При дворе и в замках знатнейших вельмож, старавшихся ввести у себя
великолепие придворного обихода, говорили исключительно по-нормано-фран-
цузски; на том же языке велось судопроизводство во всех местах, где отп-
равлялось правосудие. Словом, французский язык был языком знати, ры-
царства и даже правосудия, тогда как несравненно более мужественная и
выразительная англосаксонская речь была предоставлена крестьянам и дво-
ровым людям, не знавшим иного языка.
Однако необходимость общения между землевладельцами и порабощенным
народом, который обрабатывал их землю, послужила основанием для посте-
пенного образования наречия из смеси французского языка с англосаксонс-
ким, говоря на котором, они могли понимать друг друга. Так мало-помалу
возник английский язык настоящего времени, заключающий в себе счастливое
смешение языка победителей с наречием побежденных и с тех пор столь обо-
гатившийся заимствованиями из классических и так называемых южноевро-
пейских языков.
Я счел необходимым сообщить читателю эти сведения, чтобы напомнить
ему, что хотя история англосаксонского народ после царствования
Вильгельма II не отмечена никакими значительными событиями вроде войн
или мятежей, все же раны, нанесенные завоеванием, не заживали вплоть до
царствования Эдуарда III. Велики национальные различия между англосакса-
ми и их победителями; воспоминания о прошлом и мысли о настоящем береди-
ли эти раны и способствовали сохранению границы, разделяющей потомков
победоносных норманнов и побежденных саксов.
Солнце садилось за одной из покрытых густой травою просек леса, о ко-
тором уже говорилось в начале этой главы. Сотни развесистых, с невысоки-
ми стволами и широко раскинутыми ветвями дубов, которые, быть может, бы-
ли свидетелями величественного похода древнеримского войска, простирали
свои узловатые руки над мягким ковром великолепного зеленого дерна. Мес-
тами к дубам примешивались бук, остролист и подлесок из разнообразных
кустарников, разросшихся так густо, что они не пропускали низких лучей
заходящего солнца; местами же деревья расступались, образуя длинные,
убегающие вдаль аллеи, в глубине которых теряется восхищенный взгляд, а
воображение создает еще более дикие картины векового леса. Пурпурные лу-
чи заходящего солнца, пробиваясь сквозь листву, отбрасывали то рассеян-
ный и дрожащий свет на поломанные сучья и мшистые стволы, то яркими и
сверкающими пятнами ложились на дерн. Большая поляна посреди этой просе-
ки, вероятно, была местом, где друиды совершали свои обряды. Здесь воз-
вышался холм такой правильной формы, что казался насыпанным человечески-
ми руками; на вершине сохранился неполный круг из огромных необделанных
камней. Семь из них стояли стоймя, остальные были свалены руками како-
го-нибудь усердного приверженца христианства и лежали частью поблизости
от прежнего места, частью - по склону холма. Только один огромный камень
скатился до самого низа холма, преградив течение небольшого ручья, про-
бивавшегося у подножия холма, - он заставлял чуть слышно рокотать его
мирные и тихие струи.
