— А потом я должен вернуться и подобрать машину, мы оставили ее под горой.Нигель открыл дверь, я обернулась на Саймона, на его руке висела Даниэль.— Не стоит беспокоиться, за машину отвечаю я, как совершенно справедливо заметила Даниэль, — он встретился со мной веселыми глазами, я прикусила губу.— Вы очень добры.— Вовсе нет. В конце концов, машина нанята от моего имени, вроде как я за нее тоже отвечаю, не правда ли, Даниэль?Она посмотрела на меня с ненавистью из-под ресниц и подняла к нему глаза. Не голос, мед.— Не совсем. Но если ты так думаешь… Придешь починить душ позже, правда? Он меня совсем замучил.— Не сегодня. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Нигель, и большое спасибо. Увидимся позже.Мы шли к отелю минут двенадцать по обрывам и ухабам, сосредоточились на том, чтобы не сломать ноги и молчали. Вдруг Саймон сказал:— Камилла!— Что?— Прекрати!— Хорошо, — засмеялась я.— Не беспокойся о проклятой машине. Не хотел этого говорить перед… ну, в общем, наверху, но очень рад, что она у меня есть, и не надо больше об этом думать.— Не позволю платить за мои ошибки, — сказала я очень твердо.— Не будем спорить сейчас. Пора в кровать. Ты потратила массу сил, а завтра устанешь еще больше.— Наверное, придется уезжать. Мест же в отеле не будет.— Господи, забыл. Послушайте, а почему бы вам не перебраться в студию? вы же видели, там просто, но чисто и очень удобно. А теперь похоже, — он прищурился, — что у вас будет компаньонка.— Подумаю, — сказала я без энтузиазма.— Надеюсь, что вы согласитесь, пожалуйста, не уезжайте завтра. Я думал, вы поедете со мной. Так получилось…— На Парнас со Стефаносом? Но это — абсурд. Это ваше глубоко личное дело. Просто потому, что я вломилась в ваши дела, вы не обязаны таскать меня с собой…— Не обязан… Поехали?— Конечно.— Это будет долгое путешествие, на целый день. Если вас выселят из отеля, можно я позвоню в Афины и получу разрешение поселить вас в студии? Это — собственность университета, а вы же художник не больше, чем я.— А Даниэль?— Может, археологи считаются. Если она под моим именем нанимает машину, может, она селится в студию под именем своего шефа. Я позвоню в восемь тридцать. Спокойной ночи, Камилла. Спасибо.— Спокойной ночи.Когда он повернулся спиной, я не удержалась и сказала:— Не забудьте починить душ.— От сантехники меня тошнит, — сказал он мягко, — спокойной ночи. 10 На следующее утро я проснулась рано, так рано, что можно бы и лечь опять, но решила пойти и посмотреть на руины в одиночку, прежде чем начнутся приключения. Тут я и вспомнила, что не отправила письмо Элизабет, вытащила его и приделала постскриптум: «Кто сказал, что со мной никогда ничего не случается? Все началось вчера. Если выживу, напишу, и ты узнаешь, что потеряла. С любовью. Камилла».Не было семи, но солнце уже разгорелось во всю. Я опустила письмо и полезла в гору по широким ступенькам среди белых стен. С каждой стены и крыши свисали виноград, герань и ноготки, приходилось уступать дорогу курам, осликам и женщинам в черном, которые улыбались и говорили: «Доброе утро».Я вышла из деревни, поднялась по строящейся дороге между рабочими до места на горе чуть повыше студии и пошла по тропинке, но скоро села отдохнуть в тени скалы. Мое внимание привлекло движение. Я услышала быстрые шаги по площадке, потом появилась стройная светловолосая фигура с рюкзаком. Он не смотрел в мою сторону, а быстро шел к группе сосен над долиной. В семидесяти ярдах от меня у забора кладбища он зашел на тропинку и остановился, оглядываясь. Я только собралась окликнуть его, когда увидела, что он очень сосредоточен. Зашел в тень сосны, так что его стало очень плохо видно, наклонил голову, будто глядя под ноги, и стало ясно, что он к чему-то прислушивается. Ни звука. Было ясно, что куда бы Нигель ни шел, он не хотел, чтобы его преследовали, и, вспомнив о Даниэль, я подумала, что я его понимаю.Неожиданно он повернулся, сошел с тропинки и отправился через сосны к древнему стадиону, от которого вела дорога к вершинам Парнаса Высота Парнаса — 2467 м
