Это именно то слепое,
упрямое, проклятое отношение, которое приводило такую массу доказательств
того, что самолеты не будут летать (потому что, если бы кораблям нужна
была энергия, чтобы держать их на плаву, а не только чтобы двигать их, мы
не имели бы кораблей) или что поезда непрактичны (потому что давление
вагонов на рельсы превышало бы трение локомотивных колес и поезд никогда
не двинется). Тома логических, объективных доказательств показывали, что
земля плоская. Мутации? Конечно существуют природные мутации. Но почему
один ответ должен быть единственным ответом? Мутации под воздействием
жесткого излучения легко демонстрируемы. Чисто биохимические мутации -
очень вероятны. А сны кристаллов...
Из глубокого ящика он вытащил помеченный кристалл. Он взял со стола
серебряную зажигалку, щелкнул ею и провел желтым пламенем по кристаллу.
Из темноты донесся слабый агонизирующий крик.
- Пожалуйста не надо, - сказала Зина.
Он пристально посмотрел на ее искаженное лицо.
- Это Моппет, - сказал он. - Ты что, даришь свою привязанность
двуногой кошке, Зина?
- Вы не должны причинять ей боль.
- Не должен? - Он снова коснулся кристалла пламенем и снова до них
донесся крик из вольера для животных. - Я должен был пояснить свою мысль.
- Он погасил зажигалку и Зина заметно расслабилась. Монетр уронил
зажигалку и кристалл на стол и спокойно продолжал: - Доказательства. Я мог
бы привести этого дурака с его звездным шоколадным тортом сюда в этот
трейлер и показать ему то, что я только что показал тебе, и он скажет мне,
что у кошки болит живот. Я мог показать ему электронную фотомикрографию
гигантской молекулы внутри красных кровяных клеток этой кошки, которые
действительно преобразуют атомы - а он обвинит меня в подделке пленок.
Человечество было проклято в течение всей своей истории своим упрямством в
том, что то, что оно уже знает должно быть правильно, а все что отличается
от этого, должно быть неправильно. Я присоединяю свое проклятие к
проклятию истории, от всего моего сердца. Зина...
- Да, Людоед. - Его внезапная перемена тона заставила ее вздрогнуть;
она так и не привыкла к ним.
- Сложные вещи - млекопитающие, птицы, растения - кристаллы только
копируют их, если хотят - или если я порю их до полусмерти. Но некоторые
вещи делаются легко.
Он встал и отдернул занавеску, открыв полки у себя за спиной и над
головой. Он взял оттуда подставку, на которой был ряд химических
предметных стекол. Поставив их под лампой он нежно прикоснулся к
покровному стеклу.
- Культуры, - сказал он, голосом любовника. - Простые, безвредные,
сейчас. Палочки здесь, а спириллы здесь. Кокки растут медленно, но тем не
менее растут. Я могу вырастить сап, Зина, если захочу, или чуму. Я устрою
почти бесплатные эпидемии по всей этой стране - или сотру целые города.
Все, что мне нужно, чтобы быть в это уверенным, это этот посредник - эта
осуществленная мечта кристаллов, который может научить меня, как они
думают. Я найду этого посредника, Зи, или создам его. И когда я это
сделаю, я поступлю так, как захочу с человечеством, в мое собственное
время и моим собственным способом.
Она взглянула на его темное лицо и ничего не сказала.
- Почему ты приходишь сюда и слушаешь меня, Зина?
- Потому что вы зовете. Потому что вы причините мне боль, если я не
приду, - ответила она прямо. - Почему вы разговариваете со мной?
Внезапно он засмеялся.
- Ты никогда не спрашивала меня об этом раньше, за все эти годы.
Зина, мысли бесформенны, закодированы... импульсы без образа или
субстанции или направления - пока ты не передашь их кому-нибудь другому.
Тогда они осаждаются и становятся идеями, которые можно разложить на столе
и изучить. Мы не знаем о чем мы думаем пока не расскажем об этом
кому-нибудь другому. Вот почему я разговариваю с тобой. Вот для чего ты.
Ты не выпила свое вино.
- Извините.
Покорно, она выпила его, глядя на него широко раскрытыми глазами
поверх края стакана, который был слишком большой для того, чтобы быть ее
стаканом.
После этого он позволил ей уйти.

