Брэдли был рядом со мной и вопрошающе смотрел на меня.
- Так как же, черт побери, нам себя вести? - спросил он. - Торгаши от нас бегут, а военные торопятся потопить, и ни те, ни другие не верят нашему флагу и не дают возможности объясниться с ними. Пожалуй, в английском порту нас встретят еще хуже - сетями, минами и не знаю чем еще. У нас ничего не выйдет.
- Давай попробуем еще разок, когда уйдем от этих преследователей, - стал убеждать его я. - Ведь должен же кто-нибудь нам поверить.
Мы попробовали еще. В результате, нас чуть не протаранил огромный сухогруз. Позже нас обстрелял миноносец, а два торговых корабля пустились в бегство при нашем приближении. Два дня мы крейсировали по проливу, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто бы понял, что мы свои, но таковых не нашлось. Еще после первой нашей встречи с военным кораблем я дал указание послать радиограмму, объясняющую всю сложность нашего положения, но, к моему величайшему сожалению, оказалось, что вся радиоаппаратура исчезла.
- Есть только одно место, куда мы можем отправиться, - напомнил о себе барон фон Шенворц, - это Киль. В этих же водах вы нигде не сможете высадиться. Если хотите, я могу довести вас туда и могу обещать хорошее отношение.
- Существует еще одно место, куда мы можем отправиться, - был мой ответ, и скорее мы отправимся туда, чем в Германию. Это место - преисподняя.
Глава III
То были тревожные дни, и я почти не общался с Лиз. Ей я отдал капитанскую каюту, сам же вместе с Брэдли занял каюту помощника. Ольсон и двое наших лучших матросов занимали каюту для младших офицеров. Нобу я устроил лежанку в каюте Лиз, надеясь, что он поможет ей скрасить одиночество.
Какое-то время после выхода из британских территориальных вод ничего примечательного не происходило. Мы двигались в надводном положении. Затем посыпались неприятности. Утром сломался один из дизелей, и пока мы его чинили, начала наполняться водой носовая цистерна для погружения. В это время я находился на палубе и заметил увеличивающийся крен. Догадавшись, что произошло, я бросился вниз и, захлопнув за собой люк, спустился в центральный отсек. К этому времени подлодка уже погружалась носом вперед. Я бросился к клапану носовой цистерны. Он был полностью открыт. Закрыть его и включить помпу для откачивания воды потребовалась минута, но было ясно, что мы находились на грани катастрофы.
Я знал, что сам по себе клапан открыться не мог. Значит, его кто-то открыл, и этот кто-то готов был умереть сам, лишь бы уничтожить всех нас.
После этого случая я поставил охрану и приказал матросам обходить весь корабль. Мы чинили двигатель день, ночь и половину следующего дня. Большую часть времени мы дрейфовали на поверхности, но ближе к полудню с запада на горизонте был замечен дым и, убедившись на горьком опыте, что в этом мире для нас существуют только враги, я отдал приказ пустить второй двигатель, чтобы уйти с пути приближающегося парохода. Но как только двигатель заработал, раздался скрежещущий звук рвущегося металла. Двигатель остановился, и мы обнаружили, что кто-то сунул в шестерни отвертку.
Прошло еще два дня, прежде чем мы вновь обрели способность кое-как двигаться дальше, лишь наполовину завершив ремонт. Предыдущей ночью ко мне в каюту пришел часовой и разбудил меня. Это был довольно сообразительный малый, которому я вполне доверял.
- Ну, Уилсон, - спросил я, - что случилось?
Он поднес палец к губам и приблизился ко мне.
- Думается, я нашел, кто нам вредит, - прошептал он и кивнул в сторону каюты Лиз. - Я видел, как она только что пробиралась из кубрика, - продолжал он. - Она шушукается с начальником бошей. Бенсон видел ее прошлой ночью тоже, только ничего не говорил, пока я не заступил на пост сегодня. Бенсон не очень сообразителен и никогда не сложит два и два, пока кто-нибудь другой не скажет - "четыре".
Если бы Уилсон вошел и внезапно ударил меня по лицу, я бы удивился этому меньше, чем тому, что услышал.
