Арманд Блуэтт отпрянул, откинулся на подушки дивана.
- Кей - нет! Нет! - задыхался он. Его лицо позеленело. - Я не
дотронулся до тебя, Кей! Я просто хотел поговорить. Я хотел помочь тебе и
твоему брату. Положи это, Кей! - Он нес какую-то чушь от ужаса. - Разве мы
не можем быть друзьями, Кей? - хныкал он.
- Прекрати это! - прошипела она. Она высоко подняла нож, положив
левую руку на стол и наклонившись к нему. Ее лицо превратилось, каждая
линия и поверхность и вырезанная округлость, в маску полного презрения. -
Я сказала тебе, что твое физическое наказание наступит позднее. Подумай об
этом, пока будешь его ждать.
Нож описал дугу и спустился, каждая унция маленького тела была
вложена в этот удар. Арманд Блуэтт закричал - нелепый, хриплый, высокий
звук. Он закрыл глаза. Нож обрушился на твердую поверхность кофейного
столика. Арманд извивался и забивался обратно в подушки, он двигался в
сторону и назад вдоль стены, пока ему некуда больше было двигаться. Он
остановился нелепо, на четвереньках, на диване, попятился в угол, пот и
слюна бежали у него по подбородку. Он открыл глаза.
Очевидно ему понадобилось только доля секунды, чтобы сделать это
истерическое движение, потому что она все еще стояла у стола; она все еще
держала ручку ножа. Его лезвие застряло в толстой доске, пройдя через
плоть и кость ее руки.
Она схватила бронзовый нож для разрезания бумаги и засунула его под
платок на своей руке. Когда она выпрямилась яркая артериальная кровь била
из обрубков трех отрубленных пальцев. Ее лицо под косметикой было бледным,
но ни один мускул не дрогнул; на нем все еще было написано гордое,
чистейшее презрение. Она стояла стройная и высокая и накручивала носовой
платок на ручку ножа, накладывая жгут, и смотрела на него сверху вниз.
Когда он опустил глаза, она с презрением сказала:
- Разве это не лучше, чем то, что вы планировали? Теперь вы сможете
всегда хранить часть меня. Это намного лучше, чем использовать что-то и
потом вернуть.
Струя крови уменьшалась до отдельных капель по мере того, как она
скручивала жгут. Потом она подошла к стулу, на котором она оставила свою
косметичку. Из нее она вытащила резиновую перчатку. Прижимая жгут к боку,
она натянула перчатку на руку и расправила ее на запястье.
Арманда Блуэтта начало рвать.
Она накинула пальто на плечи и пошла к двери.
Когда она отодвинула задвижку и открыла ее, она окликнула его
соблазнительным голосом:
- Это было так чудесно, Ар-манд, дорогой. Давай сделаем это снова
скоро...
Сознанию Арманда потребовался почти час, чтобы выкарабкаться из
колодца паники, в который оно свалилось. В течении этого часа он сидел на
корточках там на диване в своей собственной блевотине глядя на нож и на
три все еще белых пальца.
Три пальца.
Три левых пальца.
Где-то глубоко в его сознании это что-то для него значило. Пока что
он не разрешал этому подняться на поверхность. Он боялся, что это
произойдет. Он знал, что это произойдет. Он знал, что когда это
произойдет, он почувствует всепоглощающий ужас.

"Дорогой Бобби, - писала она, - я не могу думать о том, что мои
письма будут возвращаться с пометкой "адрес не известен". У меня все в
порядке. Это первое и главное. У меня все в порядке мартышка, и тебе не
нужно волноваться. У твоей старшей сестры все в порядке.
У меня сплошная путаница, может быть в этом твоем правильном
госпитале ты сможешь лучше все понять. Я постараюсь все объяснить кратко и
просто.
Однажды утром я работала в офисе, когда пришел этот ужасный Судья
Блуэтт. Ему нужно было подождать несколько минут, прежде чем он мог
увидеть старого Уоттла Хартфорда, и он использовал это время для серии
своих обычных мерзких словесных пассов.
Мне удавалось отделаться от него до тех пор, пока этот старый лис не
заговорил о папиных деньгах. Ты знаешь, что мы получим их когда мне
исполнится двадцать один год - если та старая сделка снова не всплывет.
