Бошан немного поговорил с водителем, потом влез на заднее сиденье; машина сдала назад, потом резко свернула на Хильер-авеню и исчезла из виду.
Я видел поблизости еще троих полицейских: старого Хейса и двух молодых, которых я не знал. Хейс был в форме, а на парнях были только форменные фуражки, кожаные куртки и какие-то темные брюки, видимо, это были добровольцы, специально нанятые с какой-то целью. Из ресторана Элмана вышла официантка по имени Элис и стала в дверях, на ее белом халате четко выделялся зелено-желтый значок. Один из парней заметил ее. Элис бросила на него взгляд, кивнула головой и вернулась в ресторан. Полисмен немного подождал, затем последовал за ней.
Менее чем через минуту он вышел на улицу в сопровождении целой семьи: мужчины, женщины и девочки лет восьми-девяти. Какое-то время они стояли на тротуаре: мужчина энергично протестовал против чего-то, а молодой полисмен вежливо и терпеливо отвечал. Потом они направились в сторону Хильер-авеню; я наблюдал за ними, пока они не исчезли за углом. Никто из этой семьи не имел праздничного значка, а у полицейского он был.
То же произошло с каким-то водителем грузовика, и когда он в сопровождении полисмена свернул на Хильер-авеню, я уже не видел никого без зелено-желтого ярмарочного значка.
Теперь улица стала тихой, почти молчаливой, никакого движения не замечалось. Все стояли на тротуарах в три-четыре ряда, лицом к улице, только старый Хейс одиноко торчал посреди проезжей части. В дверях каждого магазина или заведения стояли хозяин, его служащие и покупатели. Старый Хейс медленно обводил взглядом каждого из торговцев, и каждый по очереди отрицательно качал головой. Потом оба других полисмена подошли к Хейсу, что-то доложили, тот выслушал и кивнул. Закончив перекличку, все трое подошли к тротуару, повернулись лицом к улице и замерли в ожидании.
Глядя поверх крыш, я видел улицы почти на километр в обе стороны. Ничто не двигалось, а на Оук-лейн была даже баррикада – серые деревянные козлы, которыми перекрывают улицу на время ремонта. Вдруг я сообразил, что во всем городе каждая улица перекрыта таким образом – бригады людей в комбинезонах целенаправленно проводят работы. Я понял, что сейчас никак нельзя попасть в Санта-Миру или проехать по улицам к ее центру. И до меня дошло, что нескольких чужаков, которые случайно попали сюда, собрали вместе и держат в полицейском участке под каким-то надуманным предлогом.
Санта-Мира была полностью отрезана от всего света, в центре города можно было увидеть только ее жителей.
В течение трех-четырех минут – самое странное зрелище, какое я только видел – толпа выстроилась на тротуарах вдоль пустой улицы, словно наблюдая невидимый парад. Люди стояли молча, почти неподвижно, даже дети вели себя спокойно. То тут, то там мужчины курили, но большая часть толпы стояла неподвижно, некоторые сложили руки на груди, будто отдыхая. Время от времени люди переступали с ноги на ногу. Дети держались за родителей.
Послышался гул мотора, потом из-за угла возле «Секвойи» появился капот старенького темно-зеленого пикапа. За ним шли три больших грузовика с откидными бортами и еще один пикап. Они въехали на площадку и выстроились в ряд вдоль тротуара. Каждый автомобиль был нагружен чем-то, покрытым брезентом. Водители вылезли из кабин и начали отвязывать брезент. Эта сцена выглядела так, будто с ферм привезли продукты на рынок. Все водители были фермерами, они были одеты в комбинезоны или джинсы и клетчатые рубашки. Четверых я знал, их фермы были к западу от города, – Джо Гримальди, Джо Пиксли, Арт Гесснер, Берт Парнелл.
Двое мужчин в черных костюмах вышли на улицу к грузовикам – Уолли Эбергард, городской агент по продаже недвижимости, и другой, имени которого я не знал, но помнил, что он был механиком на станции обслуживания «бьюиков». Уолли держал в руках несколько бумажек, небольших, видимо, вырванных из блокнота, они вдвоем просматривали эти листы. Потом механик поднял голову, прокашлялся и заорал так, что мы его услышали через окно:
– Сосалито! У кого есть родственники в Сосалито, выходите, пожалуйста!
