От места нашего обитания до искомого бокового отвилка нужно было пройти метров двести. Но все наши знакомые как бы случайно столпились на краю платформы.
Пришла даже баба Тома, посмотрела на нас и смахнула слезу. Она посмотрела снова, отвела глаза и сказала скорбно:
- До свидания, мальчики. Постарайтесь вернуться назад.
Мы шли по тоннелю, и, улучив момент, я спросил Владимира Павловича, почему он согласился отправиться в дорогу. Он спокойно посмотрел мне в лицо:
- Так выбора-то не было. И жить хочется.
- В каком смысле? - не понял я.
- Так если бы мы не согласились, нас того.
И он едва слышно присвистнул.
- Да ну. С чего это ты взял?
- Видишь ли, наш новый начальник сразу открыл все козыри. То есть он ни о какой внешней или внутренней секретности не беспокоился. Он знал, что ничто вовне не выплывет, а за его подручным Мирзо я внимательно наблюдал: когда мы согласились, его как бы попустило. Он и ствол с коленей убрал. Хотя я думаю, нас бы убрали по-тихому. Ты видел, как Мирзо за нами смотрит? Им ведь важно, чтобы мы сами не сбежали, и видно, что чуть что, чуть мы не нужны, так нас уберут, как камешек с рельса, одним щелчком.
- Да, втянул я тебя в дело.
- Не тревожься. Я и сам хотел: засиделся тут. Интерес к жизни потерял. А наверху еще посмотрим, чья возьмет.
- Так вдруг нас все равно прибьют?
- Ах, друг мой, Сашенька! Помнишь, мы ругались с тобой но поводу войн в Центральном метрополитене и что я тебе говорил?
- Ты много чего говорил.
- А говорил я тебе: они знали, за что умирали. А ты не знаешь, зачем живешь. Так и здесь, незачем здесь жить овощем. Метро это колыбель нового человечества. Но не вечно ему жить в колыбели. Это уж ты точно должен знать из своих книжек.
Я, к стыду своему, не помнил, откуда это. Это явно какая-то цитата, но опять слышал звон, но совершенно не помнил, откуда он. Какой-то лозунг. Пионеры. Дворцы пионеров. Колыбель. Нет, не помнил, да и ладно.
Правда, я хороню помнил другое, то, как мы спорили о будущем подземных жителей именно в те дни, когда до нас с некоторым запозданием доходили вести о войнах внутри Кольцевой линии. Владимир Павлович говорил так:
- Ты понимаешь, вот в чем дело, подрастает новое поколение. Сразу после Катаклизма, понятное дело, никто детей не заводил, а потом люди обжились и понеслось. Детей, конечно, немного, не на всякой станции можно их вырастить, но пойми, растет смена, что никогда не видела неба. Дети стали устойчивы к тем болезням, от которых умирали мы, они другие. У них два пути либо стать молодыми волками, что напьются крови в подземельях, или стать людьми, что выйдут на свет. Единственное, что мы можем им дать, мечту о небе. Чтобы им было куда идти. Ах, Саша, это очень важно подарить мечту. За это можно очень сильно поплатиться.
- За все можно поплатиться.
- Но куда нам деваться? Дальше выродиться в бессмысленных морлоков, понемногу умереть в своих норах?
- Это никуда не годится. Да, и я знаю, кто такие морлоки, если что.
- Единственно, куда имеет смысл бежать, на поверхность. Жить в городе, я думаю, нельзя. Но за пределами города все-таки должна быть жизнь.
- Но можно ли до него добраться, до этого оазиса?
- Понятия не имею. А что тебя тут держит?
- Да ничего и не держит.
Но я врал. Кое-что меня держало. Нет, не сытость и не безопасность, а кое-что другое. Это случилось не так давно… Я пошел на "Динамо" тогда случайно, мы повезли туда груз свиной кожи на дрезине. На "Динамо" шили. Шили много и быстро, на мой взгляд, вещи комичные, но спросом на многих станциях они пользовались большим.
Там, на приемке, я увидел Катерину. Она была существом из другого мира. Мне она казалась совершенно удивительной: никакой чахлости, свойственной многим девушкам подземелий, в ней не было. "Крепкая девчонка…" подумал я тогда. Однако потом я узнал, что мы почти ровесники. Мы тогда перекинулись только парой слов, и через несколько дней, когда я снова приехал с грузом, тоже. Но потом пара слов превратилась в десяток, затем в сотню.