Тогда она снова должна будет рассматриваться в суде. Блуэтт не просто был
партнером - он судья по делам о наследстве. Даже если мы сможем добиться
его отстранения от слушания этого дела, ты знаешь что он сможет найти
кого-то другого, кто сможет занять его место. Ну, так вот, идея состояла в
том, что если буду доброй и ласковой с Его Честью, любым мерзким способом
каким он пожелает, то завещание не будет оспорено.
Я ужасно испугалась, Бобб! Ты знаешь, что твое оставшееся обучение
предполагается оплачивать этими деньгами. Я не знала что делать. Мне нужно
было время, чтобы подумать. Я пообещала встретиться с ним той ночью,
действительно поздно, в ночном клубе.
Бобби, это было ужасно. Я чуть было не взорвалась, там за столиком,
когда старый слюнтяй на минутку вышел из зала. Я не знала сражаться или
бежать. Я испугалась, поверь мне. Внезапно кто-то стоял возле меня и
разговаривал со мной. Я думаю, что это был мой ангел хранитель. Похоже,
что он слышал, что судья говорил мне. Он хотел, чтобы я убежала. Я боялась
его тоже сначала, а затем я увидела его лицо. О, Бобби, это было такое
хорошее лицо! Он хотел дать мне денег еще до того как я сказала нет, он
сказал мне, что я смогу вернуть их когда захочу. Он сказал мне, что нужно
выбираться из города немедленно - садиться на поезд, на любой поезд; он
даже не хотел знать на какой. И прежде чем я смогла остановить его он
успел засунуть триста долларов в мою сумочку и отошел. Последнее, что он
сказал - было назначить свидание судье на следующий вечер. Я ничего не
могла сделать, он был там всего две минуты и говорил практически каждую
секунду. А затем судья вернулся. Я хлопала глазами глядя на старого дурака
как отчаявшаяся женщина, а затем удрала. Двадцать минут спустя я села на
поезд до Элтонвилля и даже не регистрировалась в гостинице, когда
добралась туда. Я подождала пока открылись магазины и купила чемоданчик и
зубную щетку и сняла комнату. Я поспала несколько часов, и в тот же самый
день я нашла работу в единственном в городе магазине грампластинок. Платят
там двадцать шесть долларов в неделю, но мне хватит.
Я пока что не знаю, что делается дома. Я как бы затаила дыхание пока
не услышу, что нибудь. А пока я собираюсь подождать. У нас есть время и
пока, что у меня все в порядке. Я не сообщаю тебе свой адрес, дорогой,
хотя буду часто писать. Не исключено, что Судья Блуэтт сможет как нибудь
заполучить наши письма. Я думаю, что не помешает быть осторожной. Он
опасен.
Вот такая, дорогой, на сегодняшний день сложилась ситуация. Что
дальше? Я буду просматривать домашние газеты и искать все заметки о Его
Бесчестьи Судье и надеяться на лучшее. Что касается тебя, пусть твоя
маленькая квадратная головочка не волнуется обо мне, дорогой. У меня все в
порядке. Я зарабатываю только на несколько долларов в недель меньше, чем
дома, и я здесь в гораздо большей безопасности и работа не тяжелая; музыку
любят некоторые хорошие люди.
Извини, что я не могу сообщить тебе свой точный адрес, но я
действительно думаю, что сейчас лучше этого не делать. Мы можем протянуть
эту историю и год, если нужно, и ничего не потеряем. Учись хорошо, малыш;
я поддерживаю тебя тысячу процентов. Я буду писать часто.
Любящая тебя Большая сестра Кей."
Это письмо, которое нанятый Армандом Блуэттом человек нашел в комнате
старшекурсника Роберта Хэллоувелла в Государственной Медицинской Школе.

- Да - я Пьер Монетр. Входите.
Он отступил в сторону и девушка вошла.
- Вы очень любезны, мистер Монетр. Я понимаю, что вы должно быть
ужасно заняты. И возможно вы совершенно не сможете мне помочь.
- Я возможно не помогу если и смогу, - сказала он. - Присаживайтесь.
Она села на простой фанерный стул, который стоял в конце наполовину
стола, наполовину лабораторной полки, которая занимала почти всю торцевую
стену трейлера. Он смотрел на нее холодно. Мягкие светлые волосы, глаза
временами синевато-серые, временами немного темнее, чем небесно-голубые;
нарочитая холодность, сквозь которую он, с его отработанной
проницательностью, легко мог видеть истинную суть. Она была встревожена,
подумал он; испугана и стыдится этого. Он ждал.
