Короче, предлагаю открыть ротоновую лабораторию не в
университете, а в лучшем научном центре Столицы, том самом, который
вознесся своими прекрасными корпусами на другом берегу нашего паркового
пруда.
- Нет, ты с ума сошел! Соображаешь, что говоришь?
- Отлично соображаю! Сейчас вы в этом убедитесь.
Кондрат смотрел в окно. На другом берегу озера высились
величественные здания Объединенного института N 18. За десять последних
лет ни один выпускник университета не получил назначения в Объединенный
институт. Раньше нужно было потрудиться на заводах, в других научных
учреждениях, опубликовать толковые исследования, удостоиться ученого
звания и почетной медали - и лишь тогда Объединенный институт
заинтересовывался тобой. Если в университете мы четверо что-то значили
(все-таки из лучших студентов), то на том берегу наше научное значение -
ноль!
Эдуард опровергал наши возражения и рассеивал наши сомнения. Мол,
нужно различать научное значение и научную известность. Научное значение -
это реальная ценность уже сделанных работ. А научная известность - лишь
доведенное до всех извещение, что ты имеешь это научное значение. Так вот,
научное значение мы уже имеем, ибо творцы великого открытия, которое,
правда, еще не открыто, но скоро совершится. А научной известности пока
никакой, ибо, кроме нас самих, никто не знает, какие мы выдающиеся ребята.
Но что трудней приобрести - научное значение, свидетельствующее о твоем
таланте, или научную известность, отражающую отношение к тебе других
людей?
- Итак, научное значение у нас есть, но известности нет, а в
Объединенный институт принимают только известных, - прокомментировала
Адель. - Довольно скудная мысль, доложу тебе, Эдуард.
- Зато из скудной мысли воспоследуют богатые выводы!
Выводы были такие: нужно популяризировать себя. Пусть о нас заговорят
крупные ученые. То, что в старину называлось рекламой. И начать с
оповещения наших профессоров о том, что мы втайне от них разрабатываем.
Второй шаг: каждый выбирает для защиты диплома раздел нашей общей темы. И
третий: на защиту приглашаем самых знаменитых из знаменитостей
Объединенного института.
- Не вижу, как пригласить знаменитостей на студенческую защиту.
- Зато я вижу. И это важней! Вы разрабатываете темы своих дипломных
работ. Остальное сделаю я.
Я пошутил:
- В старые времена одна похоронная компания так себя рекламировала:
"Господин клиент, ваша основная задача - умереть. Все остальное сделаем
мы!" Ты действуешь по рецептам той компании.
- С тем отличием, что буду не хоронить вас, а выводить в большую
науку. Называйте свои темы, друзья.
Кондрат взял тему "Общая проблема применения теории Клода-Евгения
Прохазки о непрерывном нарастании пространства в космосе к разработке
лабораторной модели установки, выводящей энергию вакуума в предметный
мир". Мы трое объявили название труднопроизносимым. Но для Кондрата
точность была важней фразеологических удобств.
Мне досталась разработка ротоновых генераторов, Адель взяла себе
математическую теорию производства энергии путем использования ротоновых
ливней из вакуума. Не могу не отметить, что термин этот - "ротоновые
ливни" - является ее личным изобретением. А Эдуард настроился на
доказательство, что наше изобретение вызовет такой же переворот в технике,
как некогда пар, электричество, ядерные реакторы и солнечные генераторы.
- Будешь научно обосновывать, что надо без отлагательства приступить
к сооружению нам четверым прижизненного памятника? - Адель смеялась, но я
видел, что тема Эдуарда ей по душе.
Вскоре мы представили наш проект в форме четырех разных работ на одну
тему. Уже сама тема поразила университетских профессоров, а еще больше,
что в новой научной теме сразу выделено четыре проблемы и каждой посвящено
отдельное исследование.
Эдуард не ограничился шумихой в университете.
- Друзья, торжественно информирую: на нашу защиту прибудет сам
великий Огюст! - объявил он. - В смысле: академик Огюст Ларр, директор
Объединенного института N 18, выдающийся астрофизик, член тридцати
академий и сорока научных советов - точное их число не подсчитывал, но
если и ошибусь, то в сторону уменьшения.
- Эдуард, ты гений организации! - воскликнула Адель.
