Джеймс УАЙТ
БОЛЬШАЯ ОПЕРАЦИЯ


1. ВТОРЖЕНИЕ
Далеко-далеко, на самом краю Галактики, там, где скопления звезд
редки и царит почти абсолютная тьма, в пространстве зависло колоссальное
сооружение - Главный госпиталь двенадцатого сектора. На его трехстах
восьмидесяти четырех уровнях были воспроизведены условия обитания для всех
разумных существ, известных Галактической Федерации: начиная с живущих на
холодных метановых мирах, дышащих кислородом и хлором и кончая
экзотическими созданиями, которые напрямую питаются жестким излучением.
Помимо пациентов, чье число и виды постоянно менялись, здесь находился
медицинский и обслуживающий персонал, состоящий из представителей
шестидесяти различных рас с шестьюдесятью разными привычками и взглядами
на жизнь, телосложением и запахом.
Все, кто трудился в Госпитале, были людьми исключительно способными,
самоотверженными и терпимыми по отношению ко всем без исключения разумным
формам жизни - в противном случае они просто не смогли бы здесь работать.
Они гордились тем, что ни один случай не был для них слишком
незначительным или слишком безнадежным, а их аппаратура и профессиональное
мастерство оставались непревзойденными. Было бы немыслимо, если бы кого-то
из врачей могли обвинить в том, что он чуть было не убил кого-то из
врачей, могли обвинить в том, что он чуть было не убил пациента по чистой
неосторожности.
- Видимо, не так уж и немыслимо, - сухо заметил О'Мара, главный
психолог Госпиталя. - Мне очень бы не хотелось так думать, а вы вообще
этого не допускаете. Но, что гораздо хуже, Маннон сам убежден в
собственной вине. И мне ничего не остается, как...
- Нет! - перебил Конвей - сильное волнение перехлестнуло обычно
уважительное отношение к начальству. - Маннон один из лучших среди
старшего персонала, вы же знаете! Он не стал бы... Я имею в виду, не тот
он человек, чтобы... Он...
- Ваш хороший друг, - улыбнувшись, закончил за него О'Мара и, не
дождавшись ответа, продолжил: - Может быть, Маннон нравится мне и не в
такой степени, как вам, но с профессиональной точки зрения я могу судить о
нем гораздо более детально и гораздо объективней. Причем настолько, что
еще пару дней назад я бы просто не поверил, что он способен на подобное. А
теперь, черт побери, все это очень меня беспокоит...
Конвей его понимал. Как главный психолог О'Мара отвечал не только за
душевное здоровье всего персонала, столь разнообразного по типам и видам,
но и за то, чтобы между ними не возникало никаких трений.
Даже при предельной терпимости и взаимном уважении, которые проявляли
в своих взаимоотношениях сотрудники, бывали случаи, когда такие трения
возникали. Порой ситуации, таившие в себе подобную опасность, возникали по
неопытности или по недоразумению, а иногда у кого-нибудь мог проявиться
ксенофобный синдром, который нарушал работоспособность, или душевное
равновесие, или и то и другое одновременно. Один из врачей-землян,
например, неосознанно боявшийся пауков, не мог заставить себя проявить по
отношению к паукообразному пациенту-илленсанину ту объективность, которая
необходима для нормального лечения. Задача О'Мары заключалась в том, чтобы
обнаруживать и вовремя устранять подобные неприятности либо - если все
другое не помогало - удалять потенциально опасного индивидуума, прежде чем
трения перерастут в открытый конфликт. Борьба с нездоровым, ошибочным или
нетерпимым отношением к иным существам была его обязанностью, и он
исполнял ее с таким рвением, что - Конвей сам слышал - его сравнивали с
древним Торквемадой [Томас Торквемада (ок. 1420-1498) - в восьмидесятые
годы XV в. глава испанской инквизиции (великий инквизитор)].
Теперь же было похоже, что этот образцовый психолог более чем
встревожен. В психологии все происходящее имеет свои первопричины, и
сейчас О'Мара, должно быть, размышлял, что упустил какой-то слабый, но
важный сигнал - какое-то необычное слово, выражение, возможно, проявление
настроения, которые вовремя предупредили бы его о том, что со старшим
терапевтом Манноном происходит неладное.