Сосалито – это городок в округе Марин с пятью тысячами жителей, первый город по дороге из Сан-Франциско. Двое – мужчина и женщина – сошли с тротуара на проезжую часть улицы и приблизились к Уолли. Еще несколько человек протолкались сквозь толпу и подошли к грузовикам.
Джо Пиксли снял брезент со своего пикапа и положил в кузов в стороне от груза. Я уже давно понял, что было в машинах, и поэтому не испытал никакого удивления, когда брезент сняли. Вдоль металлических бортов кузова были надставлены доски, к которым крепился брезент и которые удерживали груз, занимавший кузов до верха кабины. Это были уже знакомые мне гигантские семенные коробочки.
– Хорошо, – крикнул механик. – Сосалито! Только Сосалито, пожалуйста!
И указал пятерым или шестерым, вышедшим на улицу, на пикап. Стоя в кузове, Джо снимал коробочки и по одной передавал в руки тем, кто столпился на асфальте. Неподалеку Уолли Эбергард делал какие-то пометки в списке, который держал в руках. Потом он что-то сказал механику, и тот выкрикнул:
– Марин-Сити, пожалуйста! Все, у кого есть родственники или знакомые в Марин-Сити!
Марин-Сити – это город в округе Марин, в нескольких милях от Сосалито.
Семь человек вышли из толпы, подошли к пикапу, и Джо вручил каждому по коробочке. Одна пожилая женщина, Грейс Берк, которая работала в банке, взяла целых три, и какой-то мужчина сошел с тротуара, чтобы помочь ей. Я вспомнил, что у Грейс замужняя сестра в Марин-Сити.
Владельцы одних легковых машин открывали багажники, огромные коробочки как раз помещались в багажниках автомобилей новых моделей. Другие осторожно пристраивали коробочки на задних сиденьях. В этом случае громадную штуковину старательно накрывали одеялом или какой-нибудь тканью так, чтобы ее не было видно.
Следующим назвали город Мид-Вэлли, вышло восемь человек, получили коробочки, и пикап Джо Пиксли опустел, владелец сел на крыло и закурил. С других грузовиков сняли брезент, и водители залезли в кузова, готовые к разгрузке. Механик в аккуратном черном костюме назвал: «Белведер», и на улицу вышли двое. Потом были Тибурон, Строберри-Мэнор, Белверон-Гарденс, Вэлли-Спрингс и Сан-Рафел – четырнадцать человек взяли коробочки для Сан-Рафела, города с пятнадцатитысячным населением. Так на протяжении никак не более четверти часа было осуществлено распределение коробочек по городам округа, все пять грузовиков опустели, только у Джо Гримальди осталось две коробочки.
Менее чем через минуту Уолли и механик исчезли в толпе – Уолли положил бумажки во внутренний карман; толпа стала расходиться и редеть; небольшая кавалькада грузовиков, взревев моторами, выехала на проезжую часть и исчезла с Мейн-стрит; в ближайших двух кварталах остались только машины с гигантскими коробочками в багажниках или на задних сиденьях, выезжавшие со стоянок. Какое-то краткое мгновение толпа людей, которые шли по тротуарам или направлялись через улицу к автомашинам, была чуть плотнее, чем обычно, – словно масса зрителей вывалила из кино после сеанса. Но она быстро разредилась, и я вновь увидел мужчин, сидящих за стойкой в ресторане Элмана; женщин с проволочными кошелками в универсаме, в других магазинах тоже появились покупатели. Автомобили опять медленно ехали по улицам.
Сцена теперь выглядела вполне нормально – более или менее обыкновенная главная улица, может, немного запущенная, но не настолько, чтобы вызвать недоумение у проезжего. Ни у кого не было видно зелено-желтых праздничных значков, зато у одного или двух я увидел обычные красно-белые.
Еще пять минут спустя я заметил, что торговец, которого арестовал Янсек, едет по Мейн-стрит в своей машине, а затем появился автомобиль с орегонским номером.
Не снимая руки с шеи Бекки, я заглянул ей в глаза, она тоже посмотрела на меня, потом поджала губы и пожала плечами, и я слегка улыбнулся в ответ. Тут нечего было говорить, да я ничего такого особенного и не ощущал; то есть новые ощущения не появились, а старые как-то притупились.
Мы просто достигли предела, за которым уже нечего было говорить или чувствовать.