- Немножко есть, - скромно согласился он. - Когда я показал академику
отзывы наших научных руководителей, он ахнул, такими мы расписаны
начинающими гениями.
- И ты тоже? - съехидничал я.
- Я - особенно, друг мой Мартын! И не начинающим, а уже полноценным,
в отличие от вас троих... Ибо вы только еще обещаете что-то сделать, а я
широкими мазками живописую реальные последствия ваших пока нереальных
проектов. Это ли не научный подвиг - воздвигнуть гигантское здание на
фундаменте, которого еще нет!
Он хохотал. Кондрат после первой радости стал хмуриться.
- Одно мне не нравится, Эдуард: твое хвастовство! Ты, конечно, хорошо
подвешенным языком мог, как колоколом...
- Не было! - опроверг Эдуард. - Хорошо подвешенный язык не качался,
колокол красноречия не звучал. Было совсем другое. Был сутулый мужчина с
длиннющими ногами и носом размером и конструкцией с боевую секиру предков
и был застенчивый юноша, семенящий мелкими шажками рядом с широко шагающим
по коридору академиком. И были отзывы, которые робкий юноша совал
академику, роняя их от смущения на пол и не мешая академику самому
поднимать их. И был трудный возглас академика: "Да если что здесь написано
хоть наполовину правда, то вы четверо - гении, друзья мои!" Я из
скромности не протестовал против обвинения в гениальности. И тогда он
подвел итог нашей встрече: "Непременно приду на защиту и задам несколько
вопросов". Вот так было.
- Самое главное - мы замечены! - ликовала Адель.
- Самое главное - неизвестные нам вопросы, которые задаст Ларр, -
сказал я. - И возможность оскандалиться на ответах.
- Каждый будет отвечать по своей теме, а общие проблемы возьмет
Кондрат, - постановил Эдуард. - В себе и Адели я уверен, Кондрат одним
своим хмурым видом покажет такую мыслительную сосредоточенность, что любой
ответ примут как откровение. А за тебя, Мартын, побаиваюсь. Ты от обычного
человеческого слабоволия, которое почему-то именуешь научной честностью,
способен на вопрос: "Уверены ли вы, что дважды два четыре?" - нерешительно
промямлить: "Сомнения, конечно, есть, и довольно обоснованные, но с другой
стороны..."
- Буду помнить, что дважды два четыре, и не мямлить.
А затем была защита наших работ - четыре исследования четырех разных
сторон одной темы. Один за другим мы выходили на трибуну - первым Кондрат,
за ним Адель, потом я, завершал цепочку Эдуард. И хорошо завершил, говорил
он лучше нас всех.
В зале сидели гости - Огюст Ларр, знакомый каждому по его портретам,
и рядом с ним большеголовый, широколицый блондин. На него я сразу обратил
внимание, даже красочный Ларр так не заинтересовал меня, как этот
невыразительный человек, - несомненное предчувствие будущих стычек с ним.
Я спросил Эдуарда:
- Ты все знаешь, Эдик. Кто это рядом с Ларром?
- Рыжий? Серый кардинал Объединенного института.
- Кардинал? Разве имеются такие должности в научном штате? И почему
серый? Он, скорее, желтый.
- Надо лучше изучать историю, дружище. Серый кардинал - прозвище
духовника Ришелье, втихаря подсказывавшего своему владыке многие решения.
В общем, тайная сила. Та самая левая рука, о действиях которой ничего не
знает правая. У Ларра он духовник. В смысле - главный заместитель по
второстепенным делам. Понятно?
- Не очень. Но пока хватит.
Директор Объединенного института N 18 обещал задать несколько
вопросов. Он задал один и адресовал его мне. Уверен ли я, что генератор
ротоновых ливней будет работать надежно. Я ответил, что, пока генератор не
сконструирован, остается доверять теоретическому расчету. Ларру понравился
мой неопределенный ответ.
После защиты Ларр подозвал нас четверых.
- Поздравляю, юные друзья! И тема многообещающая, и разработка
солидная. Мы с моим другом Карлом-Фридрихом Сомовым, - он кивнул на
желтоволосого соседа, - хотели бы видеть вас в коллективе нашего
института. Возражения будут?
- Ни в коем случае! - заверил Эдуард. - Трудиться в вашем институте -
предел мечтаний для начинающего ученого.