. Я дала ему минуту или две, а потом тоже тронулась в путь. Скоро я была у сосен. Не знаю, что меня заставило, но я зашла на кладбище. Почему-то у меня было ощущение, что это и мое личное дело. Открыла скрипучие ворота и пошла между камней. Когда нашла могилу, долго читала надпись, чтобы увериться, что это — та. MIXAEL LESTER Чужой крест, чужая эпитафия…Голос Саймона: «Мой брат Михаэль…»Тени чужих голосов: «Женщина моего дома, Ангелос… Человек — не остров…»Я стояла под жарким утренним солнцем и думала о Саймоне. Почему я с ним иду? Я сказала, что это абсурдно, так оно и есть… Но у меня было странное ощущение, что не только я нужна Саймону, но и мне самой что-то нужно. Я тоже хочу кое-что найти. Маленькая яркая птичка пролетела в тишине, как оторванный лист. Я пошла к воротам. Теперь я думала о себе. Не о той индивидуальности, которую нашла, вернув Филу кольцо, а о той, которую так легко приняла вчера и, похоже, не хотела сбрасывать, отпихивать… Не Камилла Хэвен, а просто девушка Саймона. Скоро я оказалась под развалинами великого храма. Я медленно шла под солнцем вниз по горе. Вот маленькое гранатовое дерево прижалось к скале, его листья поникли, темно-зеленые и тихие, колдовски пламенеют плоды. Вот театр, где мы с Саймоном разговаривали прошлой ночью. Я посмотрела на монумент, на шесть великих колонн, стоящих как живой огонь над глубинами долины, посидела у одной из них, послушала пение птиц и далекий звон овечьих колокольчиков.В восемь я пошла по священному пути мимо сосен к музею. Его двери были еще закрыты, человек в одежде гида сидел под деревьями напротив. Я подошла к нему, он очень хорошо говорил по-английски. Оказалось, что музей открывается полдесятого. Этот гид там каждый день, только на час уходит провести группу туристов по руинам. Хотя в Дельфах много достопримечательностей, все идут в музей и смотрят на «Возничего». Гид был знаком с Нигелем, видел его рисунки и очень одобрял. Он часто приходит в музей, но вчера его, вроде, не было. А новую дорогу строят к стадиону, который очень красив, но туристы туда не ходят — дорога слишком крутая. А потом туда будут ездить автобусы и машины, жалость какая…Я спросила:— А вы были тут во время войны?— Да нет, в Дельфах тогда не были нужны гиды. Никого не интересовали ни храм, ни сокровищница, ни Возничий. Когда я вожу туристов по окрестностям, всегда говорю, что, если бы люди приходили сюда к Оракулу, как в те времена, когда Дельфы были центром вселенной, все бы их раздоры прекратились. Имею бешеный успех. Дельфийская Лига Наций.— Представляю. А вы при этом говорите о битвах между Дельфами и их соседями, о развалинах Криссы, о монументах победам Афин над спартанцами и спартанцев над Афинами…— Иногда. — Он засмеялся. — Придется говорить осторожней, когда поведу вас на экскурсию.— А вот Возничий… Я видела его фотографию. Глаза выложены ониксом и белой эмалью, длинные металлические ресницы, узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь это, в общем, некрасивое лицо? А все говорят, он так прекрасен…— Вы скажете то же самое. На картинках все не так. Как с великим Гермесом в Олимпии. На фотографиях мрамор слишком гладкий и сияет, как мыло. А от статуи перехватывает дух.— Знаю. Я видела.— Тогда готовьтесь увидеть Возничего. Это — одна из величайших статуй Греции. Знаете, что меня поражает, хотя я вижу его каждый день?— Что?