Два человека оживляли эту картину; они принадлежали, судя по их одеж-
де и внешности, к числу простолюдинов, населявших в те далекие времена
лесной район западного Йоркшира. Старший из них был человек угрюмый и на
вид свирепый. Одежда его состояла из одной кожаной куртки, сшитой из
дубленой шкуры какого-то зверя, мехом вверх; от времени мех так вытерся,
что по немногим оставшимся клочкам невозможно было определить, какому
животному он принадлежал. Это первобытное одеяние покрывало своего хозя-
ина от шеи до колен и заменяло ему все части обычной одежды. Ворот был
так широк, что куртка надевалась через голову, как наши рубашки или ста-
ринная кольчуга. Чтобы куртка плотнее прилегала к телу, ее перетягивал
широкий кожаный пояс с медной застежкой. К поясу была привешена с одной
стороны сумка, с другой - бараний рог с дудочкой. За поясом торчал длин-
ный широкий нож с роговой рукояткой; такие ножи выделывались тут же, по
соседству, и были известны уже тогда под названием шеффилдских. На ногах
у этого человека были башмаки, похожие на сандалии, с ремнями из мед-
вежьей кожи, а более тонкие и узкие ремни обвивали икры, оставляя колени
обнаженными, как принято у шотландцев. Голова его была ничем не защище-
на, кроме густых спутанных волос, выцветших от солнца и принявших тем-
но-рыжий, ржавый оттенок и резко отличавшихся от светло-русой, скорей
даже янтарного цвета, большой бороды. Нам остается только отметить одну
очень любопытную особенность в его внешности, но она так примечательна,
что нельзя пропустить ее без внимания: это было медное кольцо вроде со-
бачьего ошейника, наглухо запаянное на его шее. Оно было достаточно ши-
роко для того, чтобы не мешать дыханию, но в то же время настолько узко,
что снять его было невозможно, только распилив пополам. На этом своеоб-
разном воротнике было начертано саксонскими буквами:
"Гурт, сын Беовульфа, прирожденный раб Седрика Ротервудского".
Возле свинопаса (ибо таково было занятие Гурта) на одном из повален-
ных камней друидов сидел человек, который выглядел лет на десять моложе
первого. Наряд его напоминал одежду свинопаса, но отличался некоторой
причудливостью и был сшит из лучшего материала. Его куртка была выкраше-
на в ярко-пурпурный цвет, а на ней намалеваны какие-то пестрые и безоб-
разные узоры. Поверх куртки был накинут непомерно широкий и очень корот-
кий плащ из малинового сукна, изрядно перепачканного, отороченный яр-
ко-желтой каймой. Его можно было свободно перекинуть с одного плеча на
другое или совсем завернуться в него, и тогда он падал причудливыми
складками, драпируя его фигуру. На руках у этого человека были серебря-
ные браслеты, а на шее - серебряный ошейник с надписью: "Вамба, сын Без-
мозглого, раб Седрика Ротервудского". Он носил такие же башмаки, что и
его товарищ, но ременную плетенку заменяло нечто вроде гетр, из которых
одна была красная, а другая желтая. К его шапке были прикреплены коло-
кольчики величиной не более тех, которые подвязывают охотничьим соколам;
каждый раз, когда он поворачивал голову, они звенели, а так как он почти
ни одной минуты не оставался в покое, то звенели они почти непрерывно.
Твердый кожаный околыш этой шапки был вырезан по верхнему краю зубцами и
сквозным узором, что придавало ему сходство с короной пэра; изнутри к
околышу был пришит длинный мешок, кончик которого свешивался на одно
плечо, подобно старомодному ночному колпаку, треугольному ситу или го-
ловному убору современного гусара. По шапке с колокольчиками, да и самой
форме ее, а также по придурковатому и в то же время хитрому выражению
лица Вамбы можно было догадаться, что он один их тех домашних клоунов
или шутов, которых богатые люди держали для потехи в своих домах, чтобы
как-нибудь скоротать время" по необходимости проводимое в четырех сте-
нах.
Подобно своему товарищу, он носил на поясе сумку, но ни рога, ни ножа
у него не было, так как предполагалось, вероятно, что он принадлежит к
тому разряду человеческих существ, которым опасно давать в руки колющее
или режущее оружие. Взамен всего этого у него была деревянная шпага на-
подобие той, которой арлекин на современной сцене производит свои фоку-
сы.
Выражение лица и поведение этих людей было не менее различно, чем их
одежда. Лицо раба или крепостного было угрюмо и печально; судя по его
унылому виду, можно было подумать, что его мрачность делает его ко всему
равнодушным, но огонь, иногда загоравшийся в его глазах, говорил о таив-
шемся в нем сознании своей угнетенности и о стремлении к сопротивлению.