Но я был совершенно уверен – теперь я это знал наверняка, – что город Санта-Мира захвачен, что там нет ни одной души, кроме нас и, может быть, Беличеков, которая осталась бы тем, чем была раньше, и чем до сих пор казалась постороннему глазу. Мужчины, женщины и дети на улице и в магазинах были теперь другими – каждый из них. Они стали нашими врагами, даже те, у кого сохранились глаза, лица, жесты и походка старых друзей.
Нам неоткуда было ждать помощи в Санта-Мире, а теперь еще начиналось вторжение в соседние города.
Глава 16
Мы часто говорим: «Ничего удивительного» или «Я знал, что так и будет», имея в виду, что к моменту, когда событие произошло, хотя бы раньше и не предвидели его сознательно, нас не оставляло ощущение неизбежности случившегося. Когда мы сидели с Бекки у окна, все, о чем я был способен думать, было – дождаться темноты и затем попытаться уйти из города; днем, когда вокруг нас были только враги, не имело смысла даже пытаться спастись. Я объяснил это Бекки как можно более бодрым тоном, стараясь выглядеть так, будто уверен в успехе, и на миг я действительно почувствовал такую уверенность.
Однако, когда послышалось легкое царапанье ключа в замке моей двери, со мной произошло именно то, о чем я сейчас говорил. Я не удивился; мне тогда показалось, будто я давно знал, что произойдет, и даже успел сообразить, что тот, кто войдет, кто бы это ни был, просто взял ключ у сторожа.
Но когда дверь открылась, и я увидел первого из вошедших, я подскочил с бешено бьющимся сердцем. Улыбаясь от неожиданности и возбуждения, протягивая к нему руки, я стремительно подошел и хрипло прошептал: «Мэнни!» – в каком-то радостном безумии надежды, потом схватил его руку и пожал ее.
Он ответил, хотя и не так крепко, как я ожидал, пожатие его было вялым, словно он воспринял мое приветствие, но ответил вполсилы. Тогда, заглянув ему в лицо, я понял. Трудно сказать, как: может быть, его глаза утратили часть своего блеска; возможно, мышцы лица были напряжены чуть больше, а оживлены чуть-чуть меньше, чем обычно, но я понял.
Видимо, все эти мысли ярко отражались на моем лице, потому что Мэнни медленно кивнул головой, будто отвечая на невысказанный вопрос, и сказал:
– Да, Майлз, и уже давно. За сутки до того, как ты мне позвонил.
Я повернулся, чтобы посмотреть, кто еще пришел, заглянул в каждое лицо и отступил, обняв Бекки за плечи.
Одного из мужчин – они все стали у двери – низенького, толстого и лысого, я никогда не видел. Другим был Карл Микер, городской бухгалтер, черноволосый здоровяк лет тридцати пяти с приятным лицом. Четвертым оказался Бадлонг, который улыбался нам так же дружелюбно и доброжелательно, как и несколько часов назад.
Мы с Бекки стояли у окна. Мэнни указал на кушетку и приветливо произнес:
– Садитесь.
Мы отрицательно мотнули головами, и он повторил:
– Пожалуйста, Бекки, вы устали. Не бойтесь, садитесь.
Но Бекки только крепче прижалась ко мне, а я снова отрицательно покачал головой.
– Ну, ладно. – Мэнни отодвинул простыни и уселся на кушетке. Карл Микер подошел и сел рядом с ним. Бадлонг примостился на стуле в противоположном углу комнаты, а незнакомый мне толстяк сел у двери.
– Я хотел бы, чтобы вы расслабились и успокоились, – произнес Мэнни с доброй улыбкой от искреннего желания помочь нам. – Мы не собираемся причинять вам зло, и когда вы поймете, что мы… должны сделать, – он пожал плечами, – думаю, вы спокойно воспримете это и удивитесь, зачем была вся эта суета. – Он подался вперед, присматриваясь к нам, но, не получив ответа, откинулся на кушетке. – Что ж, во-первых, это не больно, вы ничего не почувствуете. Бекки, это я вам обещаю. – Он вдруг прикусил губу, подбирая убедительные слова, а потом поднял глаза. – А когда проснетесь, будете чувствовать себя по-прежнему. Вы и будете точно такими же каждой мыслью, воспоминанием, привычкой, жестом, до самого крохотного атома ваших тел. Никаких отличий. Ни единого. Вы будете такими же. – Он говорил настойчиво, убедительно, но до последнего момента в его глазах не исчезал какой-то намек на неверие в собственные слова.
– Так зачем тогда беспокоиться? – небрежно спросил я. Никакой надежды победить в споре я не питал, но считал, что должен что-то сказать. – Отпустите нас. Мы уйдем из города и никогда не вернемся.