Психолог откинулся назад и внимательно посмотрел на Конвея. Его серые
глаза повидали так много, а аналитический ум был настолько острым, что,
вместе взятое, это делало О'Мару почти телепатом.
- Несомненно, вы думаете, что я потерял хватку. Вы уверены, что
проблема с Манноном в основном психологического толка, и то, что
случилось, можно объяснить как-то иначе, чем халатностью. Вы можете
решить, что он неутешно горюет по своей недавно умершей собаке, или
придумать еще что-то не менее простое и смехотворное. Однако, по моему
мнению, время, потраченное на изучение психологических аспектов, в данном
случае будет потрачено впустую. Доктор Маннон был подвергнут самому
тщательному обследованию. Он здоров физически и является не более
сумасшедшим, чем вы или я. По крайней мере не более, чем я...
- Спасибо, - откликнулся Конвей.
- Повторяю, доктор, - раздраженно продолжил О'Мара, - моя работа в
Госпитале - вправлять мозги, а не вышибать их. Ваше назначение, если его
так можно назвать, сугубо неофициальное. Поскольку физическое и
психическое состояние не дают оправдание ошибке Маннона, я хочу, чтобы вы
поискали другие причины - возможно, какое-то внешнее влияние, о котором он
сам не подозревает. Доктор Приликла был свидетелем происшествия и,
вероятно, сможет вам чем-то помочь.
У вас своеобразный ум, доктор, - закончил О'Мара, поднимаясь из-за
стола, - и необычный взгляд на вещи. Мы не хотим терять доктора Маннона,
однако, если вам что-то удастся - вот шанс поразить меня до смерти. Говорю
это, чтобы у вас имелся дополнительный стимул...
Покидая кабинет, Конвей чувствовал легкое раздражение. О'Мара вечно
подтрунивал над мнимым "своеобразием" его ума. А дело заключалось лишь в
том, что в те времена, когда Конвей еще только начинал свою карьеру в
Госпитале, он был очень стеснительным - особенно с медсестрами с Земли.
Поэтому молодой врач чувствовал себя намного удобнее в компании
представителей других рас. Сегодня он уже не был стеснительным, но
по-прежнему среди фантастических выходцев с Тралтана, Илленсы и других
миров друзей у него было больше, чем среди землян. Конвей признавался,
что, возможно, это и выглядит "своеобразно", но для врача, работающего в
таком многообразном окружении, это дает явные преимущества.
Очутившись в коридоре, Конвей связался с палатой Приликлы и,
обнаружив, что маленький эмпат свободен, договорился о немедленной встрече
на сорок шестом уровне - там, где находилась операционная для худлариан.
Мысли Конвея были заняты Манноном, и по пути он инстинктивно уворачивался
от встречных, чтобы не оказаться растоптанным насмерть.
Нашивки старшего терапевта расчищали ему путь, пока это касалось
медсестер и врачей ниже его по званию. Другое дело высокомерные и
рассеянные диагносты, способные протаранить что угодно и кого угодно, или
просто члены персонала особенно крупных размеров. Например, тралтане,
ФГЛИ, напоминающие приземистых шестиногих слонов; келгиане - гигантские,
покрытые серебристым мехом гусеницы вида ДБЛФ, которые независимо от ранга
при столкновении начинали гудеть, словно сирена, или похожие на громадных
крабов ЕЛНТ с планеты Мелф-4.
Несмотря на огромные физиологические различия, большинство входящих в
Федерацию разумных существ дышало кислородом. Но встречались и другие
виды, которые пересекая "чужой" уровень, представляли для пешеходов еще
большую опасность, будучи одеты в защитные скафандры. Так скафандр врача
ТЛТУ, дышащего перегретым паром и живущего при давлении и гравитации втрое
превышающих земные, представлял собой многотонный лязгающий грузовик,
который любой ценой следовало обходить подальше.
