу этого человека в
деревенскую каталажку или в какое-нибудь другое надежное место, мне уже не
удастся сегодня встретиться с моей любимой, а когда еще выпадет такой
случай - бог весть! Нет, я вовсе не собирался терять час беседы с Лили
ради сведения счетов со всеми не в меру воинственными чужеземцами. К тому
же этот и без того получил уже хороший урок за свою наглость. Я подумал,
что он и так никуда не денется, пока я улажу мои любовные дела, а если он
сам не захочет меня подождать, то я найду способ его к этому принудить.
Конь испанца пощипывал траву шагах в двадцати от меня. Я подошел к
нему, отцепил поводья и как можно крепче привязал чужеземца к стоявшему
поодаль от дороги дереву.
- Подожди меня здесь, пока я не освобожусь, - проговорил я. - Потом я
с тобой разделаюсь.
Но когда я повернулся и начал удаляться, в душу мою закралось
сомнение. Я снова вспомнил страх матери и поспешный отъезд отца в Ярмут
из-за какого-то испанца. А сегодня испанец появляется в Дитчингеме и, едва
узнав мое имя, набрасывается на меня как бешеный, пытаясь убить. Может
быть, это и есть тот самый человек, которого так боялась моя мать?
Правильно ли я сделал, оставив его без присмотра только ради того, чтобы
встретиться со своей милой? В глубине души я чувствовал, что совершаю
ошибку, однако страсть моя была так глубока, а сердце влекло меня с такой
неудержимой силой к девушке в белом платьице, мелькавшем среди деревьев
парка, что я позабыл все свои опасения.
Если бы я вернулся, насколько бы это было лучше и для меня я для тех,
кого в то время еще не было на свете! Тогда они не познали бы ужаса
смерти, а я не вкусил бы тоску изгнания, горечь рабства и муки отчаяния на
жертвенном алтаре.

4. ТОМАС ПРИЗНАЕТСЯ В ЛЮБВИ
Итак, я привязал испанца как можно надежнее спиной к дереву, стянув
ему руки позади ствола, взял его шпагу и бросился со всех ног вслед за
Лили. Подоспел я вовремя, потому что еще минута - и она бы уже свернула на
дорогу, которая ведет мимо водопоя к мостику и дальше через парк на холме
выходит прямо к дому сквайра.
Заслышав мои шаги, Лили обернулась, чтобы поздороваться со мной, или,
вернее, чтобы посмотреть, кто это за нею бежит. Озаренная вечерним светом,
она стояла с охапкой цветущих ветвей боярышника в руках, и при виде ее
сердце мое забилось с бешеной силой. Никогда еще она не казалась мне более
прекрасной, чем в тот миг, когда остановилась вот так, в белом платье, с
полупритворным удивлением на лице и в глубине серых глаз, с бликами солнца
из прядях каштановых волос, выбившихся из-под маленького чепчика.
Лили не походила на круглощеких деревенских девчонок, вся краса
которых заключается в их молодости и здоровье. Она была высокой, стройной
юной леди, уже тогда достигшей полного расцвета грации и красоты. Поэтому,
несмотря на то, что мы были почти ровесниками, рядом с ней я себя
чувствовал младшим, и это чувство придавало моей любви к Лили особый
оттенок почтительности.
- Ох, это ты, Томас! - проговорила Лили, розовая от смущения. - А я
уже думала, ты не придешь. То есть, я хотела сказать, что собралась домой,
потому что уже поздно. Но что с тобой, Томас? Откуда ты так мчишься? Ой, у
тебя вся рука в крови! А эта шпага - где ты ее взял?
- Погоди, дай отдышаться, - ответил я. - Давай пройдем обратно к
боярышнику, там я тебе все расскажу.
- Но ведь мне пора домой! Я гуляю в парке уже больше часа. Да и
цветов на боярышнике почти нет.
- Лили, я не мог прийти раньше! Меня задержали, да еще так необычно!
А цветы есть, я видел, когда бежал...
- А я и не знала, что ты придешь, Томас, - проговорила Лили, потупив
взор. - Ведь у тебя столько дел! Разве я думала, что ты прибежишь сюда
собирать боярышник, словно девочка? Но расскажи мне, что случилось, только
не очень длинно. Я немного пройдусь с тобой.
Мы повернулись и пошли рядышком обратно к подстриженным дубам парка.
По дороге я рассказал Лили про испанца, о том, как он пытался меня убить и
как я его отделал своей дубинкой, Лили слушала с жадным вниманием и,
узнав, что я был на волосок от смерти, даже застонала от страха.
- Значит, ты ранен, Томас? - прервала она меня. - Смотри, как сильно
бежит кровь из руки. Рана глубокая?
- Не знаю, я еще не видел... так спешил!..
- Томас, снимай куртку! Я тебя перевяжу. Нет, нет, не спорь! Так
надо.