Она сказала:
- Есть одна вещь, которую я должна выяснить. Это случилось много лет
назад. Я почти забыла об этом, а потом увидела ваши афиши и вспомнила...
Может быть я ошибаюсь, но только...
Она сплела пальцы. Монетр посмотрел на них, а затем вернул свой
холодный взгляд на ее лицо.
- Извините, мистер Монетр. Я похоже непонятно говорю. Это все так
неопределенно и так - ужасно важно. Дело в том, что когда я была маленькой
девочкой, мне было семь или восемь лет, в моем классе в школе учился
мальчик, который убежал. Он был примерно моего возраста, и у него была
какая-то жуткая ссора с его отчимом. Я думаю, что он был ранен. Его рука.
Я не знаю насколько серьезно. Я вероятно была последним человеком в
городе, который его видел. Никто его потом не видел.
Монетр взял какие-то бумаги, полистал их, снова положил на стол.
- Я действительно не знаю, чем я могу вам помочь, мисс...
- Хэллоувелл. Кей Хэллоувелл. Пожалуйста, выслушайте меня, мистер
Монетр. Я проехала тридцать миль только, чтобы увидеть вас, потому что я
не могу позволить себе упустить даже минимальный шанс.
- Если вы расплачетесь, вам придется убраться, - проскрежетал он.
Голос был настолько грубым, что она вздрогнула. Затем он сказал, мягко: -
Пожалуйста, продолжайте.
- Спасибо. Я быстро... Только стемнело, была дождливая туманная ночь.
Мы жили возле шоссе, и я зачем-то вышла на заднее крыльцо... я не помню...
не важно, он был там, возле светофора. Я заговорила с ним. Он попросил
меня никому не говорить, что я его видела, и я никогда не говорила, до сих
пор. Потом, - она закрыла глаза, очевидно пытаясь восстановить в памяти
каждую деталь, - мне кажется кто-то позвал меня. Я вернулась к калитке и
оставила его. Но я снова выглянула, и увидела как он залезает в кузов
грузовика, который остановился у светофора. Это был один из ваших
грузовиков. Я уверена в этом. То, как он был раскрашен... и вчера, когда я
увидела ваши афиши, я подумала об этом.
Монетр ждал, его глубоко посаженные глаза ничего не выражали. Вдруг
он похоже понял, что она закончила:
- Это случилось двенадцать лет назад? И, я полагаю, вы хотите узнать
добрался ли этот мальчик до карнавала?
- Да.
- Он не добрался. Если бы он добрался, я бы наверняка знал об этом.
- О... - Это был слабый звук, огорченный, но покорный; очевидно она и
не ждала ничего другого. Она заметно собралась и сказала:
- Он был маленьким для своего возраста. У него были очень темные
волосы и глаза и удлиненное лицо. Его звали Горти - Гортон.
- Горти... - Монетр порылся в памяти. В этих двух слогах было
знакомое звучание, почему-то. Так, где... Он покачал головой. - Я не помню
никакого мальчика по имени Горти.
- Пожалуйста постарайтесь. Пожалуйста! Вы понимаете... - Она
посмотрела на него испытующе, вопрос застыл в ее глазах.
Он ответил на него, сказав:
- Вы можете верить мне.
Она улыбнулась:
- Спасибо. Знаете, есть один ужасный человек. Он когда-то был
ответственным за этого мальчика. Он ужасно обращался со мной; это связано
со старым судебным делом, и он может суметь сделать так, что я не смогу
получить деньги, которые мне причитаются после достижения совершеннолетия.
Они мне нужны. Не для меня; для моего брата. Он собирается стать врачом
и...
- Я не люблю врачей, - сказал Монетр. Если существует большой колокол
ненависти, такой как большой колокол свободы, он звонил в его голосе,
когда он говорил это. Он встал. - Я ничего не знаю ни о каком мальчике
Горти, который исчез двенадцать лет назад. Я не заинтересован в его
поисках во всяком случае, особенно если поступая таким образом я помог бы
человеку стать паразитом и дурачить пациентов. Я не похититель детей и
ничего общего не буду иметь с поисками, которые пахнут этим шантажом в
довершение всего. До свидания.
Она встала вместе с ним. У нее были круглые глаза.
- Я - мне очень жаль. Действительно...
- До Свидания.
На этот раз это бал бархат, использованный с тщательностью,
использованный, чтобы показать ей, что его мягкость это виртуозное
мастерство, притворство. Она повернулась к двери, открыла ее. Она
остановилась и оглянулась через плечо.
