– Это прямо беллетристика какая-то! – поморщился Писатель, тонко чувствующий безвкусицу в литературных и жизненных сюжетах (потому отчасти, что в своих коммерческих произведениях строго соблюдал законы безвкусицы). – Не хватает финала: он выигрывает, едет лично доставить свой билет и получить деньги, в поезде у него крадут бумажник, в котором ничего, кроме билета, и нет.– Или, – подхватил Парфен, желая показать, что и его ум способен на творческую фантазию, – получает выигрыш, решает поменять на доллары и его обманывают жулики, оставив без копейки.– Или, – соревновался Писатель, не желая уступить, – он умирает тут же, у экрана телевизора, как только узнает, что выиграл.– Да ну вас, – обиделся Змей. – Я вам про живого человека рассказал, а вы начинаете про беллетристику какую-то. Я могу и один к нему сходить, вот в этом доме он живет, – указал Змей на старый облупленный дом, первый этаж оштукатуренный, второй – деревянный.– Иди, – сказал Парфен, отдавая ему деньги.И Змей ушел.– Вот сейчас он поднимается, – сказал Писатель.– Юрьев открывает дверь, – сказал Парфен.– Змей говорит ему, что хочет дать ему три тысячи долларов, – сказал Писатель.– Юрьев ничего не понимает.– Змей объясняет, как умеет.– Юрьев начинает понимать. Он в первую секунду радуется: удача пришла.– Но тут же до него доходит смысл: нет, это не удача, а суррогат удачи!– И он страшно кричит на Змея. Ему не надо подачек, он играет с судьбой в честную игру!– Пошел прочь, кричит он и норовит столкнуть Змея с лестницы.– Тот спускается, на ходу придавая лицу спокойное выражение.– Нет, выражение легкой досады. И говорит: его нет дома.И как только Парфен с Писателем закончили этот свой ернический диалог, из-за угла дома показался Змей с выраженьем легкой досады на лице.– Его нет дома, – сказал он.– Какая жалость! – воскликнул Парфен. – Может, сходим на работу, в филармонию?– Не надо. Там эта… Соседка там… Сказала, что он в больнице.– Тем более! В больницу к нему пойдем!– Ты дослушай! – рассердился Змей. – Он в больнице, да. А в больнице отделения разные, так или нет? Морг в том числе. Он в морге, в общем.– Тогда… – начал было Парфен, но Змей с такой обидой посмотрел на него, что он умолк.– Ладно, – сказал Писатель. – Ходим, ходим, а время обедать. Давайте купим пожрать чего-нибудь и пойдем, Змей, к тебе. Закусим, выпьем слегка.Так они и сделали. То есть купили по дороге колбасы, сыра, хлеба, бутылочку водки – и вот они дома у Змея, в уютной его комнатушке.Змей полез под кровать. Шарил. Вылез. Осмотрелся.– Что? – спросил Парфен.– Тю-тю.– Что – тю-тю? – заорал Писатель.– Нету денег… Глава восемнадцатая, в которой Писатель и Парфен обличают Змея, ибо Писатель с досадой подумал, что надо было быстрее хватать эти деньги и нести домой – на радость жене и дочерям, он тосковал, что не увидит теперь их счастливых лиц… с другой стороны, дочери стали до того отчужденными, что, пожалуй, элементарного человеческого чувства признательности выразить не пожелают, так как слишком это для отца большая роскошь, обойдется, впрочем, нет смысла заранее огорчаться – денег-то нет; а Парфен признался себе, что втайне с самого момента нахождения денег представлял себе, в каком изумлении вытянется лицо жены (и без того достаточно вытянутое), а он не сразу, нет, не сразу выложит эти деньги, он сначала скажет, что губернатор вскорости покинет губернию и решил напоследок всех помощников щедро одарить – и даст ей тысячу, когда же она наохается и наахается, он скажет, что давно пора бы к чертям собачьим сменить мебель, она возразит: на это тысячи не хватит, он скажет: «Почему тысячи? У меня еще есть!» – и начнет вынимать деньги, раскладывая их на широкой супружеской постели (он почему-то эту сцену в спальне представил), и жена вслух будет считать, на глазах сходя с ума от радости, – и вот уже вся постель застелена купюрами, они берут их в охапки и осыпают себя, а потом обнимаются и… – но тут Парфен подумал с тоскою, что, увы, пусть подло это, но не жене хотел бы он эти деньги бросить к ногам, а той женщине, которая ушла от него, с нею хотел бы он обняться и… – но денег-то нет!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