– Но… – Мэнни раскрыл было рот, потом замолчал и взглянул на Бадлонга. – Может, вы им все объясните, Бад.
– Хорошо. – С удовлетворенным видом Бадлонг откинулся на стуле, профессор, который заранее радуется возможности учить, как он, несомненно, делал всю жизнь. И я поймал себя на мысли, не прав ли Мэнни, может быть, действительно ничего не меняется, и мы останемся точь-в-точь такими, как раньше.
– Вы видели то, что видели, и знаете то, что знаете, – начал Бадлонг. – Вы видели… э-э… коробочки, назовем их так за неимением лучшего названия; наблюдали, как они изменяются и приобретают форму, дважды вы видели этот процесс почти завершенным. Но зачем насильственно подвергать вас этому процессу, если, как мы утверждаем, в конечном счете никаких отличий нет? – Снова, как и у него дома, пальцы Бадлонга начали касаться друг друга в чисто академическом, профессиональном жесте. Он улыбнулся нам, этот приятный моложавый мужчина. – Хороший вопрос, но на него есть ответ, и очень простой. Как вы и догадывались, это своего рода семенные коробочки, хотя их содержимое не является семенами в обычном смысле слова.
Но как бы там ни было, они представляют собой живую материю, способную, как и семена, к бурному и сложному росту и развитию. И они действительно пропутешествовали через космическое пространство, во всяком случае, первые из них, сквозь немыслимые расстояния и миллионы лет, как я вам и говорил.
Хотя, конечно, – он улыбнулся, вежливо оправдываясь, – я старался говорить так, чтобы посеять сомнения в своих словах. Но они живут; прибыли они на эту планету совершенно случайно, но, коль уж оказались тут, обязаны выполнить свою функцию, которая для них столь же естественна, сколь и для вас. Вот почему вы должны подвергнуться изменению: коробочки обязаны выполнить свою функцию, ради которой они существуют.
– Что же это за функция? – саркастически поинтересовался я.
Бадлонг пожал плечами:
– Функция любой формы жизни где угодно – выжить. – Какое-то время он внимательно всматривался в меня. – Жизнь существует везде во Вселенной, доктор Беннелл, для большинства ученых это непреложная истина, хотя мы никогда еще с ней не сталкивались. Но жизнь там есть, на немыслимых расстояниях, в любой возможной и невозможной форме, поскольку существует она в самых разнообразных условиях. Подумайте, доктор: существуют планеты и формы жизни, которые неизмеримо старше нашей; что происходит, когда древняя планета в конце концов умирает? Форма жизни на ней должна учитывать этот факт и готовиться к нему – чтобы выжить.
Бадлонг подался вперед на стуле, глядя прямо на меня, увлеченный собственной речью.
– Планета умирает, – повторил он, – медленно, на протяжении неизмеримого времени. Форма жизни на ней – медленно и на протяжении неизмеримого времени – должна готовиться. К чему? К тому, чтобы покинуть планету. И двинуться куда? И когда? Тут есть только один ответ, именно тот, который они нашли: абсолютная приспособляемость ко всем без исключения другим формам жизни, ко всем без исключения условиям, с которыми они могут столкнуться.
Бадлонг радостно улыбнулся и откинулся на стуле, он был доволен собой.
Где-то внизу, на улице, засигналил автомобиль и заплакал ребенок.
– Итак, в определенном смысле коробочки паразитируют на любой форме жизни, которую встречают, – продолжал Бадлонг. – Но это совершеннейшие паразиты, которые могут сделать неизмеримо больше, чем просто сосуществовать с хозяином. Они – вершина эволюции, они обладают способностью перестраивать себя до полной дубликации, клетка в клетку, любой формы жизни, независимо от условий, в которых существует эта жизнь.
Видимо, мои сомнения отражались у меня на лице, потому что Бадлонг хихикнул и предостерегающе поднял руку.
– Знаю, это звучит как абсурд, как бессмысленный бред. Вполне естественно. Потому что мы находимся в плену собственных понятий, доктор, наших ограниченных представлений о том, какой может быть жизнь. На самом деле мы не в состоянии воспринять что-то существенно отличающееся от нас и других форм жизни, существующих на нашей крохотной планете.