Времена года сменялись друг друга и были и другие изменения. Зина
теперь очень редко читала вслух. Она слушала музыку или играла на своей
гитаре или возилась с костюмами и сценариями, молча, пока Горти
растянувшись на своей койке положив подбородок на одну руку, другой
перелистывал страницы. Его глаза двигались от силы четыре раза, чтобы
пробежать страницу, и они переворачивались с ритмичным шорохом. Книги
выбирала Зина, но сейчас почти все они были выше ее понимания. Горти
проглатывал книги, вдыхал знания, хранил их, сортировал их. Она иногда
смотрела на него с глубоким удивлением, поражаясь, что он был Горти... он
был Малышка, девочка-ребенок, которая через несколько минут будет петь на
эстраде "Йодль в джазе" вместе с ней. Он был Малышкой, которая хихикала
над грубыми шутками Каюна Джека на кухне и помогала Лорелее надеть ее
короткие костюмы наездницы. Однако все еще хихикая, все еще болтая о
бюстгальтерах и блестках на платье, Малышка была Горти, который брал
романтическую повесть в соответствующей суперобложке и погружался в
эзотерические вопросы, которые под ней скрывались - тексты спрятанные под
фальшивыми обложками - книги по микробиологии, генетике, раку, диететике,
морфологии, эндокринологии. Он никогда не обсуждал то, что читал, и
очевидно никогда не оценивал его. Он просто хранил это - каждую страницу,
каждую диаграмму, каждое слово каждой книги, которую она ему приносила. Он
помогал ей надевать на них фальшивые оболочки, и он помогал ей тайком
избавляться от книг, когда он прочитывал их - ему никогда не надо было
заглядывать в них потом за справкой - и он никогда ни разу не спросил ее,
зачем он это делает.
Дела человеческие отказываются быть простыми... цели человеческие
отказываются быть ясными. Задачей Зины была самоотверженность, однако ее
цели были испещрены пятнышками подозрений и незнания, и ноша была
тяжкой...
Как-то в темные предутренние часы дождь злобно бил по трейлеру, и в
августовском воздухе была октябрьская прохлада. Дождь разбрызгивался и
шипел как пенящаяся мешанина, которую она так часто чувствовала в сознании
Людоеда. Вокруг нее был карнавал. Он был и вокруг ее воспоминаний, в
течении большего количества лет, чем ей хотелось бы считать. Карнавал был
целым миром, хорошим миром, он взыскал горькую плату за то, что
предоставил ей там место. Сам факт, что там было ее место, означал поток
изумленных глаз и указывающих пальцев: ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. ТЫ НЕ ТАКАЯ,
КАК ВСЕ.
УРОД!
Она беспокойно заворочалась. Кинофильмы и песни о любви, романы и
пьесы... в них была женщина - ее тоже называли изящной - которая могла
пересечь комнату за пять шагов, а не за пятнадцать, которая могла взяться
за дверную ручку одной маленькой рукой. Она поднималась в поезда, а не
карабкалась в них, как животное, и пользовалась вилками в ресторане, не
перекашивая при этом рот.
И их любили, этих женщин. Их любили, и они могли выбирать. Их
проблемы выбора были трудно уловимыми, легкими - различия между мужчинами,
которые были столь незначительны, что они едва ли могли иметь значение.
Они не должны были смотреть на мужчину и думать прежде, прежде всего. Что
значит для него то, что я урод?
Она была маленькой, маленькой в очень многом. Маленькой и глупенькой.
Единственное, что она могла любить, она подвергала смертельной
опасности. Она сделала все, что могла, но никто не мог знать было ли это
правильно.
Она начала плакать, тихонько.
Горти не мог услышать ее, но он пришел. Он скользнул в постель рядом
с ней. У нее перехватило дыхание и какое-то мгновение она не могла
выдохнуть воздух из горла. Затем она взяла его за плечи, отвернула от
себя. Она прижалась грудью к его теплой спине, скрестила руки у него на
груди. Она прижала его близко, близко, пока не услышала, как дыхание со
свистом вырывается из его ноздрей. Они лежали неподвижно, свернувшись,
прижавшись друг к другу, как две ложки.
- Не двигайся, Горти. Не говори ничего.
Они молчали долгое время.
Ей хотелось говорить. Она хотела рассказать ему о своем одиночестве,
о своем желании. Четыре раза она уже сложила губы, чтобы заговорить, но не
смогла, и вместо этого слезы намочили его плечо. Он лежал тихий, теплый и
с ней - просто ребенок, но так сильно с ней.
Она вытерла его плечо простыней и снова обняла его. И постепенно
неистовство ее чувства оставило ее и только что не жесткое давление ее рук
ослабело.