– Ты лопух, – сказал Змею Писатель.– Ты просто идиот, – констатировал Парфен.– Ты нарочно это сделал! – заявил Писатель.– Ты, может, их перепрятал? – заподозрил Парфен.– У него на это не хватило б ни времени, ни ума, – отверг Писатель.– В таком случае его убить мало! – приговорил Парфен.– Ты абсолютно нищий духом человек, а еще в Евангелии сказано, что у неимеющего отнимется! – заклеймил Писатель.– Ты козел, – втолковывал Парфен.– Ты один раз в жизни в руки получил счастье, но, поскольку оно для тебя в диковинку, ты сумел все сделать для того, чтобы это счастье уплыло из твоих рук! – объяснил Писатель.– Ты урод, – изгалялся Парфен.– Ты еще в детстве поражал меня своим неофитством и нежеланием развивать свой ум и интеллект! – огорчался Писатель.– Ты мундук! – неистовствовал Парфен.– Ты е. п., ш. т., г. с., в. д. е. к.! – не выдержал Писатель.– Мы договаривались не выражаться, – напомнил Змей, глядя в пол.– Не выражаться? – завопил Парфен. До этого он сжимал в руке один из шаров, увенчивающих допотопную металлическую кровать Змея. Когда-то шар плотно был привинчен, потом резьба стерлась и разболталась, Змей еще в детстве, балуясь, отвинчивал-привинчивал шары, – и вот теперь шар держался на штыре нахлобучкой. И Парфен дернул рукой и ощутил шар в руке и, вне себя от ярости, бросил его в Змея.Он промахнулся. Шар шарахнулся в стенку, проломив ее, реечно-штукатурную, – и тут же исчез в дыре.Писатель подошел, осмотрел и сказал Парфену:– Ты его убить мог.Змей поднял голову, сунул палец в дыру и сказал:– Да.– Я мимо бросал, – сказал Парфен, мгновенно вспотев и зная, что говорит неправду.Змей подумал о чем-то и вдруг закричал:– Мама! – и выбежал.Парфен и Писатель молчали.Через пару минут Змей влетел в комнату:– Пошли! Еще есть шанс! Ах, мама, мама, маманюшка!На бегу объяснил: да, в его комнату никто не входит. Кроме матери! А мать – дело понятное, про нее и говорить вроде не надо было. Она, оказывается, решила убраться, увидела сверток. А у Змея, человека очень чистоплотного, о чем не раз упоминалось, есть привычка: остатки еды и всего прочего сворачивать в аккуратные бумажные свертки, а потом выносить в мусорный бак. Вот мать и подумала, что это очередной мусор, и вынесла.– А когда баки эти увозят? – спросил Писатель.– Когда вздумается.– Обычно утром или вечером, – с надеждой сказал Парфен.– У нас ничего не делается обычно! У нас все делается как попало! – закричал Писатель с гражданской болью. Глава девятнадцатаяФима Досталь по кличке Достаевский. Было три, стало семь. Хохот и денежный полет. Нервный шофер. Свалка. Эксперт и проницатель. Чуть не убили Мусорный контейнер оказался пуст.Они стояли вокруг него, глядели на дно.Прилипший обрывок туалетной бумаги выглядел оскорбительно.– Спокойно, – сказал Парфен. – Безвыходных ситуаций не бывает.И он ринулся куда-то, а Писатель и Змей поспешили за ним, почему-то сразу и безоговорочно поверив, что именно Парфен, человек дела и политики, сумеет вернуть деньги. Мы вот всё ругаем политику, думали они второпях, а она иногда – нужна. На кнопочки какие-то нажать – и дело в шляпе. Какие кнопочки надо нажимать, они не знали, но имели представление о том, что в политике происходят самые фантастические чудеса, почему же не случиться чуду заурядному и не в политической, а в человеческой жизни?Парфен, наменяв мелочи для телефона-автомата, влез в будку и стал по памяти набирать нужные номера. Голос его стал озабочен, но не бытовой озабоченностью, не личной, а какой-то особенной, в которой слышалась энергичная и строгая печаль о людях вообще. Он спрашивал о чем-то каких-то Иванов Петровичей и Петров Ивановичей. И добился истины.– Этот участок убирают машины АТХ-1, начальник Иван Иваныч Низовой. Свозят на свалку за город, за Жареный Бугор. Если поедем сейчас туда, то успеем как раз к разгрузке, а то и раньше. Змей, лови мотор!Змей тут же выскочил на дорогу и поднял руку.– Дурак, смотреть надо, кого тормозить! – одернул было его Парфен, но – поздно.Змей, не помнивший, когда последний раз он пользовался услугами такси или частников, не разбираясь в иерархии машин, указывал остановиться не чему там нибудь, а длинному автомобилю представительского класса, мерцающе-зеленого цвета, с темными стеклами.