- Никому ничего не говори, - приказал я. - Держи ухо востро и докладывай обо всем подозрительном. Он отдал честь и вышел, а я целый час, если не больше, ворочался на своем твердом ложе, терзаемый ревностью и страхом. Наконец я забылся в беспокойном сне. Когда я проснулся, было уже светло. Мы медленно двигались по волнам. Накануне я отдал приказ идти малым ходом, пока не удастся определить наши координаты. Прошедший день был облачным, ночь тоже, так что я был рад начинающемуся солнечному дню. Настроение команды, казалось, поднялось; все стало выглядеть как-то благоприятнее.
Я тут же забыл о своих жестоких подозрениях прошлой ночи и вошел в рубку. Какой же удар ожидал меня! Секстан и хронометр были разбиты безнадежно - и разбиты именно этой ночью. И этой же ночью Лиз видели разговаривающей с фон Шенворцем. Именно эта мысль больше всего ранила меня. Потерю приборов я бы мог пережить, но мысль о том, что Лиз может быть предательницей, страшила меня.
Я позвал Брэдли и Ольсона на палубу и рассказал, что произошло, но хоть убейте меня, повторить то, что доложил мне ночью Уилсон, у меня не повернулся язык. Да и по правде говоря, мне показалось невероятным, что Лиз прошла через нашу каюту, в которой мы спали вместе с Брэдли, через каюту Ольсона и еще двух матросов, да еще и беседовала с фон Шенворцем в кубрике, и при этом ее видел только один человек!
- Не могу понять, - сказал Брэдли. - Один из бошей, должно быть, очень ловкий малый, чтобы так всех обвести вокруг пальца, но они навредили нам меньше, чем им кажется. У нас ведь есть запасные инструменты.
- У нас нет запасных. Они тоже исчезли, как и радио, - сказал я.
Оба с изумлением поглядели на меня.
- Ну, что ж, - промолвил Ольсон, - у нас еще остаются компас и солнце. Может быть, кому-то из них и удастся одной прекрасной ночью стащить компас, но днем нас слишком много, чтобы им удалось беспрепятственно убрать солнце.
В этот момент один из матросов высунул голову из люка и спросил разрешения выйти на палубу подышать свежим воздухом. Я узнал в нем Бенсона, того самого, который, по словам Уилсона, видел Лиз позапрошлой ночью разговаривающей с фон Шенворцем. Я пригласил его на палубу, а затем, отойдя в сторону, спросил, видел ли он что-нибудь необычное во время еврей вахты позапрошлой ночью? Малый сказал, что нет, а потом, почесав голову и как, бы припоминая, сообщил, что видел девушку в кубрике разговаривающей с немецким капитаном, но, не усмотрев в этом никакого вреда, он никому ничего не рассказал. Велев ему докладывать мне обо всем, что хоть на йоту выходит за рамки обычного распорядка, я отпустил Бенсона.
Несколько других матросов попросили дозволения подняться на палубу, и вскоре все, кроме вахтенных, собрались наверху, занимаясь болтовней и курением; все в отличном настроении. Я же спустился вниз, чтобы позавтракать. Как только я вошел в центральный отсек, там появилась и Лиз, сопровождаемая Нобом. Она приветливо пожелала мне доброго утра, на что я, признаться, ответил слишком натянутым и сухим тоном.
- Не позавтракаете ли со мной? - обратился я к Лиз, решившись лично расспросить ее о случившемся, как того требовал от меня долг.
Она с благодарностью кивнула, принимая мое приглашение, и мы вместе уселись за столик в офицерской кают-компании.
- Как вам спалось прошлой ночью? - спросил я.
- Замечательно. Я вообще прекрасно сплю, - ответила она.
Ее поведение выглядело настолько искренним, что я не мог заставить себя поверить в ее двуличность, и все же...
Надеясь застать ее врасплох и вынудить к признанию, я выпалил:
- Секстан и хронометр были разбиты этой ночью. Среди нас предатель.
Но она и глазом не моргнула, ничем не выдав свою возможную причастность к случившемуся.
- Кто же это может быть? - воскликнула она. - Ведь немцы не сумасшедшие, их жизни подвергаются такой же опасности, как и наши!
- Люди нередко бывают готовы умереть за идею - за идею патриотизма, например, - ответил я, - а готовность принести в жертву себя вполне совместима с готовностью принести в жертву и других, даже любимых и близких. В полной мере это относится и к женщинам, более того, из любви женщина способна принести в жертву все, даже честь.
Все это время я наблюдал за ее лицом, и мне показалось, что я заметил легкую краску смущения на ее щеках. Пользуясь ее замешательством, я продолжал развивать свою мысль.