Посмотрите сами, кого напоминают выдуманные люди с Марса в наших комиксах и фантастике? Это же карикатуры на нас самих, мы неспособны вообразить что-то, действительно отличающееся от нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Я видел поблизости еще троих полицейских: старого Хейса и двух молодых, которых я не знал. Хейс был в форме, а на парнях были только форменные фуражки, кожаные куртки и какие-то темные брюки, видимо, это были добровольцы, специально нанятые с какой-то целью. Из ресторана Элмана вышла официантка по имени Элис и стала в дверях, на ее белом халате четко выделялся зелено-желтый значок. Один из парней заметил ее. Элис бросила на него взгляд, кивнула головой и вернулась в ресторан. Полисмен немного подождал, затем последовал за ней.
Менее чем через минуту он вышел на улицу в сопровождении целой семьи: мужчины, женщины и девочки лет восьми-девяти. Какое-то время они стояли на тротуаре: мужчина энергично протестовал против чего-то, а молодой полисмен вежливо и терпеливо отвечал. Потом они направились в сторону Хильер-авеню; я наблюдал за ними, пока они не исчезли за углом. Никто из этой семьи не имел праздничного значка, а у полицейского он был.
То же произошло с каким-то водителем грузовика, и когда он в сопровождении полисмена свернул на Хильер-авеню, я уже не видел никого без зелено-желтого ярмарочного значка.
Теперь улица стала тихой, почти молчаливой, никакого движения не замечалось. Все стояли на тротуарах в три-четыре ряда, лицом к улице, только старый Хейс одиноко торчал посреди проезжей части. В дверях каждого магазина или заведения стояли хозяин, его служащие и покупатели. Старый Хейс медленно обводил взглядом каждого из торговцев, и каждый по очереди отрицательно качал головой. Потом оба других полисмена подошли к Хейсу, что-то доложили, тот выслушал и кивнул. Закончив перекличку, все трое подошли к тротуару, повернулись лицом к улице и замерли в ожидании.
Глядя поверх крыш, я видел улицы почти на километр в обе стороны. Ничто не двигалось, а на Оук-лейн была даже баррикада – серые деревянные козлы, которыми перекрывают улицу на время ремонта. Вдруг я сообразил, что во всем городе каждая улица перекрыта таким образом – бригады людей в комбинезонах целенаправленно проводят работы. Я понял, что сейчас никак нельзя попасть в Санта-Миру или проехать по улицам к ее центру. И до меня дошло, что нескольких чужаков, которые случайно попали сюда, собрали вместе и держат в полицейском участке под каким-то надуманным предлогом.
Санта-Мира была полностью отрезана от всего света, в центре города можно было увидеть только ее жителей.
В течение трех-четырех минут – самое странное зрелище, какое я только видел – толпа выстроилась на тротуарах вдоль пустой улицы, словно наблюдая невидимый парад. Люди стояли молча, почти неподвижно, даже дети вели себя спокойно. То тут, то там мужчины курили, но большая часть толпы стояла неподвижно, некоторые сложили руки на груди, будто отдыхая. Время от времени люди переступали с ноги на ногу. Дети держались за родителей.
Послышался гул мотора, потом из-за угла возле «Секвойи» появился капот старенького темно-зеленого пикапа. За ним шли три больших грузовика с откидными бортами и еще один пикап. Они въехали на площадку и выстроились в ряд вдоль тротуара. Каждый автомобиль был нагружен чем-то, покрытым брезентом. Водители вылезли из кабин и начали отвязывать брезент. Эта сцена выглядела так, будто с ферм привезли продукты на рынок. Все водители были фермерами, они были одеты в комбинезоны или джинсы и клетчатые рубашки. Четверых я знал, их фермы были к западу от города, – Джо Гримальди, Джо Пиксли, Арт Гесснер, Берт Парнелл.
Двое мужчин в черных костюмах вышли на улицу к грузовикам – Уолли Эбергард, городской агент по продаже недвижимости, и другой, имени которого я не знал, но помнил, что он был механиком на станции обслуживания «бьюиков». Уолли держал в руках несколько бумажек, небольших, видимо, вырванных из блокнота, они вдвоем просматривали эти листы. Потом механик поднял голову, прокашлялся и заорал так, что мы его услышали через окно:
– Сосалито! У кого есть родственники в Сосалито, выходите, пожалуйста!
Сосалито – это городок в округе Марин с пятью тысячами жителей, первый город по дороге из Сан-Франциско. Двое – мужчина и женщина – сошли с тротуара на проезжую часть улицы и приблизились к Уолли. Еще несколько человек протолкались сквозь толпу и подошли к грузовикам.