— Он такой молодой… Я думал, что он — победитель соревнований, хозяин команды, но, говорят, он просто один из тех, кто вез владельца.— Я читала у Павзания, что в Дельфах есть бронзовая колесница с обнаженным владельцем и юным возничим из хорошей семьи. Это он об этом?— Нет, нашего Возничего землетрясение засыпало раньше, чем Павзаний приехал в наш город. Когда-то здесь было шесть тысяч статуй, очень многие погублены и украдены. То, что земля скрыла Возничего — явно рука богов, это спасло его от исчезновения. Один Нерон взял в Рим пятьсот статуй.Вдруг раздались ужасные крики и шум.— Ради Бога, что это?— Да ничего особенного, маленький конфликт между рабочими.— Маленький?! По звукам — настоящая война.— Боюсь, мы очень воинственная раса. Там еще остались рабочие из археологической партии — убирают мостки и какой-то мусор. Ночью пропал мул и кое-какие инструменты, и все люди без особого пыла обвиняют друг друга в воровстве.— Ладно, мне пора. Можете повести меня завтра на экскурсию? вы здесь будете в это время?— Я здесь всегда.Я остро представила себе целую жизнь в Дельфах на дороге под ярким утренним солнцем.— Постараюсь быть здесь в восемь, если сумею пойти. А если нет…— Не важно. Сможете, я поведу вас с величайшим удовольствием, а нет, так нет.Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым спокойным нелюбопытным голубым взглядом и я спросила:— Кирие, а вы не знаете случайно, что происходило со статуями из музея во время войны? Возничий, например… Он был здесь? Спрятан?— Он был в Афинах.Позади меня остановилась облезлая черная машина, Саймон усмехнулся из окна.— Доброе утро.— Ой! Я опоздала? Вы меня искали?— Ответ на оба вопроса — нет. Я приехал рано, и мне сказали, что вы здесь. Завтракали?— Сто лет назад.— Почему люди напускают на себя тон такого превосходства, когда им удается встать раньше восьми, не представляю. — Он наклонился и открыл дверцу машины. — Садитесь, отправляемся. Или хотите за руль?Я оставила этот выпад без ответа и быстро проскользнула на место пассажира рядом с ним.Когда машина набрала скорость и повернула за угол, я сказала:— Возничий был во время войны спрятан в Афинах.— Это — естественно, нет? — он улыбнулся.— Ну да. Вы увлекли меня своей историей, — я почти защищалась.— Увлек. Ходили утром по развалинам?— Да.— Я так и думал. Я там завсегдатай, чаще всего около шести.— А сегодня не пошли?Он улыбнулся.— Нет, подумал, что вы захотите побыть там одна.— Саймон, вы очень… — Я начала, но остановилась, он не поинтересовался, что я хотела заявить. И я спросила не совсем кстати. — Послушайте, вы когда-нибудь выходите из себя?— Что за странный вопрос?— Да ладно, я же знаю, что вы читаете мои мысли.— Вчера вечером?— Да, не так уж и трудно было угадать. Конечно. Нигель ведь ужасно грубил. Вы не обижались?— Обижаться? Нет.— Почему?— На него нельзя обижаться, потому что он очень несчастлив. Жизнь для него нелегка, да еще влюбился в эту девушку, а она крутит им как хочет. Но вчера вечером что-то было неправильно. Дело не в нервах, артистическом темпераменте или ее ведьмовских штучках. Явно было что-то еще.— Может, просто напился?— И это тоже. Он обычно очень мало пьет, а вчера…— А он ничего не сказал, когда вы вернулись? Мне показалось, он собирался, как раз когда появилась Даниэль.— Мне тоже. Но я его не видел и не слышал, как он вернулся. Его комната была пуста, я подождал и пошел спать.— Возможно, он чинил душ.— Я тоже так подумал, но дверь Даниэль была открыта, и она тоже куда-то делась. Я решил, что молодые люди пошли в деревню еще выпить или просто погулять. А когда сегодня проснулся, он уже ушел.— Я видела, как он брел один в горы мимо кладбища и через сосны. Я молчала, а он, по-моему, меня не заметил.