У нее была одна странность: она дружила с крысой. Крыса была примечательная, жила неизвестно где и приходила на зов. Это была ручная крыса с розовой ленточкой на шее. Крыс в метрополитене не очень-то жаловали, а особенно таких больших, видимо, мутировавших. Но надо было отдать должное этим существам: если с крысой сдружиться, то она становилась дополнительными глазами и ушами. И это были очень чуткие глаза и уши.
Я бывал на "Динамо" все чаще и чаще, и роман наш развивался медленно, как в анекдотах старого времени. Крыса внимательно и оценивающе смотрела на меня, кажется, именно оценивающе. Она долго принимала решение, а потом все же сочла меня подходящим на роль друга ее хозяйки. Иногда крыса даже оставляла нас наедине, как будто говоря мне перед уходом: "Смотри, не обидь ее, я тебе доверяю. Пока доверяю".
- А ты представь, что живешь не в тюрьме, а в монастыре. Это очень важно, - продолжил Владимир Павлович.
- В смысле: это лучше?
- Да ты заладил: лучше, хуже. В нашем мире нет никаких "лучше" и "хуже". Просто человек, когда сидит в тюрьме, думает, что выйдет на свободу. То есть большая часть людей, тех, что сидит в тюрьме, думает, что настоящая жизнь начнется там, на свободе. Они считают дни до выхода на свободу, прикидывают, как и что тогда произойдет…
- Ну, некоторые сидели пожизненно.
- Некоторые да, и в этом все дело. Все мы сидим пожизненно, и, осознав это, многие люди, тогда, давно, покончили с собой. Я их понимаю, отчасти. Но представь себе, человек ушел в монастырь, и это навсегда. И ты понимаешь, что жизнь теплится и здесь, и посвящаешь себя обстоятельствам этой жизни. Это просто состояние, а не отсрочка до какого-то лучшего времени, когда тебя выпустят. Хочешь - выходи, путей на поверхность разведано довольно много, можно уйти наверх десятками путей. Но толку-то? Зачем? Что там делать? Что есть, что пить? Сведения о фауне вообще чрезвычайно противоречивые. Одни дельта-мутации чего стоят.
Про дельта-мутации я, пожалуй, знал. Это был род мутантов, который давал устойчивую картину уже во втором поколении. Например, у ящериц мгновенно отрастали крылья, и они превращались во что-то драконоподобное. Изучать это, конечно, никто не изучал.
Драконов и птеродактилей, ясное дело, видели, да рассматривать их как объект науки могли только высоколобые Гудвины из Изумрудного города. Да и то непонятно, были ли на свете эти Гудвины. Вот тоже, наряду с бауманцами, одна из городских легенд. Сродни птеродактилям, выродившимся из голубей. Но птеродактили точно были, а про Гудвинов ходили только легенды.
И дельта- мутации тоже были под рукой, те свиньи, что росли в подземных ангарах на "Аэропорте", чем не пример? Мы знали, что они мутировали, кто ж этого не знал? Свиньи были действительно необычные, стремительно плодящиеся, гигантские, просто ходячая колбаса. Я даже не знаю, что было выгоднее: наши посевы на гидропонике и чудо-зерна или эти свиньи. Правда, про свиней этих тоже ходили легенды. Свинарей у нас боялись, потому что были они как бы не от мира сего.
Кажется, свиньи им были ближе людей. У нас однажды кто-то из Ганзейского союза сделал заказ на живую свинью. Начальство посовещалось-посовещалось и решило продать. Я пришел к свинарям и задержался. Поэтому меня позвали помочь, да так, будто делали мне одолжение, и потом мы вместе грузили свинью на тележку. Свинари вдруг начали плакать, прощаясь с животным.
Потом мне вообще показалось, что они со свиньей разговаривают. Ну да, это не мое дело. Про свинарей говорили, что многих из них не хоронят, а они просят после смерти положить себя в биореактор, чтобы пойти на корм своим подопечным…
И вот наступил первый день выхода на поверхность. Я понимал, что если все и будет удачно, то мы не улетим сразу, а будем долго готовиться к вылету. С видимым неудовольствием Математик отпустил меня за вещами. Пуховая куртка мне не особо была нужна, но я устроил чуть не истерику, настаивая на том, что должен взять ее с собой на поверхность. Совершенно непонятно, какая погода теперь наверху, сентябрь мог быть холодным, а мог быть и теплым, как прежде. Климат вещь непредсказуемая, а нас все время пугали то ядерной зимой, то палящим пеклом ускоренного Катаклизмом глобального потепления. Я пошел к Кате, которая обо всем догадывалась. Терять мне было нечего, кроме нее, разумеется, и я рассказал ей все детали. Она замолчала надолго, точь-в-точь как в тот день, когда мы бродили по еще не проснувшейся станции "Динамо" и искали на колоннах следы древних существ. В слабом свете сигнальных ламп наши лица имели цвет стен серовато-красного тагильского мрамора. Мы тыкали пальцами в пилоны, там, где могли обнаружить окаменевшие колонии кораллов, неизвестных мне беспозвоночных, что остались там как завитушки.