Джо Пиксли снял брезент со своего пикапа и положил в кузов в стороне от груза. Я уже давно понял, что было в машинах, и поэтому не испытал никакого удивления, когда брезент сняли. Вдоль металлических бортов кузова были надставлены доски, к которым крепился брезент и которые удерживали груз, занимавший кузов до верха кабины. Это были уже знакомые мне гигантские семенные коробочки.
– Хорошо, – крикнул механик. – Сосалито! Только Сосалито, пожалуйста!
И указал пятерым или шестерым, вышедшим на улицу, на пикап. Стоя в кузове, Джо снимал коробочки и по одной передавал в руки тем, кто столпился на асфальте. Неподалеку Уолли Эбергард делал какие-то пометки в списке, который держал в руках. Потом он что-то сказал механику, и тот выкрикнул:
– Марин-Сити, пожалуйста! Все, у кого есть родственники или знакомые в Марин-Сити!
Марин-Сити – это город в округе Марин, в нескольких милях от Сосалито.
Семь человек вышли из толпы, подошли к пикапу, и Джо вручил каждому по коробочке. Одна пожилая женщина, Грейс Берк, которая работала в банке, взяла целых три, и какой-то мужчина сошел с тротуара, чтобы помочь ей. Я вспомнил, что у Грейс замужняя сестра в Марин-Сити.
Владельцы одних легковых машин открывали багажники, огромные коробочки как раз помещались в багажниках автомобилей новых моделей. Другие осторожно пристраивали коробочки на задних сиденьях. В этом случае громадную штуковину старательно накрывали одеялом или какой-нибудь тканью так, чтобы ее не было видно.
Следующим назвали город Мид-Вэлли, вышло восемь человек, получили коробочки, и пикап Джо Пиксли опустел, владелец сел на крыло и закурил. С других грузовиков сняли брезент, и водители залезли в кузова, готовые к разгрузке. Механик в аккуратном черном костюме назвал: «Белведер», и на улицу вышли двое. Потом были Тибурон, Строберри-Мэнор, Белверон-Гарденс, Вэлли-Спрингс и Сан-Рафел – четырнадцать человек взяли коробочки для Сан-Рафела, города с пятнадцатитысячным населением. Так на протяжении никак не более четверти часа было осуществлено распределение коробочек по городам округа, все пять грузовиков опустели, только у Джо Гримальди осталось две коробочки.
Менее чем через минуту Уолли и механик исчезли в толпе – Уолли положил бумажки во внутренний карман; толпа стала расходиться и редеть; небольшая кавалькада грузовиков, взревев моторами, выехала на проезжую часть и исчезла с Мейн-стрит; в ближайших двух кварталах остались только машины с гигантскими коробочками в багажниках или на задних сиденьях, выезжавшие со стоянок. Какое-то краткое мгновение толпа людей, которые шли по тротуарам или направлялись через улицу к автомашинам, была чуть плотнее, чем обычно, – словно масса зрителей вывалила из кино после сеанса. Но она быстро разредилась, и я вновь увидел мужчин, сидящих за стойкой в ресторане Элмана; женщин с проволочными кошелками в универсаме, в других магазинах тоже появились покупатели. Автомобили опять медленно ехали по улицам.
Сцена теперь выглядела вполне нормально – более или менее обыкновенная главная улица, может, немного запущенная, но не настолько, чтобы вызвать недоумение у проезжего. Ни у кого не было видно зелено-желтых праздничных значков, зато у одного или двух я увидел обычные красно-белые.
Еще пять минут спустя я заметил, что торговец, которого арестовал Янсек, едет по Мейн-стрит в своей машине, а затем появился автомобиль с орегонским номером.
Не снимая руки с шеи Бекки, я заглянул ей в глаза, она тоже посмотрела на меня, потом поджала губы и пожала плечами, и я слегка улыбнулся в ответ. Тут нечего было говорить, да я ничего такого особенного и не ощущал; то есть новые ощущения не появились, а старые как-то притупились.
Мы просто достигли предела, за которым уже нечего было говорить или чувствовать.
Но я был совершенно уверен – теперь я это знал наверняка, – что город Санта-Мира захвачен, что там нет ни одной души, кроме нас и, может быть, Беличеков, которая осталась бы тем, чем была раньше, и чем до сих пор казалась постороннему глазу. Мужчины, женщины и дети на улице и в магазинах были теперь другими – каждый из них. Они стали нашими врагами, даже те, у кого сохранились глаза, лица, жесты и походка старых друзей.