Наконец она произнесла две вещи, которые похоже означали давление,
которое она чувствовала. Потому что своими набухшими грудями, своим
жаждущим лоном она сказала:
- Я люблю тебя, Горти. Я люблю тебя.
И позже, объясняя свою страсть, она сказала:
- Как я хотела бы быть большой, Горти. Я хочу быть большой...
После этого она смогла отпустить его, повернуться на другой бок,
уснуть. Когда она проснулась в смутном полусвете она была одна.
Он ничего не сказал, он не шевельнулся. Он дал ей больше, чем любое
другое человеческое существо дало ей за всю ее жизнь.

- Зи...
- Ммм?
- Я сегодня разговаривал с Людоедом пока они натягивали тент.
- Что он сказал?
- Ничего особенного. Он сказал, что горожанам нравится наше
выступление. Я думаю, это настолько близко, настолько он может себе
позволить приблизиться к тому, чтобы сказать, что ему самому оно нравится.
- Ему не нравится, - сказала Зина уверенно. - Что-нибудь еще?
- Ну - нет, Зина. Ничего.
- Горти, дорогой. Ты просто не знаешь, как лгать.
Наступила тишина. Затем:
- Я думаю тебе лучше будет рассказать мне, Горти.
- Ты не думаешь, что я смогу с этим справиться?
Она повернулась и посмотрела на него через трейлер.
- Нет.
Она ждала. Хотя было абсолютно темно она знала, что Горти закусил
нижнюю губу и вскинул голову.
- Он захотел посмотреть мою руку.
Ее подбросило на кровати.
- Нет!
- Я сказал ему, что она меня не беспокоит. Боже - когда же это он
лечил ее? Девять лет назад? Десять?
- Ты показал ее ему?
- Успокойся, Зи! Нет, я не показал. Я сказал, что я должен привести в
порядок костюмы и ушел. Он окликнул меня и велел прийти к нему в
лабораторию завтра до десяти. Я просто пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы
не ходить туда.
- Я этого боялась, - сказала она, ее голос дрожал. Она обхватила
колени руками и положила на них подбородок.
- Все будет в порядке, Зи, - сказал Горти сонным голосом. - Я
что-нибудь придумаю. Может он забудет.
- Он не забудет. У него мозг как арифмометр. Он не будет придавать
этому никакого значения до тех пор, пока ты не придешь; а затем - держись.
- Ну, а предположим я покажу ее ему.
- Я тебе говорила неоднократно, Горти, ты не должен никогда этого
делать!
- Ну, ладно, ладно. Почему?
- Ты что, не доверяешь мне?
- Ты же знаешь, что доверяю.
Она не ответила, а сидела неподвижно, задумавшись. Горти задремал.
Позже - наверное часа на два позже - он проснулся от руки Зины у себя
на плече. Она присела на полу возле его кровати.
- Просыпайся, Горти! Просыпайся!
- Что?
- Послушай меня, Горти. Ты помнишь все, что ты мне рассказывал -
пожалуйста проснись! - помнишь, о Кей и всем остальном?
- Да, конечно.
- Ты помнишь, что ты собирался сделать, когда-нибудь?
- Ты имеешь ввиду вернуться туда и снова увидеть Кей, и поквитаться с
этим старым Армандом?
- Правильно. Ну так вот, именно это ты и сделаешь.
- Ну конечно, - он зевнул и закрыл глаза. Она снова потрясла его. - Я
имею ввиду сейчас, Горти. Сегодня. Прямо сейчас.
- Сегодня? Прямо сейчас?
- Вставай, Горти. Одевайся. Я серьезно.
Он сел с сонными глазами.
- Зи... сейчас ночи!
- Одевайся, - сказала она сквозь зубы. - Давай, Малышка. Ты не можешь
оставаться ребенком всю свою жизнь.
Он сел на краю постели и стряхнул последние туманные остатки сна.
- Зи! - воскликнул он. - Уйти? Ты хочешь сказать, уйти отсюда?
Оставить карнавал и Гавану и тебя?
- Правильно. Одевайся, Горти.
- Но - куда я пойду? - Он потянулся за одеждой. - Что я буду делать?
Я там никого не знаю!
- Ты знаешь, где мы находимся? Это всего лишь в пятидесяти милях от
городка, из которого ты родом. В этом году мы ближе не будем. В любом
случае, ты здесь уже слишком долго, - добавила она, ее голос вдруг стал
нежным. - Тебе следовало бы уйти раньше - год назад, может быть два года.