А ехал в нем не кто иной, как Фима Досталь по кличке Достаевский, один из крупнейших легальных бандитов Саратова. Глянув в зеркало заднего обзора и не увидев других машин, Фима понял с изумлением, что эти оборванцы останавливают, как извозчика, именно его! Достаевский возмутился всеми ста пятнадцатью килограммами своего тела. Немотря на тучность, он был ловок в вождении машины (хотя статус не позволял ему слишком часто ездить самому, его обычно шофер возит), он не хотел насмерть давить нахалов, а только – напугать. Вот этого горбоносого, который на проезжую часть вышел и махает клешней. Достаевский сбросил скорость и замигал поворотником, якобы намереваясь остановиться. Горбоносый опустил руку и ждал спокойно, что-то говоря своим спутникам. Тут Достаевский дал скорости (колеса взвизгнули) и рванулся вперед. Удара ощутимого не было, но некое соприкосновение Достаевский ощутил телом машины. Он затормозил и вышел: ему желалось убедиться, что задуманное было выполнено чисто.Горбоносый стоял, скорчившись.– Задел? – спросил Достаевский.Змей, решив, что человек сделал гадость ненарочно и вышел извиниться, сказал правду:– Слегка. Но ощутимо.– Что и требовалось доказать! – удовлетворился Достаевский, вынул из бумажника долларовую сотню и сунул горбоносому за пояс штанов. – Лечись!И повернулся, чтобы уйти.Парфен, выхватив сотню у Змея, подскочил сзади к Достаевскому, поглотал воздух и выкрикнул:– Ты!Тот обернулся.Парфен скомкал купюру и бросил Достаевскому в лицо.– Подавись своей поганой деньгой, гад!Достаевский изумился еще раз. Он даже и не припомнит, чтобы в последние пять лет ему пришлось изумляться два раза подряд. И от этого он даже растерялся (а почувствовав это, изумился в третий раз!!!) и сказал:– Это настоящие деньги. Это доллары!– У самих хватает! – закричал Парфен. И вырвал сотню из кармана, бросив ее рядом со скомканной бумажкой.– Ты кто? – спросил Достаевский.– Я – человек!– Тебе мало, что ли? На еще! – И Достаевский выкинул из бумажника сотню, порхнувшую вниз к двум.– Повторяю – свои есть! – ответил новой сотней Парфен.Достаевский изумился! – Боже мой, кому рассказать, не поверят же, падлы! – в четвертый раз подряд изумился!– То есть они у тебя вот так вот в кармане? – оглядел он мятого небритого Парфена.– Вот так вот в кармане!– А давай, – сказал Достаевский, – спорить: у кого больше, у тебя в кармане или у меня вот тут? – он похлопал по бумажнику.– Давай! – закричал Парфен.– Тут по две, – сосчитал Достаевский. – Три! – и бросил.– Три! – потворил его слово и жест Парфен.– Четыре!– Четыре!– Пять!– Пять!…– Пятнадцать!– Пятнадцать!…– Двадцать пять!– Двадцать пять!По лицу Достаевского тек ручьями пот, Парфен же был величественен и спокоен, и друзья гордились своим товарищем.– Двадцать восемь! – выкрикнул Достаевский.Парфен немедленно ответил.– Двадцать девять, – тише сказал Достаевский – и купюру вытаскивал медленно, вытащив же, заглянул в бумажник.Парфен ответил.Достаевский смотрел в бумажник.– Ну-с? – спросил Парфен. – Игра окончена? – И бросил свою двадцать девятую победную купюру, а для укрепления триумфа – и последнюю тридцатую!Достаевский залез рукой в бумажник, шарил. Полное лицо его, и без того имеющее что-то детское в себе, как у многих толстяков, совсем сделалось мальчиковым, обиженным и расстроенным.И вдруг улыбка начала расползаться по его лицу.Аккуратно вытащил он пачечку купюр и не бросил, а положил сверху прежней россыпи:– Еще тысяча.Парфен с невольной обезоруженностью хлопнул себя по пустому карману.О, как хохотал Фима! Сотрясался он сам (даже страшно стало за него), сотрясался тротуар, люк канализационный подпрыгивал и звякал, машина его огромная мелко подрагивала, а от мощного сапа, сопровождавшего хохот Достаевского, в этот безветренный солнечный тихий прозрачный осенний день поднялся пыльный смерч, который подхватил деньги, взвил их в воздух бледно-зелеными листьями – и они понеслись в разные стороны, полетели – и вот одна пала прямо в руки мужичка, стоящего сиротливо на балконе, который, выпив бутылочку пива, был обруган зверски женой, что позволяет себе при их нищенском состоянии пиво жрать, когда за квартиру семь месяцев не плочено, за свет – полгода, у ней у самой сапоги окончательно прохудились, и