Нам неоткуда было ждать помощи в Санта-Мире, а теперь еще начиналось вторжение в соседние города.
Глава 16
Мы часто говорим: «Ничего удивительного» или «Я знал, что так и будет», имея в виду, что к моменту, когда событие произошло, хотя бы раньше и не предвидели его сознательно, нас не оставляло ощущение неизбежности случившегося. Когда мы сидели с Бекки у окна, все, о чем я был способен думать, было – дождаться темноты и затем попытаться уйти из города; днем, когда вокруг нас были только враги, не имело смысла даже пытаться спастись. Я объяснил это Бекки как можно более бодрым тоном, стараясь выглядеть так, будто уверен в успехе, и на миг я действительно почувствовал такую уверенность.
Однако, когда послышалось легкое царапанье ключа в замке моей двери, со мной произошло именно то, о чем я сейчас говорил. Я не удивился; мне тогда показалось, будто я давно знал, что произойдет, и даже успел сообразить, что тот, кто войдет, кто бы это ни был, просто взял ключ у сторожа.
Но когда дверь открылась, и я увидел первого из вошедших, я подскочил с бешено бьющимся сердцем. Улыбаясь от неожиданности и возбуждения, протягивая к нему руки, я стремительно подошел и хрипло прошептал: «Мэнни!» – в каком-то радостном безумии надежды, потом схватил его руку и пожал ее.
Он ответил, хотя и не так крепко, как я ожидал, пожатие его было вялым, словно он воспринял мое приветствие, но ответил вполсилы. Тогда, заглянув ему в лицо, я понял. Трудно сказать, как: может быть, его глаза утратили часть своего блеска; возможно, мышцы лица были напряжены чуть больше, а оживлены чуть-чуть меньше, чем обычно, но я понял.
Видимо, все эти мысли ярко отражались на моем лице, потому что Мэнни медленно кивнул головой, будто отвечая на невысказанный вопрос, и сказал:
– Да, Майлз, и уже давно. За сутки до того, как ты мне позвонил.
Я повернулся, чтобы посмотреть, кто еще пришел, заглянул в каждое лицо и отступил, обняв Бекки за плечи.
Одного из мужчин – они все стали у двери – низенького, толстого и лысого, я никогда не видел. Другим был Карл Микер, городской бухгалтер, черноволосый здоровяк лет тридцати пяти с приятным лицом. Четвертым оказался Бадлонг, который улыбался нам так же дружелюбно и доброжелательно, как и несколько часов назад.
Мы с Бекки стояли у окна. Мэнни указал на кушетку и приветливо произнес:
– Садитесь.
Мы отрицательно мотнули головами, и он повторил:
– Пожалуйста, Бекки, вы устали. Не бойтесь, садитесь.
Но Бекки только крепче прижалась ко мне, а я снова отрицательно покачал головой.
– Ну, ладно. – Мэнни отодвинул простыни и уселся на кушетке. Карл Микер подошел и сел рядом с ним. Бадлонг примостился на стуле в противоположном углу комнаты, а незнакомый мне толстяк сел у двери.
– Я хотел бы, чтобы вы расслабились и успокоились, – произнес Мэнни с доброй улыбкой от искреннего желания помочь нам. – Мы не собираемся причинять вам зло, и когда вы поймете, что мы… должны сделать, – он пожал плечами, – думаю, вы спокойно воспримете это и удивитесь, зачем была вся эта суета. – Он подался вперед, присматриваясь к нам, но, не получив ответа, откинулся на кушетке. – Что ж, во-первых, это не больно, вы ничего не почувствуете. Бекки, это я вам обещаю. – Он вдруг прикусил губу, подбирая убедительные слова, а потом поднял глаза. – А когда проснетесь, будете чувствовать себя по-прежнему. Вы и будете точно такими же каждой мыслью, воспоминанием, привычкой, жестом, до самого крохотного атома ваших тел. Никаких отличий. Ни единого. Вы будете такими же. – Он говорил настойчиво, убедительно, но до последнего момента в его глазах не исчезал какой-то намек на неверие в собственные слова.
– Так зачем тогда беспокоиться? – небрежно спросил я. Никакой надежды победить в споре я не питал, но считал, что должен что-то сказать. – Отпустите нас. Мы уйдем из города и никогда не вернемся.