Возле люка между секциями Конвей переоделся в легкий скафандр и,
пройдя через люк, оказался в желтом туманном мире дышащих хлором
илленсанов. Здесь коридоры были переполнены этими выходцами с планеты
Илленса. Они были без защитных одежд, а вот тралтане, келгиане и гуманоиды
были облачены в скафандры - одни их носили на себе, другие на них ездили.
Далее его путь проходил через обширную емкость, где в теплой
зеленоватой воде неторопливо плавали тридцатифутовые существа с
Чалдерскола-2. Здесь ему годился все тот же защитный костюм, только, хотя
движение тут не было особенно интенсивным, передвигался он значительно
медленней, так как приходилось не идти, а плыть. Тем не менее, через
пятнадцать минут после того, как Конвей покинул кабинет О'Мары, он уже
стоял на смотровой галерее сорок шестого уровня. С его скафандра еще
скатывались капли воды, когда появился Приликла.
- Доброе утро, друг Конвей, - поздоровался маленький эмпат, ловко
вспрыгнув на потолок и повиснув там на шести ногах с присосками.
Музыкальные трели и пощелкивания цинруссианского языка через
транслятор Конвея передавались огромному компьютеру в центре Госпиталя и
возвращались в виде бесстрастного голоса, говорившего по-английски.
Приликла слегка дрожал.
- Я чувствую, вам необходима помощь, доктор, - заключил он.
- Совершенно верно, - согласился Конвей, его слова переводились тем
же способом и доходили до Приликлы на лишенном эмоций цинруссианском. -
Это касается Маннона. У меня не было времени сообщить вам подробности...
- В этом нет нужды, друг Конвей, - перебил Приликла. - Это как раз
тот случай, когда трудно разобраться именно на трезвую голову. Вы,
конечно, хотите знать, что я видел и чувствовал?
- Если вам это не повредит, - спросил Конвей извиняющимся тоном.
Приликла сказал, что не повредит. Однако следовало учесть тот момент,
что, хотя эмпат и считался самым милым существом в Госпитале, он был тут и
самым большим лгунишкой.
Он относился к классу ГЛНО - насекомое с наружной опорной системой,
шестью ногами с присосками, двумя не совсем атрофировавшимися радужными
крыльями и исключительными эмпатическими способностями. Только на
Цинруссе, где притяжение составляло одну восьмую земного, насекомые могли
вырасти до таких размеров, стать разумными и создать высокоразвитую
цивилизацию. Но в Госпитале Приликла подвергался смертельной опасности
большую часть рабочего дня. Повсюду, кроме собственной каюты, он был
вынужден носить антигравитаторы, так как притяжение, нормальное для
большинства других существ, моментально раздавило бы его в лепешку. Когда
он с кем-либо разговаривал, то старался держаться вне досягаемости руки
или щупальца собеседника, который непроизвольным движением мог пробить его
хрупкое тело или оторвать ногу. Сопровождая кого-нибудь при обходе, он
семенил рядом по стене или потолку, чтобы избежать той же участи.
Конечно, никто не хотел причинить Приликле зла - его слишком здесь
любили за то, что он всегда говорил и делал окружающим только приятное.
Будучи очень чувствительным к эмоциям и чувствам других, эмпат не мог
поступать иначе, так как сам испытывал тот же гнев или горе, которые
вызывал у других своим необдуманным поведением. Вот поэтому маленькое
существо и было вынуждено постоянно лгать и всегда быть добрым и
внимательным, чтобы эмоциональное изучение окружающих было как можно более
благоприятным.
Исключение составляли лишь случаи, когда он в силу профессионального
долга подвергал себя боли и неприятным чувствам пациентов, либо хотел
помочь своим друзьям.
Прежде чем Приликла успел заговорить, Конвей сообщил:
- Доктор, я и сам точно не знаю, что мне нужно. Но если бы вы смогли
припомнить что-нибудь необычное в поведении и эмоциях Маннона или членов
его бригады...
При воспоминании о той эмоциональной буре, которая разразилась в
пустой сейчас операционной худлариан два дня назад, Приликла задрожал всем
своим хрупким телом. Он описал положение вещей в самом начале операции.