Она подала ему чистую блузку.
- Но почему я должен это сделать? - спросил он жалобно.
- Назовем это интуицией, хотя на самом деле это не так. Ты не сможешь
пройти через встречу с Людоедом завтра. Ты должен уйти отсюда и оставаться
в стороне.
- Я не могу уйти! - по-детски протестуя в то время, как он подчинялся
ей. - А что ты скажешь Людоеду?
- Ты получил телеграмму от своей кузины, или что-нибудь в этом роде.
Оставь это мне. Тебе не нужно беспокоиться об этом.
- Никогда - я что, никогда не смогу вернуться?
- Если ты еще когда-нибудь увидишь Людоеда, разворачивайся и беги.
Прячься. Делай что угодно, но никогда не подпускай его к себе сколько
будешь жить.
- А как же ты, Зина? Я тебя никогда не увижу! - Он застегнул молнию
на боку серой юбки в складку и стоял неподвижно пока Зи умело подводила
ему брови карандашом.
- Увидишь, - сказала она мягко. - Когда-нибудь. Как-нибудь. Напишешь
мне и сообщишь, где ты.
- Написать тебе? А если мое письмо попадет Людоеду? Разве это можно?
- Не попадет. - Она села, по-женски отвлеченно, аккуратно оценивая
Горти. - Напишешь Гаване. Почтовая открытка ценой в один пенс. Не
подписывай ее. Напечатаешь ее на машинке. Рекламируй что-нибудь - шляпы
или прически, или еще что-нибудь. Напишешь свой обратный адрес, но
переставишь каждую пару чисел. Запомнишь?
- Я запомню? - сказал Горти рассеянно.
- Я знаю, что ты запомнишь. Ты никогда ничего не забываешь. Ты
знаешь, чему тебе придется научиться теперь, Горти?
- Чему?
- Тебе придется научиться пользоваться тем, что ты знаешь. Ты сейчас
просто ребенок. Если бы ты был кем-нибудь другим, я назвала бы это случаем
остановившегося развития. Но все книги, которые мы прочитали и изучили...
ты помнишь свою анатомию, Горти? И физиологию?
- Конечно, и физику и историю и музыку и все остальное. Зи, что я
буду там делать? Там некому будет мне говорить, что делать!
- Ты теперь будешь говорить сам себе.
- Я не знаю с чего начать! - завопил он.
- Дорогой, дорогой... - Она подошла к нему и поцеловала в лоб и
кончик носа. - Выходи на шоссе, слышишь? И держись в тени. Пройди по
дороге примерно четверть мили и останавливай автобус. Садись _т_о_л_ь_к_о
на автобус. Когда приедешь в город, подожди на автостанции примерно до
девяти часов утра, а затем найди себе комнату в меблированных комнатах.
Тихих, на маленькой улице. Не трать слишком много денег. Найди себе работу
как только сможешь. Тебе лучше быть мальчиком, так чтобы Людоед не знал,
где искать.
- А я вырасту? - спросил он, высказав профессиональный страх всех
лилипутов.
- Может быть. Поживем - увидим. Не отправляйся искать Кей и этого
Арманда пока не будешь готов к этому.
- А как я узнаю, когда я готов?
- Узнаешь. Чековая книжка с тобой? Чеки сплавляй по почте, как
всегда. Денег у тебя достаточно? Хорошо. У тебя все будет в порядке.
Горти. Ни у кого ничего не спрашивай. Никому ничего не рассказывай. Сам
решай свои проблемы, или обходись без каких-то вещей.
- У меня нет своего места в том мире, - пробормотал он.
- Я знаю. Будет, так же как оно появилось у тебя здесь. Вот увидишь.
Двигаясь грациозно и легко на высоких каблуках Горти пошел к двери.
- Ну, до свидания, Зи. Я - я бы хотел - а ты не можешь пойти со мной?
Она покачала своей блестящей темной головкой.
- Я не рискну, Малышка. Я единственное человеческое существо, с
которым Людоед разговаривает - действительно разговаривает. И я должна
следить, что он делает.
- О. - Он никогда не спрашивал того, о чем не должен был спрашивать.
По-детски беспомощный, безусловно подчиняющийся, точный, функциональный
продукт своего окружения, он испуганно улыбнулся ей и повернулся к двери.
- До свидания, дорогой, - прошептала она, улыбаясь.
Когда он ушел, она рухнула на его кровать и зарыдала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19