- Я тоже так считаю. Вам надо подумать, в какой лаборатории вы
собираетесь трудиться.
- В собственной, - твердо заявил Кондрат. - В Лаборатории ротоновой
энергии.
Ни о собственной лаборатории, ни о ее названии мы между собой не
говорили, это была отсебятина Кондрата. Ларр, вероятно, удивился не
меньше, чем мы трое, но не стер улыбки.
- Как думаете, Карл-Фридрих, - сказал он Сомову,найдется ли у нас
особая лаборатория для четырех юных талантов? Название ей уже дано, так
что остается немного - выделить помещение, заказать оборудование,
разработать программу экспериментов, утвердить штат...
- Посмотреть можно, - неопределенно ответил Сомов.
- Завтра ждем вас, - сказал Ларр, - Поскольку научная программа у
вас, кажется, разработана на несколько лет, принесите и ее.
Дома мы набросились на Кондрата.
- Нет, ты сошел с ума! - негодовала Адель. - Представить завтра
программу! Да нам месяца не хватит. Все, что ты Ларру наговорил, -
несерьезно.
- Не все, но многое, - поправил Эдуард. - Что Кондрат выпросил нам
лабораторию - успех. Но успех может превратиться в провал, ибо без
обоснованной программы...
- Программа есть, - сказал Кондрат. - Я ее уже составил.
- Уже составил? Где же она?
- Здесь! - Кондрат хлопнул себя по лбу.

9

Я устал размышлять. Сидеть в кресле и вспоминать прошлое - тоже
работа. И утомительная работа. Проще действовать у стенда руками, чем
перекатывать мысли, как валуны. Я снял оба датчика мыслеграфа,
закрепленные за ушами. Все, что я думал и что разворачивалось в мозгу
живыми картинами, зафиксировано на пленку. Если захочу, она заговорит моим
голосом, покажет, что видели мои глаза в прошлом и сегодня. Интересно,
заметил ли Сомов, что я слушаю его, навесив датчики? Вряд ли! Хоть волосы
у меня не так длинны и не так кудрявы, как у Эдуарда, но уши они
прикрывают. Я засмеялся. КарлФридрих Сомов дьявольски умен. Он мог и не
заметить двух крохотных датчиков за ушами, но он не мог не знать, что я
ими непременно воспользуюсь. Программу воспоминаний на экране дисплея он
заметил сразу. И что любые мои мысли и слова будут фиксироваться, он знал
заранее. Значит, и сам говорил не только для меня, но и на запись.
- Тем лучше, - сказал я вслух и встал. Раньше, работая здесь, я часто
забывал и об обеде, и об ужине. Сегодня забывать о еде резона не было.
Мне захотелось перед уходом еще раз заглянуть в комнату Кондрата.
Бывая тут, он чаще садился на диван, а не за стол. Я поглядел на научный
иконостас над столом: четыре гения, четыре лика - Ньютон, Эйнштейн, Нгоро
и Прохазка, - и сел на диван.
Теперь с противоположной стены в меня вглядывались два физика -
Фредерик Жолио и Энрико Ферми. И я вспомнил, что великая четверка была над
столом с первого дня лаборатории, а эти двое появились незадолго до ухода
Адели и Эдуарда. Эдуард тогда удивился:
- Зачем еще два портрета, Кондрат? К нашей тематике их работы
отношения не имеют.
- Для Мартына, - буркнул Кондрат. - Чтобы не забывал, что ядерщик,
как они.
- Если для Мартына, то повесь их в его кабинете, а не у себя.
Переносить ко мне портреты старых ядерщиков Кондрат не захотел. И
часто всматривался с дивана в оба портрета, что-то выискивал в тонких,
одухотворенных лицах. Я как-то тоже поинтересовался, чем они так
привлекают его.
- Великие ученые, разве ты не знаешь?
- Знаю. Но Эдик прав: портреты Исаака Ньютона, Альберта Эйнштейна,
Доменико Нгоро и Клода-Евгения Прохазки больше отвечают тематике нашей
лаборатории. Будем поклоняться тем, кто нам ближе.
- Что называть поклонением? У этих двоих судьба сложилась по-иному,
чем у Ньютона, Эйнштейна и Нгоро. Те просто творили, шли от одной великой
теории к другой. И Прохазка таков же. А эти отреклись от собственных
великих достижений. Научная трагедия двух гениев, разве не интересно? Тема
для литературного произведения.