— Будем надеяться, что он сегодня поработает, и у него все пройдет. А еще какое-нибудь открытие вы сделали сегодня утром?Машина замедлила ход и миновала трех осликов, шлепающих по дорожной пыли. На первом боком сидела старая женщина, в левой руке она держала прялку, в правой — веретено, она ехала, не глядя пряла белую шерсть, и улыбнулась нам.— Да. Это странная страна, она действует на человека умственно, физически и, я думаю, даже морально. Прошлое такое живое, настоящее — насыщенное, а будущее цветет и надвигается. Солнце разгоняет кровь в жилах в два раза быстрее, может, это позволило грекам перенести двадцать поколений рабства, которые сломали бы любую нацию. Сюда приезжаешь посмотреть на призраков, руины и живописных крестьян, а обнаруживаешь…Я остановилась.— Что?— Нет. Я говорю чушь.— Это хорошая чушь. Говорите дальше. Что обнаруживаешь?— Что могила Михаэля Лестера так же важна, как гробница Агамемнона в Микенах, Байрона или Александра, они все — части одной картины. — Я опять замолкла и закончила беспомощно. — Греция. Что, черт побери, она делает с человеком?Он помолчал немного, потом заговорил.— Это потому, что она принадлежит всем. Мы знаем ее мифы, живем по ее законам, она создала почти все, что в мире чего-то стоит — правду, свободу, красоту, она — наша вторая родина.Мы вплыли в поворот и перед нами открылась глубокая долина, и еще красивее стала гора — серебряно-зеленая, голубая, облачно-серая. Геликон. И мы молчали до Араховы, где нас ждали Стефанос и Нико.— Вам нравятся мои носки? — спросил Нико.— Они прекрасны, — сказала я честно. Они и были, светились ярко-розовым всплеском на фоне раскаленных камней, как неоновые вывески на фоне неба.— Они светятся, — объяснил он.— Вижу. Где ты их взял?— В Афинах. Последняя мода из Нью-Йорка.— Часто там бываешь?— Нет. Поехал туда работать, когда мне было четырнадцать. Я был мальчиком в Акрополь палас отеле.— Понятно. Там и выучил английский?— Частично. Я его еще учил в школе. Хорошо говорю, правда?— Очень. А почему ты не остался в Афинах?— Здесь лучше. — Он оглянулся. Далеко внизу деревня падала с горы игрушечным водопадом цветных крыш. Нико опять посмотрел на меня, вроде удивленно. — Здесь ничего нет. Никаких денег. Но здесь лучше. Арахова — моя деревня. Думаете, я чокнутый? Вы приехали из Лондона, где денег очень много. Все греки чокнутые немножко. Но вы думаете, глупо было уезжать из Афин?— Какое-то благородное безумие в греках точно есть, — сказала я смеясь. — Но ты не чокнутый, здесь правда лучше, деньги или нет. А я не живу в Лондоне. В деревне, как ты.Он был безумно удивлен. Я уже давно обнаружила, что для греков Англия значит Лондон, огромный, с золотой мостовой.Саймон со Стефаносом шли впереди.— А далеко нам идти, Нико?— Час или чуть больше. Это место ближе к Дельфам, чем к Арахове. Сначала пойдем по дороге, потом полезем на скалы. Когда-то там была звериная тропа, но сейчас — нет, камни осыпались со скалы. Я там никогда не был, дорогу знает дедушка. Устали?— Нет, хотя, конечно, очень жарко.— В Греции, — покосился он на меня, — женщины очень сильные.Я подумала обо всех кафе, где целыми днями сидят жизнерадостные бездельники-мужчины, и сказала:— Да, думаю, им приходится.— Конечно, мужчины здесь очень крутые.— Ну, значит, если мы встретим тень Ангелоса на горе, я почувствую себя в полной безопасности с тобой, Нико.— Конечно! Я его, понимаете, должен убить. И это легко, потому что он старый, а я молодой.— Думаю, ему около сорока, — согласилась я. — А тебе сколько?— Семнадцать.— Правда? Я думала, что ты намного старше.Он восторженно улыбнулся:— Правда? Правда думали? А вам сколько лет, красивая мисс?— Совершенно не умеешь себя вести! Мне — двадцать пять.