Не без труда я стянул куртку и закатал рукав рубашки выше того места,
где в предплечье была сквозная колотая рана. Лили промыла ее водой из
ручья и, не переставая шептать жалостливые слова, перевязала своим
платком. По совести говоря, я охотно претерпел бы еще большие страдания,
лишь бы она за мной так ухаживала. Ее нежные заботы избавили меня от
последних сомнений и придали мне мужество, которое могло бы меня покинуть
в ее присутствии. Правда, сначала я не мог найти слов, но, улучив момент,
когда Лили перевязывала мою рану, я нагнулся и поцеловал ее милосердную
руку.
Лили покраснела до корней волос; лицо ее пылало, словно закатное
небо; но еще ярче алела ее рука, которую я поцеловал.
- Зачем это, Томас? - прошептала она.
И тогда я ответил:
- Затем, что я люблю тебя, Лили, и не знаю, как мне рассказать о
своей любви. Я люблю тебя, дорогая, я всегда любил и буду любить тебя
вечно!
- Ты уверен в себе, Томас? - снова прошептала она.
- Я верю в свою любовь больше всего на свете, Лили! Но я хочу быть
уверен, что ты тоже любишь меня так же сильно, как я.
Несколько мгновений Лили стояла молча, опустив на грудь голову. Затем
она вскинула ее, и я увидел такие сияющие глаза, каких до этого не видел
ни разу.
- Неужели ты сомневаешься, Томас? - проговорила Лили. Тогда я обнял
ее и поцеловал прямо в губы.
Воспоминания об этом поцелуе я хранил потом всю мою долгую жизнь и
помню его до сих пор, хотя я уже стар и сед и стою на краю могилы. Поцелуй
этот был для меня величайшим счастьем, какое мне довелось испытать. Увы,
он был слишком короток, этот первый чистый поцелуй юношеской любви!
- Значит, - заговорил я снова, еще не придя как следует в себя, -
значит, ты любишь меня так же крепко, как я тебя?
- Если ты сомневался раньше, то неужели ты еще сомневаешься теперь? -
едва слышно ответила Лили. - Однако послушай, Томас, - продолжала она. -
Любить друг друга - прекрасно! Мы рождены друг для друга и даже если бы
захотели разлюбить, это было бы не в нашей власти. Но как ни сладка и ни
свята любовь, нельзя забывать о долге. Что скажет мой отец, Томас?
- Не знаю, любимая, хотя догадаться нетрудно. Я уверен, что он хочет
избавиться от меня и выдать тебя за моего брата Джеффри.
- Может быть, но я этого не хочу, Томас. Как бы ни было сильно
чувство долга, оно не сможет принудить женщину к замужеству с тем, кто ей
не мил. Однако чувство это может помешать ей выйти замуж за любимого, и,
повинуясь долгу, я, наверное, не должна была говорить о своей любви.
- О нет, Лили! Любовь - это самое главное, пусть даже она не приносит
сразу плодов. Все равно мы будем вместе отныне и навсегда!
- Ах, Томас, ты еще слишком молод, чтобы так говорить. Я тоже молода,
однако мы, женщины, быстрее становимся взрослыми. А у тебя... что, если у
тебя это только юношеское увлечение, что, если оно пройдет вместе с
юностью?
- Оно не пройдет никогда, Лили. Не зря ведь говорят, что первая
любовь - самая верная, и что посеянное в юности расцветет в зрелые годы.
Слушай, Лили, мне придется завоевывать себе место в жизни, а для этого,
наверное, потребуется время. Я прошу тебя лишь об одном, хотя и знаю, что
просьба моя эгоистична: обещай, что будешь мне верна и ни за что не
станешь женою другого, пока я жив!
- Это не просто, Томас, потому что со временем многое изменяется.
Однако в себе я уверена, и я обещаю, - нет, я даю тебе в этом клятву! В
тебе я не так уверена, но что делать? Женщинам приходится рисковать всем.
Если я проиграю, - прощай, мое счастье!
Не знаю, о чем мы еще говорили, но эти слова врезались мне в память,
- и я их запомнил: они были слишком значительны сами по себе, и я слишком
часто их вспоминал в последующие годы.
Наконец, я почувствовал, что мне пора уходить, хотя расставаться нам
очень не хотелось. На прощание я еще раз обнял Лили и поцеловал, прижав ее
к себе так крепко, что несколько капель крови из моей раны упало на ее
белое платье. Случайно я поднял в этот миг глаза и замер от страха. Не
далее как в пяти шагах стоял отец Лили, сквайр Бозард, и смотрел на нас
далеко не ласковым взглядом.
Как потом оказалось, сквайр Бовард ехал по тропинке к водопою я,
заметив под дубами какую-то парочку, слез с коня, чтобы прогнать ее из
своего парка. Только подойдя совсем близко, он узнал, кого он собирался
прогнать, и теперь стоял перед нами, остолбенев от изумления.