Маленький ЖЛНО не записывал худларианскую мнемограмму по своей физиологии
и поэтому не мог судить о состоянии пациента со стороны, да и сам больной
был под наркозом и почти ничего не изучал. Маннон и его персонал выполняли
свои обязанности и, чтобы излучать, были слишком заняты. И тут со старшим
терапевтом Манноном произошел... несчастный случай. Фактически, на самом
деле, это были пять отдельных и вполне заметных случая.
Тело Приликлы буквально колотило.
- Я... мне очень жаль, - извинился Конвей.
- Я это знаю, - ответил эмпат и продолжил рассказ.
Чтобы наиболее эффективно работать в области операционного поля,
больной содержался при частично пониженном давлении. Учитывая частоту
пульса и кровяное давление пациента, здесь существовала определенная
опасность. Но доктор Маннон сам предложил процедуру и, следовательно,
лучше всех мог оценить степень риска. Из-за пониженного давления
оперировать надо было быстро, и поначалу казалось, что все идет хорошо.
Маннон вскрыл часть гибкого хитинового покрова худларианина и занялся
подкожным кровотечением, и тут он допустил первую ошибку, за которой
быстро, одна за другой, последовали еще две. Приликла не мог сам
определить, были ли ошибки; визуально об этом свидетельствовала
эмоциональная реакция Маннона - самая страшная, которую когда-либо
переносил эмпат, - именно по ней он установил, что хирург совершил
серьезную, грубую оплошность.
Две следующие ошибки произошли через более продолжительные промежутки
времени. Действия Маннона стали ужасающе медлительными, его движения
скорее напоминали дерганье практиканта, а не работу одного из самых
искусных хирургов Госпиталя. Он был настолько заторможен, что
хирургическое вмешательство пришлось прекратить, и Маннон едва успел
должным образом остановить операцию и поднять кровяное давление у
пациента, чтобы состояние его не стало необратимым.
- ...Это было весьма печально, - продолжая сильно дрожать, сказал
Приликла. - Он хотел работать быстрее, но прежние ошибки лишили его
уверенности в себе. Он по два раза прикидывал, как сделать простейшие
вещи, вещи, которые хирург его класса сделал бы не задумываясь,
автоматически.
Какое-то время Конвей оставался безмолвным, размышляя о том ужасном
положении, в котором оказался Маннон. Затем он спросил:
- Было ли еще что-нибудь необычное в его чувствах? Или в чувствах
операционной бригады?
- Когда источник излучает так... так, с таким отчаянием, выделить
тонкие нюансы в эмоциях трудно. - Приликла заколебался. - Но у меня
сложилось впечатление... эффект трудно описать... что-то вроде слабого
эмоционального эха разной продолжительности.
- Вероятно, худларианская мнемограмма, - предположил Конвей. - Я и
сам не раз испытывал раздвоение личности.
- Возможно, что дело могло бы быть и в этом, - сказал Приликла. В
устах существа, которое неизменно и с энтузиазмом соглашалось со всем, что
ему говорилось, эти слова практически означали отрицательный ответ.
У Конвея начинало складываться ощущение, что он, похоже, натолкнулся
на что-то важное.
- А как насчет остальных?
- Две медсестры излучали комбинацию удивление - беспокойство - страх,
указывающую на неприятные переживания. Я находился на смотровой галерее и
наблюдал оба случая, причем один из них меня просто потряс...
Когда одна из медсестер поднимала поднос с инструментом, с ней чуть
было не произошло несчастье. Длинный, тяжелый худларианский скальпель
шестого размера, используемый для вскрытия исключительно твердого кожного
покрова этих существ, по какой-то причине соскользнул с подноса. Для
келгиан даже небольшая колотая или резаная рана представляет серьезную
опасность. Поэтому медсестра-келгианка, увидев, что злополучное лезвие
падает на незащищенную часть ее тела, сильно испугалась. Но каким-то
образом - каким, учитывая форму и балансировку лезвия, сказать трудно -
оно упало так, что не повредило ни кожу, ни даже мех. Келгианка
успокоилась и благодарила судьбу, но чувство недоумения у нее осталось.
- Могу себе представить, - сказал Конвей. - Наверно, старшая сестра
устроила ей разнос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23