— Такая старая? Но вы не выглядите настолько, — сказал он великодушно. — Это хороший возраст, правда? Давайте я подам вам руку, здесь очень круто.Я засмеялась:— Я все-таки не настолько старая. И я нисколько не устала, просто жарко.Мы давно вышли из-под деревьев, ужасная жара. Мы шли прямо на север, солнце светило справа, отбрасывая острые и тяжелые графитовые тени на белые скалы. Это можно считать дорогой только из вежливости. Это — склон горы, не слишком крутой, но неудобный и с острыми камнями. Деревья остались позади. Высоко над нами, так, что смотреть на них было больно, висели и медленно кружились три птицы, не шевеля крыльями, как игрушки на невидимых нитях. Мне показалось, что я слышу их сладкое мяуканье. Больше ничего не нарушало тишины, кроме наших шагов и дыхания.Дорога уперлась в обрушившуюся стену упавших камней, красной и коричневой земли и остановилась. Мы полезли наверх по тропе землетрясений, последнее было лет двенадцать назад. Только тот, кто ходит на Парнас каждый день, может узнать знакомые места, если сойдет с дороги. С тех пор как Стефанос нашел Михаэля, все совершенно изменилось. Тогда то место было просто долиной у скал, а теперь — заваленная расщелина.Старик посмотрел на меня из-под великолепных белых бровей и задал Саймону вопрос.Тот перевел:— Вы устали?— Нет, спасибо.Саймон улыбнулся:— Не истощайте себя, поддерживая честь британских женщин, ладно?— Да я не устала, просто перегрелась.Рядом со мной сверкнули шокирующе розовые носки, Нико приземлился грациозно, как козленок.Он вытащил из большого кармана бутылку и отвернул крышку:— Попейте, мисс.Вода пахла здоровым молодым ослом, но зато была прохладной и относительно чистой.— Спасибо, это было прекрасно, — сказала я, опустошив бутылку.— Греческие крестьянки, — сказал юный злодей, — могут часами идти по пересеченной местности без воды и питья.— И верблюды, — ответила я.Около двенадцати мы повернули и оказались в пустыне из камней, сухой почвы и пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
. Я дала ему минуту или две, а потом тоже тронулась в путь. Скоро я была у сосен. Не знаю, что меня заставило, но я зашла на кладбище. Почему-то у меня было ощущение, что это и мое личное дело. Открыла скрипучие ворота и пошла между камней. Когда нашла могилу, долго читала надпись, чтобы увериться, что это — та. MIXAEL LESTER Чужой крест, чужая эпитафия…Голос Саймона: «Мой брат Михаэль…»Тени чужих голосов: «Женщина моего дома, Ангелос… Человек — не остров…»Я стояла под жарким утренним солнцем и думала о Саймоне. Почему я с ним иду? Я сказала, что это абсурдно, так оно и есть… Но у меня было странное ощущение, что не только я нужна Саймону, но и мне самой что-то нужно. Я тоже хочу кое-что найти. Маленькая яркая птичка пролетела в тишине, как оторванный лист. Я пошла к воротам. Теперь я думала о себе. Не о той индивидуальности, которую нашла, вернув Филу кольцо, а о той, которую так легко приняла вчера и, похоже, не хотела сбрасывать, отпихивать… Не Камилла Хэвен, а просто девушка Саймона. Скоро я оказалась под развалинами великого храма. Я медленно шла под солнцем вниз по горе. Вот маленькое гранатовое дерево прижалось к скале, его листья поникли, темно-зеленые и тихие, колдовски пламенеют плоды. Вот театр, где мы с Саймоном разговаривали прошлой ночью. Я посмотрела на монумент, на шесть великих колонн, стоящих как живой огонь над глубинами долины, посидела у одной из них, послушала пение птиц и далекий звон овечьих колокольчиков.