Никогда до этого я не замечал, чтобы Кондрата интересовала
литература, живописующая личные драмы. Биографии великих ученых занимали
его гораздо меньше, чем их научные труды.
Больше мы не разговаривали о двух старых физиках. Было не до них...
Я вышел из кабинета Кондрата и направился домой.
Утром я пришел в свой бывший кабинет, как на службу. Опять прикрепил
к ушам датчики мыслеграфа и принялся восстанавливать в памяти прошлое.
Итак, мы четверо стали сотрудниками знаменитого института. И не
просто сотрудниками, а работниками собственной лаборатории. Однако
оказалось, что в этом есть свои неудобства. Лаборатория существовала лишь
на бумаге. Помещения не было: все свободные комнаты давно освоили другие
лаборатории и мастерские.
- Как вы отнесетесь к тому, что институт построит для вас специальный
корпус? - спросил Карл-Фридрих Сомов.
Мы отнеслись хорошо - и совершили ошибку. Даже Кондрат, горячей всех
настаивавший на самостоятельности, вскоре понял наш просчет. Если бы мы
отвоевали себе комнатушку, кого-либо потеснив, работа началась бы
неотлагательно. Но нам сперва проектировали, потом строили, потом
монтировали отдельный корпус. А пока лаборатория создавалась, мы
истомились в безделье. Адель проверяла многократно проделанные вычисления,
Эдуард внедрялся во все отделения института и всюду предсказывал, что на
нас четверых вскоре будут с почтением оглядываться прославленные научные
старцы.
- И ведь верят! - со смехом говорил он. - Считаю, что теперь мы
просто не имеем права быть меньше, чем научными титанами.
- Болтун! - сердился Кондрат.
- Не болтун, а популяризатор. Нечто гораздо более почетное.
Строительство и монтаж лаборатории друзья поручили мне. Но я
провалился. Каждый день приходил к Сомову, каждый день на что-то жаловался
и чего-то требовал. Он обещал ускорить работы - ничего не ускорялось.
Адель первая поняла, что Карл-Фридрих Сомов наш недоброжелатель.
- Он почему-то не терпит нас, но старается не показать этого, -
заявила она. - Я читала в одной старой книге, что был такой термин:
"тянуть резину". Вот он и тянет резину, хотя я сама не очень понимаю, что
это за штука - резина, которую нужно тянуть.
- Которую не надо тянуть! - поправил Эдуард. - Резина - древний
строительный материал, ныне не употребляется. Для чего ее тянули, сейчас
не установить. Но хорошего в этом не было, это точно.
- Разберись! - приказал мне Кондрат. - Не что такое резина, а для
чего ее тянет Сомов. Выясни его истинное отношение к нам.
Но как я мог выяснить истинное отношение Сомова, если он скрывал его
за маской вежливости. На невыразительном лице ничего не открывалось, а в
душу залезть я не мог. Кондрат пошел вместе со мной к Сомову.
- Я его раскрою, Мартын! Сцена будет впечатляющая.
Сцена, разыгранная Кондратом, мало походила на деловое объяснение.
Кондрат обвинил Сомова, что тот намеренно мешает нашим исследованиям,
потому что не верит в их значение. И Сомов немного приоткрылся. В глубоко
посаженных тусклых глазах замерцало что-то живое.
- Вот как - не верю в значение ваших работ? - В голосе, который
Кондрат называл "желтым", послышалась ирония. - А почему должен верить?
Потому, что вам этого хочется? Основание недостаточное. Покажите
результаты, и посмотрим, каковы они.
- Чтобы были результаты, нужно, чтобы мы начали работать, а вы этому
не способствуете! Вы словно опасаетесь чего-то плохого. Вот ваше отношение
к нам.
Он высокомерно усмехнулся. Улыбка редко появлялась на его лице, а
такая - особенно.
- Если бы я опасался чего-то плохого, я вообще не разрешил бы вашей
лаборатории. Но известные сомнения у меня имеются. Наш директор горячо
увлечен вами, у меня такого увлечения нет. Очень надеюсь, что в дальнейшем
вы опровергнете все мои сомнения.
Этот разговор имел два результата: строительство лаборатории
ускорилось и Кондрат возненавидел Сомова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17