- Могу ли я оставить вам свой адрес на тот случай, если когда-нибудь,
вы...
- Не можете, - сказал он. Он повернулся к ней спиной и сел. Он
услышал, как дверь закрылась.
Он закрыл глаза и его ноздри щелочки расширялись пока не стали
круглыми отверстиями. Люди, люди, и их сложные, бесполезные, неважные
махинации. В людях не было никакой тайны; никакой загадки. Все
человеческое может быть выведено на свет, если спросить просто:
- А что это вам дает?...
...Что могли люди знать о форме жизни, для которой идея приобретения
была чужда? Что мог человек сказать о своих родственниках-кристаллах,
живых камнях, которые могли общаться друг с другом и не решались, которые
могли действовать совместно друг с другом и не снисходили до этого?
А что - он позволил себе улыбнуться - что люди будут делать, когда им
придется бороться против чуждого? Когда им придется столкнуться с врагом,
который нанесет удар, а потом не сочтет нужным закрепить его - а затем
нанесет другой тип удара, другим способом, в другом месте?
Он погрузился в понятливые лишь избранным мечты, идя со своими
кристаллами против суетливого, глупого человечества; забыв в своих мыслях
бессмысленные волнения девушки, ищущей давно потерявшегося ребенка, по
каким-то собственным мелким корыстным причинам.
- Эй, Людоед!
- Черт побери! Еще что?
Дверь робко приоткрылась.
- Людоед, там...
- Зайди, Гавана, и говори громче. Я не люблю, когда бормочут.
Гавана бочком вошел, после того, как притушил свою сигару об порог.
- Там человек, который хочет увидеть вас.
Монетр сердито посмотрел через плечо.
- У тебя волосы седеют. Те, которые остались. Покрась их.
- Хорошо, хорошо. Прямо сейчас, сегодня днем. Извините. - Он жалко
шаркал ногами. - А что с этим человеком...
- С меня на сегодня достаточно, - сказал Монетр. - Бесполезные люди,
которые хотят невозможных вещей, которые не имеют никакого значения. Ты
видел ту девушку, которая выходила отсюда?
- Да. Именно это я и пытаюсь вам сказать. И этот парень тоже видел.
Понимаете, он ждал, чтобы повидаться с вами. Он спросил Джонварда, где он
может вас найти, и...
- Пожалуй, я выгоню Джонварда. Он вышла, а не швейцар. Что это за
дела, зачем он приводит людей, которые меня раздражают?
- Я полагаю, что он подумал, что вам следует встретиться с этим
человеком. Важная шишка, - сказал Гавана застенчиво. - Так когда он
подошел к вашему трейлеру, он спросил меня заняты ли вы. Я сказал ему, что
да, вы с кем-то разговариваете. Он сказал, что он подождет. И тут
открывается дверь и выходит эта девушка. Она держится рукой за дверной
косяк и поворачивается, чтобы что-то вам сказать, а этот человек, эта
важная шишка, его просто закоротило. Я не шучу, Людоед, я никогда ничего
подобного не видел. Он хватает меня за плечо. У меня там синяк будет еще
неделю. Он говорит: "Эта она! Это она!", а я говорю: "Кто?", а он говорит:
"Она не должна меня видеть! Она дьявол! Она отрубила эти пальцы, а они
снова выросли!"
Монетр резко выпрямился и повернулся на своем вращающемся стуле так,
чтобы быть лицом к лилипуту.
- Продолжай, Гавана, - сказал он ласковым голосом.
- А это все. Кроме того, что он спрятался за платформой Гоголя и
скрылся из виду, и только поглядывал за девушкой, когда она проходила мимо
него. Она его не видела.
- Где он сейчас?
Гавана выглянул за дверь.
- Все еще здесь. Выглядит скверно. Я думаю, что у него что-то типа
припадка.
Монетр оставил свой стул и выскочил через дверь, оставляя на
усмотрение Гаваны убираться с его пути или нет. Лилипут отпрыгнул в
сторону, с прямого пути Монетра, но недостаточно далеко, чтобы уклониться
от костлявого бедра Монетра, которое сильно задело полную щеку лилипута.
Монетр подскочил сбоку к мужчине, который скорчился позади платформы
для выступлений. Он опустился на колени и положил уверенную руку на лоб
человека, который был липким и холодным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19