В восемь я пошла по священному пути мимо сосен к музею. Его двери были еще закрыты, человек в одежде гида сидел под деревьями напротив. Я подошла к нему, он очень хорошо говорил по-английски. Оказалось, что музей открывается полдесятого. Этот гид там каждый день, только на час уходит провести группу туристов по руинам. Хотя в Дельфах много достопримечательностей, все идут в музей и смотрят на «Возничего». Гид был знаком с Нигелем, видел его рисунки и очень одобрял. Он часто приходит в музей, но вчера его, вроде, не было. А новую дорогу строят к стадиону, который очень красив, но туристы туда не ходят — дорога слишком крутая. А потом туда будут ездить автобусы и машины, жалость какая…Я спросила:— А вы были тут во время войны?— Да нет, в Дельфах тогда не были нужны гиды. Никого не интересовали ни храм, ни сокровищница, ни Возничий. Когда я вожу туристов по окрестностям, всегда говорю, что, если бы люди приходили сюда к Оракулу, как в те времена, когда Дельфы были центром вселенной, все бы их раздоры прекратились. Имею бешеный успех. Дельфийская Лига Наций.— Представляю. А вы при этом говорите о битвах между Дельфами и их соседями, о развалинах Криссы, о монументах победам Афин над спартанцами и спартанцев над Афинами…— Иногда. — Он засмеялся. — Придется говорить осторожней, когда поведу вас на экскурсию.— А вот Возничий… Я видела его фотографию. Глаза выложены ониксом и белой эмалью, длинные металлические ресницы, узкий лоб и тяжелый подбородок… Ведь это, в общем, некрасивое лицо? А все говорят, он так прекрасен…— Вы скажете то же самое. На картинках все не так. Как с великим Гермесом в Олимпии. На фотографиях мрамор слишком гладкий и сияет, как мыло. А от статуи перехватывает дух.— Знаю. Я видела.— Тогда готовьтесь увидеть Возничего. Это — одна из величайших статуй Греции. Знаете, что меня поражает, хотя я вижу его каждый день?— Что?— Он такой молодой… Я думал, что он — победитель соревнований, хозяин команды, но, говорят, он просто один из тех, кто вез владельца.— Я читала у Павзания, что в Дельфах есть бронзовая колесница с обнаженным владельцем и юным возничим из хорошей семьи. Это он об этом?— Нет, нашего Возничего землетрясение засыпало раньше, чем Павзаний приехал в наш город. Когда-то здесь было шесть тысяч статуй, очень многие погублены и украдены. То, что земля скрыла Возничего — явно рука богов, это спасло его от исчезновения. Один Нерон взял в Рим пятьсот статуй.Вдруг раздались ужасные крики и шум.— Ради Бога, что это?— Да ничего особенного, маленький конфликт между рабочими.— Маленький?! По звукам — настоящая война.— Боюсь, мы очень воинственная раса. Там еще остались рабочие из археологической партии — убирают мостки и какой-то мусор. Ночью пропал мул и кое-какие инструменты, и все люди без особого пыла обвиняют друг друга в воровстве.— Ладно, мне пора. Можете повести меня завтра на экскурсию? вы здесь будете в это время?— Я здесь всегда.Я остро представила себе целую жизнь в Дельфах на дороге под ярким утренним солнцем.— Постараюсь быть здесь в восемь, если сумею пойти. А если нет…— Не важно. Сможете, я поведу вас с величайшим удовольствием, а нет, так нет.Он смотрел на меня сквозь сигаретный дым спокойным нелюбопытным голубым взглядом и я спросила:— Кирие, а вы не знаете случайно, что происходило со статуями из музея во время войны? Возничий, например… Он был здесь? Спрятан?— Он был в Афинах.Позади меня остановилась облезлая черная машина, Саймон усмехнулся из окна.— Доброе утро.— Ой! Я опоздала? Вы меня искали?— Ответ на оба вопроса — нет. Я приехал рано, и мне сказали, что вы здесь. Завтракали?— Сто лет назад.— Почему люди напускают на себя тон такого превосходства, когда им удается встать раньше восьми, не представляю. — Он наклонился и открыл дверцу машины. — Садитесь, отправляемся. Или хотите за руль?Я оставила этот выпад без ответа и быстро проскользнула на место пассажира рядом с ним.