мужичок глядел с пятого этажа и думал, точно ли он насмерть разобьется, если прыгнет; а несколько купюр стайкой влетели в форточку кабинета заведующей детским садом, которая пригорюнилась над листком, где написано было: «Завтрак – каша манная, обед – каша пшенная, ужин – каша гречневая»; а вот две бумажки прикрыли на ладони мелочь, а мелочь эту перебирал в унынии молодой человек, желающий купить цветов своей девушке – и непременно розы, хотя бы две, но и на одну не хватало, и вдруг деньги с неба свалились; а вот аж с десяток слипшихся бумажек прибилось к поднятому вороту молодой женщины, она подняла ворот не от холода погоды, а от холода внутреннего, потому что шла на аборт убивать мальчика, которого они так с мужем хотели к имеющимся двум девочкам, – и женщина считает деньги, смеется, плачет, глядит на небо и бежит домой, к мужу…Ничего этого, само собой, не было.Отхохотавшись, Достаевский сказал:– Ну, мужики! Давно я такой балды не ловил! Спасибо! Берите, все ваше – заработали!И сей крутой пахан вперся в свою навороченную тачку, дал по газам, притопил с торчка и уканал с понтом вдаль.– Семь тысяч стало, – сказал Змей.– Без тебя считать умею! – огрызнулся Парфен, чем-то недовольный.Да и в лице Писателя выразилось сомнение.Через минуту они остановили машину попроще и велели гнать на свалку, пообещав хорошо заплатить.Ехали некоторое время молча.– Вот что, ребята, – сказал вдруг Писатель. – Вы ничего не поняли?Змей и Парфен не отозвались. Они поняли – и, кажется, именно то, что хотел сказать Писатель. Но они надеялись, что, может быть, он скажет другое.Но нет, он сказал именно то самое.– В меня стреляли и чуть не попали, – сказал Писатель. – Я чуть не погиб.– Стреляли во всех, – сказал Парфен.– Но чуть не убили – меня! Далее. Парфен, ты чуть не убил Змея. Будешь отрицать?– Я случайно. Я просто рукой взмахнул, а в ней эта железка оказалась…– Это неважно. Мог убить?– Мог.– Далее. Только что Змея чуть не задавило машиной на наших глазах. Так или нет?– Так, – сказал Змей и потер коленки.– Что же получается? – спросил Писатель.– Что? – почти одновременно откликнулись Парфен и Змей, опять-таки прекрасно понимая, что именно получается, но опять-таки надеясь, что Писатель другое имеет в виду. Однако он имел в виду это самое.– Получается, – сказал Писатель, – что не успели мы эти деньги найти, а они уже нам вредят!– А я вам говорил, я говорил! – вставил Змей.– Мы все трое чуть не погибли из-за этих денег. В один день. В течение нескольких часов. Я в такие случайности не верю. Это не случайности. А тут еще четыре тысячи свалилось. Дьявольщина это, братцы. Вот что, – обратился он к шоферу, молодому мужчине лет тридцати, весьма угрюмому на вид, – поверните, пожалуйста, назад. За те же деньги.Тот резко и с видимой досадой остановился, но перечить не стал, выждал момент, развернулся, и они поехали назад.– Допустим, ты прав, – не выдержал через несколько минут Парфен. – Но, в таком случае, тем более нам следует найти эти деньги. Они попадут случайным людям и наделают беды. Надо это предотвратить! Послушай, приятель, – тронул он шофера за плечо. – Мы тут передумали, давай обратно крутанемся.Визг тормозов был ему ответом. Машина остановилась.– Может, сначала решим, куда ехать? – неприязненно спросил шофер.– Если не нравится, найдем другую машину. Мы ведь платим, не так ли? – спокойно ответствовал Парфен.Змей слегка съежился. Для его деликатной души всегда было загадкой, как это люди не боятся свою вспыхнувшую к кому-то неприязнь открыто обнаруживать, но еще больше он уважал тех, кто умеет не обращать на эту неприязнь внимания, а гнуть свою линию. Он хотел бы таким быть.Шофер, что-то тихо шепча себе под нос, стал выворачивать руль.Они опять поехали по направлению к свалке.А Змея так и подзуживало возникшее желание показать, что и он умеет быть властным и строгим и подчинять своей воле других. Но – не придумывалась причина.И вдруг – придумалась.– Я там был один раз, на свалке этой, – сказал он. – Там свои люди, у них свои участки. Нас сразу заметят. Налетят, изобьют. А то и убьют. Жизнь дороже денег! Вот что, любезный, – потянулся он вперед и потыкал пальцем шофера в спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18