Лили и я медленно отодвинулись друг от друга, глядя на сквайра
Бозарда. Это был низенький толстый человечек с красным лицом и строгими
серыми глазами; сейчас они от ярости едва не выскакивали из орбит. На
какое-то мгновение сквайр утратил дар речи, но когда он обрел его вновь,
слова полились из его уст сплошным потоком. Я уже не помню всего, что он
кричал, но общий смысл сводимся к тому, что сквайр хотел бы знать, что тут
происходит между его дочерью и мной. Я подождал, пока он замолчит, чтобы
перевести дух, и, воспользовавшись паузой, ответил ему, что мы с Лили
любим друг друга и сейчас обручились.
- Это правда, дочь моя? - спросил сквайр.
- Да, правда, - смело ответила Лили.
Тогда он разразился бранью.
- Вертихвостка! - кричал сквайр. - Тебя следует выпороть и запереть,
чтобы ты посидела на хлебе да на воде! А ты, мой петушок, испанский
ублюдок, запомни раз и навсегда: эта девушка не про тебя! Для нее найдется
кто-нибудь получше! Ах ты, пустая коробка из-под пилюль! Да как же ты
осмелился волочиться за моей дочерью, когда у тебя в кармане не звенит и
двух серебряных пенни? Сначала добудь себе имя и деньги, а потом уже
заглядывайся на таких, как она!
- Я так я хочу сделать, и я это сделаю, сэр, - перебил я его.
- Ты сделаешь? Ты, аптекарский мальчишка на побегушках, хочешь
добиться имени и положения? Что ж, попробуй! Только пока ты будешь
стараться, моя дочь не станет ждать и благополучно выйдет замуж за того,
кто всем этим уже обладает - ты знаешь, о ком идет речь. Дочь моя, сейчас
же скажи ему, что между вами все кончено!
- Я не могу так сказать, отец, - ответила Лили, поправляя оборки на
своем платье. - Если вы не желаете, чтобы я стала женой Томаса, я исполню
свой долг и не выйду за него замуж. Но у меня тоже есть сердце, и ничто
меня не заставит стать женой того, кого я не люблю. Я поклялась, что пока
Томас жив, я буду принадлежать только ему, и никому другому.
- Я вижу, ты смелая девчонка, и то хорошо! - проговорил сквайр. - Но
теперь послушай, что я тебе скажу: либо ты выйдешь замуж за того, кого я
тебе выбрал, и тогда, когда я прикажу, либо я тебя выгоню - и живи, как
хочешь. Неблагодарная, ты забыла, кто тебя вырастил? А что же до тебя,
клистирная трубка, то я тебя отучу целоваться в кустах с дочками честных
людей.
И с этими словами он поднял палку и бросился на меня.
Второй раз в этот день горячая кровь вскипела во мне. Я схватил шпагу
испанца, которая валялась рядом со мной на траве, и сделал выпад.
Положение переменилось. Раньше мне пришлось драться дубиной против шпаги,
зато теперь шпага была в моих руках. И если бы не Лили, которая, коротко
вскрикнув от страха, успела ударить меня снизу по руке, так что клинок
скользнул над плечом сквайра, я наверняка проткнул бы ее отца насквозь и
окончил свои дни гораздо раньше - с петлей на шее.
- Безумец! - воскликнула Лили. - Неужели ты думаешь, что получишь
меня, если убьешь моего отца? Сейчас же брось эту шпагу, Томас!
- Я вижу, тут надеяться мне почти не на что, - запальчиво возразил я,
- а потому скажу тебе, что даже ради всех девушек на свете я никому не
позволю избить меня палкой, как какого-нибудь мальчишку!
- За это я на тебя не сержусь, парень, - проговорил сквайр Бозард уже
добродушнее. - Вижу, что у тебя тоже есть мужество, которое тебе сослужит
добрую службу, и считаю, что был не прав, когда я сердцах обозвал тебя
клистирной трубкой. Но я уже сказал, что эта девушка не для тебя, а потому
лучше тебе уйти и забыть ее. И берегись, если я еще когда-нибудь увижу,
что ты ее целуешь! За это ты поплатишься жизнью. Завтра я еще поговорю обо
всем с твоим отцом, так и знай!
- Ну что ж, пойду, потому что мне пора уходить, - ответил я. - Однако
я никогда не перестану надеяться, сэр, что когда-нибудь смогу назвать вашу
дочь своей женой. Прощай, Лили! Переждем, пока буря утихнет!
- Прощай, Томас! - ответила она, заливаясь слезами. - Не забывай
меня! А я свою клятву всегда буду помнить!
Но тут сквайр Бозард схватил ее за руку и увлек за собой.
Мне тоже осталось только уйти, и я удалился расстроенный, однако не
слишком огорченный, ибо знал, что хотя и навлек на себя гнев отца, зато
одновременно завоевал искреннюю любовь дочери, а любовь длится дольше, чем
злоба, и, в конечном счете, рано или поздно побеждает.
Отойдя на некоторое расстояние, я, наконец, вспомнил о моем испанце:
за всеми этими любовными и палочными объяснениями он у меня начисто
выскочил из головы.
1 2 3 4 5 6 7 8