Когда машина набрала скорость и повернула за угол, я сказала:— Возничий был во время войны спрятан в Афинах.— Это — естественно, нет? — он улыбнулся.— Ну да. Вы увлекли меня своей историей, — я почти защищалась.— Увлек. Ходили утром по развалинам?— Да.— Я так и думал. Я там завсегдатай, чаще всего около шести.— А сегодня не пошли?Он улыбнулся.— Нет, подумал, что вы захотите побыть там одна.— Саймон, вы очень… — Я начала, но остановилась, он не поинтересовался, что я хотела заявить. И я спросила не совсем кстати. — Послушайте, вы когда-нибудь выходите из себя?— Что за странный вопрос?— Да ладно, я же знаю, что вы читаете мои мысли.— Вчера вечером?— Да, не так уж и трудно было угадать. Конечно. Нигель ведь ужасно грубил. Вы не обижались?— Обижаться? Нет.— Почему?— На него нельзя обижаться, потому что он очень несчастлив. Жизнь для него нелегка, да еще влюбился в эту девушку, а она крутит им как хочет. Но вчера вечером что-то было неправильно. Дело не в нервах, артистическом темпераменте или ее ведьмовских штучках. Явно было что-то еще.— Может, просто напился?— И это тоже. Он обычно очень мало пьет, а вчера…— А он ничего не сказал, когда вы вернулись? Мне показалось, он собирался, как раз когда появилась Даниэль.— Мне тоже. Но я его не видел и не слышал, как он вернулся. Его комната была пуста, я подождал и пошел спать.— Возможно, он чинил душ.— Я тоже так подумал, но дверь Даниэль была открыта, и она тоже куда-то делась. Я решил, что молодые люди пошли в деревню еще выпить или просто погулять. А когда сегодня проснулся, он уже ушел.— Я видела, как он брел один в горы мимо кладбища и через сосны. Я молчала, а он, по-моему, меня не заметил.— Будем надеяться, что он сегодня поработает, и у него все пройдет. А еще какое-нибудь открытие вы сделали сегодня утром?Машина замедлила ход и миновала трех осликов, шлепающих по дорожной пыли. На первом боком сидела старая женщина, в левой руке она держала прялку, в правой — веретено, она ехала, не глядя пряла белую шерсть, и улыбнулась нам.— Да. Это странная страна, она действует на человека умственно, физически и, я думаю, даже морально. Прошлое такое живое, настоящее — насыщенное, а будущее цветет и надвигается. Солнце разгоняет кровь в жилах в два раза быстрее, может, это позволило грекам перенести двадцать поколений рабства, которые сломали бы любую нацию. Сюда приезжаешь посмотреть на призраков, руины и живописных крестьян, а обнаруживаешь…Я остановилась.— Что?— Нет. Я говорю чушь.— Это хорошая чушь. Говорите дальше. Что обнаруживаешь?— Что могила Михаэля Лестера так же важна, как гробница Агамемнона в Микенах, Байрона или Александра, они все — части одной картины. — Я опять замолкла и закончила беспомощно. — Греция. Что, черт побери, она делает с человеком?Он помолчал немного, потом заговорил.— Это потому, что она принадлежит всем. Мы знаем ее мифы, живем по ее законам, она создала почти все, что в мире чего-то стоит — правду, свободу, красоту, она — наша вторая родина.Мы вплыли в поворот и перед нами открылась глубокая долина, и еще красивее стала гора — серебряно-зеленая, голубая, облачно-серая. Геликон. И мы молчали до Араховы, где нас ждали Стефанос и Нико.— Вам нравятся мои носки? — спросил Нико.— Они прекрасны, — сказала я честно. Они и были, светились ярко-розовым всплеском на фоне раскаленных камней, как неоновые вывески на фоне неба.— Они светятся, — объяснил он.— Вижу. Где ты их взял?— В Афинах. Последняя мода из Нью-Йорка.— Часто там бываешь?— Нет. Поехал туда работать, когда мне было четырнадцать. Я был мальчиком в Акрополь палас отеле.— Понятно. Там и выучил английский?— Частично. Я его еще учил в школе. Хорошо говорю, правда?— Очень. А почему ты не остался в Афинах?