- Взять, к примеру, фон Шенворца. Несомненно, он будет рад погибнуть сам и погубить нас всех, если не будет другого способа предотвратить переход его корабля во вражеские руки. Он принесет в жертву всех, даже вас, и если вы все еще любите его, то можете оказаться инструментом в его руках. Вы меня понимаете?
Она мгновение глядела на меня широко раскрытыми глазами, а затем страшно побледнела и резко встала.
- Понимаю, - ответила она, и повернувшись ко мне спиной, быстро покинула каюту. Я последовал за ней. Мне было очень больно, что я так обидел ее, но иначе я поступить не мог. У двери кубрика, пройдя почти сразу вслед за ней, я успел заметить, как фон Шенворц наклонился К ней и что-то прошептал, но девушка, догадавшись, должно быть, что за ней следят, прошла мимо, не останавливаясь.
После полудня небо заволокло тучами, начался шторм, разгулявшиеся волны немилосердно швыряли наше судно. Почти все на борту страдали от качки, воздух испортился. Я почти сутки не выходил из рубки управления, так как Брэдли и Ольсон оба страдали от морской болезни. Наконец я понял, что должен хоть немного отдохнуть, и стал подыскивать себе замену. Бенсон вызвался добровольцем. Он не страдал от качки, к тому же служил в военном флоте и два года учился в школе подводников. Я был убежден в его преданности, так что с легким сердцем спустился вниз и улегся спать.
Я проспал двенадцать часов кряду, а проснувшись, ужаснулся тому, что натворил. Не теряя ни секунды, я бросился в рубку. Там я увидел бодрствующего Бенсона; компас показывал, что мы движемся на запад. Шторм все еще продолжался. Он стал стихать лишь на четвертый день. Все мы выбились из сил и с нетерпением ждали того момента, когда можно будет выйти на палубу и вдохнуть свежего воздуха. Все эти четыре дня я не видел Лиз. Очевидно, она не покидала своей каюты. К тому же за эти четыре дня не произошло ничего, способного нам повредить, - факт, казалось бы, усиливающий тяжесть косвенных улик против нее.
Шторм стих, но погода нас не баловала - целых шесть дней мы не видели солнца. Для этого времени года, а была середина июня, шторм был явлением ненормальным, хотя, будучи родом из Южной Калифорнии, я привык к ненормальной погоде. По правде говоря, я сделал открытие, что в мире ненормальная погода бывает чаще, чем нормальная, во все времена года.
Мы твердо держались курса на запад, а так как "У-33" была одной из самых быстрых подлодок, я высчитал, что мы должны находиться вблизи североамериканского побережья. Удивляло, правда, что, переплыв почти всю Атлантику, мы за шесть дней так и не встретили ни одного судна. В конце концов я пришел к выводу, что мы отклонились от судоходных путей, но к северу или югу, определить было невозможно.
К рассвету седьмого дня море слегка успокоилось. Легкий туман над океаном не позволял увидеть звезды, но все приметы предвещали ясное утро, и я с нетерпением ожидал на палубе восхода солнца. Мой напряженный взгляд был сосредоточен на горизонте, все еще скрытом в тумане. Именно там, на востоке, должен был блеснуть первый луч восходящего солнца в подтверждение правильности нашего курса. Постепенно небо светлело, но никаких признаков восходящего за кормой солнца я не видел. Брэдли, стоящий рядом, тронул меня за руку.
- Взгляните, капитан, - показал он на юг.
Я взглянул и ахнул - красный диск восходящего солнца вырисовывался в тумане по левому борту! Бросившись в рубку, я проверил компас. Он показывал, что мы шли строго на запад. Итак, либо солнце начало вставать на юге, либо компас был испорчен.
Я вернулся к Брэдли и все ему рассказал. А в заключение добавил, что без топлива нам не пройти и пятисот кабельтовых, провизия и вода на исходе, и один Господь знает, как далеко занесло нас на юг.
- Делать нечего, - ответил он, - придется повернуть на запад и надеяться на скорую встречу с сушей, иначе мы все пропадем. Я приказал ему так и сделать, а сам занялся изготовлением примитивного секстана, с помощью которого мы в конце концов определили наши координаты, хотя и очень приблизительно, так что полагаться на них было очень трудно. Короче говоря, если наши вычисления были сколько-нибудь близки к истине, мы находились где-то на 20° северной широты и 30° западной долготы - почти на две с половиной тысячи миль к югу от нашего первоначального курса, то есть все последние шесть дней мы плыли прямо на юг.