- Вот смотри, это мурекс, пурпурная улитка, - говорил я, и наши пальцы, сплетаясь, скользили по мрамору. - Давным-давно ее растирали и получали краску пурпур, которой красили плащи греческих архонтов и тоги императоров. О ней писал еще Гомер…
На этих словах я сбился и продолжил, вспомнив то, что рыло написано в какой-то книге:
- А вообще-то ее еще ели…
Любовь наша была как эта улитка, намертво замурована под землей.
Катя поняла меня сразу, и за короткий миг, когда я слышал ее вздох, представила всю нашу жизнь после моего исчезновения.
- Я понимаю.
- Так надо.
- Надо так надо.
- Я вернусь.
Она промолчала, потому что надо было сказать: "Буду ждать". Или сказать: "Я верю, что ты вернешься". Но так говорить было глупо, я и сам до конца не верил, что вернусь. Даже не так: я не верил, что могу вернуться. Сверху из круглого окошка смотрел на нас фарфоровый футболист с поднятой для удара ногой: мяч его давно улетел, и футболист недоуменно смотрел на мысок своей бутсы.
Это был другой пилон, и от того, с которого на нас смотрела фарфоровая фигуристка, он находился далеко во всех смыслах.
И я вернулся в наш походный лагерь.
ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ЗА МКАДом
По поводу одежды Джордж сказал, что достаточно взять по два спортивных костюма из белой фланели, а когда они запачкаются, мы их сами выстираем в реке. Мы спросили его, пробовал ли он стирать белую фланель в реке, и он нам ответил:
- Собственно говоря, нет, но у меня есть приятели, которые пробовали и нашли, что это довольно просто.
Джером К. Джером. Трое в лодке, не считая собаки
Мы долго готовились к этому выходу на поверхность. Математик целый день сличал какие-то чертежи с реальными дверями в боковых штреках станции "Динамо". Часть из этих дверей была наглухо заварена, а часть заперта навсегда утерянными ключами. Математик, подсвечивая себе специальным карандашом, сличал номера дверей и их обозначения на своем плане.
Наконец, прихватив несколько его загадочных ящиков, респираторы и очки, мы отправились в путь.
Несмотря на все ухищрения, мы долго петляли, а вылезли, в конце концов, в ста метрах от станции, прямо посреди Ленинградского проспекта. За это время мы, кажется, могли бы дойти и до "Белорусской".
Только Мирзо отодвинул крышку канализационного коллектора, как мы опустили темные очки. Хотя солнце заходило, нашим глазам все равно нужно было привыкать и привыкать к свету.
Проспект оказался пуст. Ветер гнал по нему не то листья, не то траву: так я решил, потому что человеческий мусор должен был быть унесен отсюда еще двадцать лет назад, и другим ветром.
Математик проверил местность радиометром и дал нам знак, что да, можно… Мы вылезли и начали озираться.
Действительно, это было как первый секс. Наверное, так чувствовали себя люди, ступившие на Луну. "Первый секс на Луне", как сказал бы мой знакомый, бригадир свинарей с уйгур Роман, и обязательно бы неприлично заржал.
Но что правда, то правда: в висках у меня стучала кровь, в ушах звонил колокол и сердце выпрыгивало из груди.
Вокруг было пустынно: проспект оказался удивительно широким, а машин на нем не было. Даже эстакада не обвалилась… Нет, с нее рухнули какие-то блоки, но в остальном транспортная развязка на Третье кольцо выглядела так же как на фотографиях.
Математик собрал нас в спортивном магазине на углу и прочитал краткую вводную:
- Объект находится на заводе, что расположен за этими домами. Пять лет назад мы пробовали прорваться сюда, даже завезли топливо. За пять лет оно, конечно, могло и испортиться, но, я думаю, сгодится. У нас есть, по крайней мере, надежда. А вы, Александр, крутите головой, как в воздушном бою, это вам пригодится. Тут места беспокойные.