— Здесь лучше. — Он оглянулся. Далеко внизу деревня падала с горы игрушечным водопадом цветных крыш. Нико опять посмотрел на меня, вроде удивленно. — Здесь ничего нет. Никаких денег. Но здесь лучше. Арахова — моя деревня. Думаете, я чокнутый? Вы приехали из Лондона, где денег очень много. Все греки чокнутые немножко. Но вы думаете, глупо было уезжать из Афин?— Какое-то благородное безумие в греках точно есть, — сказала я смеясь. — Но ты не чокнутый, здесь правда лучше, деньги или нет. А я не живу в Лондоне. В деревне, как ты.Он был безумно удивлен. Я уже давно обнаружила, что для греков Англия значит Лондон, огромный, с золотой мостовой.Саймон со Стефаносом шли впереди.— А далеко нам идти, Нико?— Час или чуть больше. Это место ближе к Дельфам, чем к Арахове. Сначала пойдем по дороге, потом полезем на скалы. Когда-то там была звериная тропа, но сейчас — нет, камни осыпались со скалы. Я там никогда не был, дорогу знает дедушка. Устали?— Нет, хотя, конечно, очень жарко.— В Греции, — покосился он на меня, — женщины очень сильные.Я подумала обо всех кафе, где целыми днями сидят жизнерадостные бездельники-мужчины, и сказала:— Да, думаю, им приходится.— Конечно, мужчины здесь очень крутые.— Ну, значит, если мы встретим тень Ангелоса на горе, я почувствую себя в полной безопасности с тобой, Нико.— Конечно! Я его, понимаете, должен убить. И это легко, потому что он старый, а я молодой.— Думаю, ему около сорока, — согласилась я. — А тебе сколько?— Семнадцать.— Правда? Я думала, что ты намного старше.Он восторженно улыбнулся:— Правда? Правда думали? А вам сколько лет, красивая мисс?— Совершенно не умеешь себя вести! Мне — двадцать пять.— Такая старая? Но вы не выглядите настолько, — сказал он великодушно. — Это хороший возраст, правда? Давайте я подам вам руку, здесь очень круто.Я засмеялась:— Я все-таки не настолько старая. И я нисколько не устала, просто жарко.Мы давно вышли из-под деревьев, ужасная жара. Мы шли прямо на север, солнце светило справа, отбрасывая острые и тяжелые графитовые тени на белые скалы. Это можно считать дорогой только из вежливости. Это — склон горы, не слишком крутой, но неудобный и с острыми камнями. Деревья остались позади. Высоко над нами, так, что смотреть на них было больно, висели и медленно кружились три птицы, не шевеля крыльями, как игрушки на невидимых нитях. Мне показалось, что я слышу их сладкое мяуканье. Больше ничего не нарушало тишины, кроме наших шагов и дыхания.Дорога уперлась в обрушившуюся стену упавших камней, красной и коричневой земли и остановилась. Мы полезли наверх по тропе землетрясений, последнее было лет двенадцать назад. Только тот, кто ходит на Парнас каждый день, может узнать знакомые места, если сойдет с дороги. С тех пор как Стефанос нашел Михаэля, все совершенно изменилось. Тогда то место было просто долиной у скал, а теперь — заваленная расщелина.Старик посмотрел на меня из-под великолепных белых бровей и задал Саймону вопрос.Тот перевел:— Вы устали?— Нет, спасибо.Саймон улыбнулся:— Не истощайте себя, поддерживая честь британских женщин, ладно?— Да я не устала, просто перегрелась.Рядом со мной сверкнули шокирующе розовые носки, Нико приземлился грациозно, как козленок.Он вытащил из большого кармана бутылку и отвернул крышку:— Попейте, мисс.Вода пахла здоровым молодым ослом, но зато была прохладной и относительно чистой.— Спасибо, это было прекрасно, — сказала я, опустошив бутылку.— Греческие крестьянки, — сказал юный злодей, — могут часами идти по пересеченной местности без воды и питья.— И верблюды, — ответила я.Около двенадцати мы повернули и оказались в пустыне из камней, сухой почвы и пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17