Брэдли сменил на вахте Бенсона. Я подробно расспросил Бенсона и Ольсона, дежуривших ночью, о компасе, но оба утверждали, что в их дежурство к нему никто не притрагивался. Бенсон заговорщицки подмигнул мне, дескать, мыто с тобой знаем, чьих это рук дело. И все же я не мог поверить в виновность Лиз.
Мы уже несколько часов держали курс на запад, когда впередсмотрящий закричал, что видит парус. Я приказал изменить курс и направить подлодку к паруснику. Это решение было продиктовано необходимостью: не могли же мы оставаться посреди Атлантического океана и подыхать с голоду, если предоставлялась другая возможность. На паруснике еще издали заметили нас и попытались уйти. Однако, в отсутствие ветра, эта попытка оказалась безнадежной. Мы подошли ближе и подали сигнал "стоп". Парусник лег в дрейф. Это было шведское грузовое судно из Хачьмстада под названием "Бальмен", следовавшее из Бразилии в Испанию.
Я объяснил капитану наше положение и обратился с просьбой помочь нам с провизией, водой и горючим, но когда тот узнал, что мы вовсе не немцы, то страшно разгневался, принялся ругаться по-шведски и собрался было плыть дальше; но со мной этот номер не прошел. Повернувшись к Брэдли, находившемуся в рубке, я отдал приказ орудийному расчету занять свои места, а остальным постам приготовиться к погружению. Хотя у нас не было возможности упражняться, каждый член экипажа знал свое место в боевом расчете; что же касается немецких подводников, то к каждому был приставлен матрос с пистолетом, и им приходилось выбирать между смертью и выполнением приказаний. Впрочем, большинство из них повиновались охотно.
Брэдли передал приказ, и через несколько секунд орудийный расчет выбрался на палубу по узкому трапу и по моему указанию направил орудие на уплывающего шведа.
- Пальни-ка ему разочек рядом с носом, - приказал я командиру расчета.
Уж поверьте мне на слово, шведский капитан незамедлительно осознал свою ошибку. На мачте тут же взвился красно-белый сигнал "Вас понял", и вновь лениво заполоскались паруса в дрейфе. Я приказал шведу спустить шлюпку и подать к субмарине. Вместе с Ольсоном и парой матросов мы поднялись на борт и взяли там все, что нам было необходимо: топливо, провизию и воду. Я вручил капитану расписку вместе с сообщением, подписанным Брэдли,
Ольсоном и мной, в котором кратко объяснялись обстоятельства нашего захвата "У-33" и необходимость в реквизированных припасах. В обоих документах содержалось обращение к британским официальным лицам с просьбой возместить убытки владельцам "Бальмена", но были они возмещены или нет, я так и не знаю.
Имея на борту воду, пищу и горючее, мы чувствовали себя заново родившимися, тем более, что теперь мы точно знали свое местонахождение, и я рассчитывал взять курс на Джорджтаун в Британской Гвиане - но судьба вновь преподнесла мне жестокое разочарование.
Шестеро из девяти наших были заняты на палубе у орудия и в переговорах со шведами, и вот друг за другом мы стали спускаться вниз. Я шел последним, и когда достиг нижней ступеньки, обнаружил, что на меня направлено дуло пистолета, находящегося в руке барона фон Шенворца. Все мои люди стояли лицом к стене под охраной восьми немецких моряков.
Я представить себе не мог, как же все это произошло. Позже я узнал, что сначала они обезоружили Бенсона, спавшего после вахты на своей койке, а после уже, завладев его пистолетом, было нетрудно обезопасить кока и двоих оставшихся внизу англичан. Ну а дальше все было просто: мы по одному спускались по трапу и сразу же попадали в плен.
Первым делом фон Шенворц объявил, что на рассвете я буду расстрелян за пиратские действия. Потом объяснил, что субмарина некоторое время будет крейсировать в этих водах, топя все встречные суда, как вражеские, так и нейтральные, в надежде встретить германский рейдер, предположительно действующий в этом районе.
На следующее утро меня не расстреляли, как это было обещано. Я так и не понял, Чем была вызвана отсрочка приговора. Вместо расстрела я был закован в кандалы и занял прежнее место фон Шенворца. Сам же он, выкинув Брэдли из нашей каюты, единолично в ней обосновался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33