Мы вышли на улицу, где среди ершика травы угадывались трамвайные рельсы. И правда, прорваться сюда пытались: невдалеке стоял бронетранспортер, который, как было видно, приехал сюда совсем недавно. Так же ясно был виден его экипаж. Из верхнего люка высовывался скелет без головы. Кто-то откусил ему голову с плечами, все остальное ниже наличествовало, даже оборванный шланг от противогаза, который уходил куда-то в лохмотья.
- О, да это же Хухус. Веселый был парень, специалист по визуальной пропаганде. Только порывистый всегда был очень, - воскликнул Владимир Павлович.
Второй труп лежал у колес совсем целый, а внутри бронемашины, я посмотрел, когда лазил за канистрами с топливом, внутри было еще двое, но без видимых повреждений. По крайней мере, они были в защитных комплектах без видимых дырок. Забрав топливо, мы пошли мимо облупившегося дома: на землю рухнули все облицовочные плитки, стены стали серыми и ноздреватыми, будто здание слепили из какого-то темного песка. Мне ужасно хотелось залезть туда внутрь просто так, чтобы посмотреть, как люди жили раньше. Наконец мы оказались перед заводской проходной. Когда-то стеклянный павильон лишился своих стен, и теперь турникеты на проходной были занесены мусором и пылью. Турникеты выглядели как огромные металлические шкафы выше человеческого роста. В некоторых из них сработали реле, и они вцепились с двух сторон в пустоту металлическими клешнями точно так же, как это делали когда-то старые турникеты в метрополитене. Сейчас они казались мертвыми и нестрашными, но мало ли что тут кажется.
И когда мы протискивались мимо этих монстров, и я оказался в пространстве, где нужно было нажимать коды и, видимо, получать-сдавать автомату в щель свой пропуск, все же поежился: вдруг внутри них окажется невесть откуда взявшееся электричество, щелкнут рычаги и меня запрет внутри этого аппарата, запрет навсегда. Но ничего такого все же не случилось.
Мы пошли по широкой асфальтовой дороге между цехами. Поперек нее стоял автопогрузчик, за рычагами которого сидел жизнерадостный скелет в пластиковой каске. Прямо готовая реклама по технике безопасности: что-что, а череп у него остался совершенно цел, и зубы были просто идеальные ровные, аккуратные, я такими похвастаться не мог.
Математик вытащил из рюкзака свою чудовищную амбарную книгу и, сверяясь с ней, указал путь к нужному цеху.
В торце цеха были алюминиевые ворота-жалюзи. Как только мы попытались их открыть, они с треском рухнули к нам под ноги.
Перед нами действительно стоял маленький самолет, мы несколько секунд восторженно смотрели на него, прежде чем Владимир Павлович задал общий вопрос:
- Э, хозяева, а крылья-то где?
Крыльев не было. Самолет застыл в узком ангаре без крыльев.
Кажется, я был единственным, кто не испугался. Математика, судя по его виду, прошиб холодный пот. Он первый раз испугался при мне, беззвучно, но страшно. Я стоял рядом и видел, как у него на лбу выступили крупные капли. Но таджик сразу же побежал к стеллажам, исчез за ними, и оттуда донесся его крик на удивительном и непонятном языке. Жаль, что я его не знаю.
Крылья нашлись, дело было за тем, чтобы их снова навесить на самолет. Тут я тоже несколько засомневался, хватит ли у нас квалификации. Но квалификации хватило. За три дня мы собрали самолет, как конструктор. Я опробовал двигатель. Это, пожалуй, был очередной страшный момент, но двигатель завелся, как будто и не прошло стольких лет. Математик привинтил, наконец, на брюхо самолета камеру слежения.
Его замысел казался вполне себе понятным. Мы разведываем дорогу и стараемся установить контакт. Камера только укрепляла меня в важности моей миссии: за нами, по провоженной мною трассе, пойдут другие. Я в этот момент показался себе Колумбом, который увидел, что ему на каравеллу привезли подаренный королевой бортовой журнал, переплетенный в кожу с бронзовыми застежками. Да-да, я знал, что Колумб плыл не на каравелле, и про бортовой журнал мне тоже привиделось. Но ощущения у меня были именно такие. Этой ночью мне приснился сон про сборы на войну. Что за война, с кем мне было совершенно непонятно. Отец говорил, что если я пойду туда, то вернусь через двадцать лет нищим и без спутников. Тогда, дрожа от страха, прямо в этом сне, я притворился безумным. Прямо на краю летного поля, невесть откуда взявшийся, стоял культиватор, и я завел его и принялся рыхлить ВПП.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24