– Но… – Мэнни раскрыл было рот, потом замолчал и взглянул на Бадлонга. – Может, вы им все объясните, Бад.
– Хорошо. – С удовлетворенным видом Бадлонг откинулся на стуле, профессор, который заранее радуется возможности учить, как он, несомненно, делал всю жизнь. И я поймал себя на мысли, не прав ли Мэнни, может быть, действительно ничего не меняется, и мы останемся точь-в-точь такими, как раньше.
– Вы видели то, что видели, и знаете то, что знаете, – начал Бадлонг. – Вы видели… э-э… коробочки, назовем их так за неимением лучшего названия; наблюдали, как они изменяются и приобретают форму, дважды вы видели этот процесс почти завершенным. Но зачем насильственно подвергать вас этому процессу, если, как мы утверждаем, в конечном счете никаких отличий нет? – Снова, как и у него дома, пальцы Бадлонга начали касаться друг друга в чисто академическом, профессиональном жесте. Он улыбнулся нам, этот приятный моложавый мужчина. – Хороший вопрос, но на него есть ответ, и очень простой. Как вы и догадывались, это своего рода семенные коробочки, хотя их содержимое не является семенами в обычном смысле слова.
Но как бы там ни было, они представляют собой живую материю, способную, как и семена, к бурному и сложному росту и развитию. И они действительно пропутешествовали через космическое пространство, во всяком случае, первые из них, сквозь немыслимые расстояния и миллионы лет, как я вам и говорил.
Хотя, конечно, – он улыбнулся, вежливо оправдываясь, – я старался говорить так, чтобы посеять сомнения в своих словах. Но они живут; прибыли они на эту планету совершенно случайно, но, коль уж оказались тут, обязаны выполнить свою функцию, которая для них столь же естественна, сколь и для вас. Вот почему вы должны подвергнуться изменению: коробочки обязаны выполнить свою функцию, ради которой они существуют.
– Что же это за функция? – саркастически поинтересовался я.
Бадлонг пожал плечами:
– Функция любой формы жизни где угодно – выжить. – Какое-то время он внимательно всматривался в меня. – Жизнь существует везде во Вселенной, доктор Беннелл, для большинства ученых это непреложная истина, хотя мы никогда еще с ней не сталкивались. Но жизнь там есть, на немыслимых расстояниях, в любой возможной и невозможной форме, поскольку существует она в самых разнообразных условиях. Подумайте, доктор: существуют планеты и формы жизни, которые неизмеримо старше нашей; что происходит, когда древняя планета в конце концов умирает? Форма жизни на ней должна учитывать этот факт и готовиться к нему – чтобы выжить.
Бадлонг подался вперед на стуле, глядя прямо на меня, увлеченный собственной речью.
– Планета умирает, – повторил он, – медленно, на протяжении неизмеримого времени. Форма жизни на ней – медленно и на протяжении неизмеримого времени – должна готовиться. К чему? К тому, чтобы покинуть планету. И двинуться куда? И когда? Тут есть только один ответ, именно тот, который они нашли: абсолютная приспособляемость ко всем без исключения другим формам жизни, ко всем без исключения условиям, с которыми они могут столкнуться.
Бадлонг радостно улыбнулся и откинулся на стуле, он был доволен собой.
Где-то внизу, на улице, засигналил автомобиль и заплакал ребенок.
– Итак, в определенном смысле коробочки паразитируют на любой форме жизни, которую встречают, – продолжал Бадлонг. – Но это совершеннейшие паразиты, которые могут сделать неизмеримо больше, чем просто сосуществовать с хозяином. Они – вершина эволюции, они обладают способностью перестраивать себя до полной дубликации, клетка в клетку, любой формы жизни, независимо от условий, в которых существует эта жизнь.
Видимо, мои сомнения отражались у меня на лице, потому что Бадлонг хихикнул и предостерегающе поднял руку.
– Знаю, это звучит как абсурд, как бессмысленный бред. Вполне естественно. Потому что мы находимся в плену собственных понятий, доктор, наших ограниченных представлений о том, какой может быть жизнь. На самом деле мы не в состоянии воспринять что-то существенно отличающееся от нас и других форм жизни, существующих на нашей крохотной планете.
Посмотрите сами, кого напоминают выдуманные люди с Марса в наших комиксах и фантастике? Это же карикатуры на нас самих, мы неспособны вообразить что-то, действительно отличающееся от нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19