Наружность Вамбы, напротив того, обличала присущее людям этого рода рас-
сеянное любопытство, крайнюю непоседливость и подвижность, а также пол-
ное довольство своим положением и своей внешностью. Они вели беседу на
англосаксонском наречии, на котором, как уже говорилось раньше, в ту по-
ру изъяснялись в Англии все низшие сословия, за исключением норманских
воинов и ближайшей свиты феодальных владык. Однако приводить их разговор
в оригинале было бы бесполезно для читателя, незнакомого с этим диалек-
том, а потому мы позволим себе привести его в дословном переводе.
- Святой Витольд, прокляни ты этих чертовых свиней! - проворчал сви-
нопас после тщетных попыток собрать разбежавшееся стадо пронзительными
звуками рога. Свиньи отвечали на его призыв не менее мелодичным хрю-
каньем, однако нисколько не спешили расстаться с роскошным угощением из
буковых орехов и желудей или покинуть топкие берега ручья, где часть
стада, зарывшись в грязь, лежала врастяжку" не обращая внимания на окри-
ки своего пастуха.
- Разрази их, святой Витольд! Будь я проклят, если к ночи двуногий
волк не задерет двух-трех свиней". Сюда, Фанге! Эй, Фанге! - закричал он
во весь голос мохнатой собаке, не то догу, не то борзой, не то помеси
борзой с шотландской овчаркой. Собака, прихрамывая, бегала кругом и, ка-
залось, хотела помочь своему хозяину собрать непокорное стадо.
Но то ли не понимая знаков, подаваемых свинопасом, то ли забыв о сво-
их обязанностях, то ли по злому умыслу, пес разгонял свиней в разные
стороны, тем самым увеличивая беду, которую он как будто намеревался
исправить.
- А, чтоб тебе черт вышиб зубы! - ворчал Гурт. - Провалиться бы этому
лесничему. Стрижет когти нашим собакам, а после они никуда не годятся.
Будь другом, Вамба, помоги. Зайди с той стороны холма и пугни их оттуда.
За ветром они сами пойдут домой, как ягнята.
- Послушай, - сказал Вамба, не трогаясь с места. - Я уже успел посо-
ветоваться по этому поводу со своими ногами: они решили, что таскать мой
красивый наряд по трясине было бы с их стороны враждебным актом против
моей царственной особы и королевского одеяния. А потому, Гурт, вот что я
скажу тебе: покличь-ка Фангса, а стадо предоставь его судьбе. Не все ли
равно, повстречаются ли твои свиньи с отрядом солдат, или с шайкой раз-
бойников, или со странствующими богомольцами! Ведь к утру свиньи все
равно превратятся в норманнов, и притом к твоему же собственному удо-
вольствию и облегчению.
- Как же так - свиньи, к моему удовольствию и облегчению, превратятся
в норманнов? - спросил Гурт. - Ну-ка, объясни. Голова у меня тупая, а на
уме одна досада и злость. Мне не до загадок.
- Ну, как называются эти хрюкающие твари на четырех ногах? - спросил
Вамба.
- Свиньи, дурак, свиньи, - отвечал пастух. - Это всякому дураку из-
вестно.
- Правильно, "суайн" - саксонское слово. А вот как ты назовешь
свинью, когда она зарезана, ободрана, и рассечена на части, и повешена
за ноги, как изменник?
- Порк, - отвечал свинопас.
- Очень рад, что и это известно всякому дураку, - заметил Вамба. - А
"порк", кажется, нормано-французское слово. Значит, пока свинья жива и
за ней смотрит саксонский раб, то зовут ее по-саксонски; но она стано-
вится норманном и ее называют "порк", как только она попадает в господ-
кий замок и является на пир знатных особ. Что ты об этом думаешь, друг
мой Гурт?
- Что правда, то правда, друг Вамба. Не знаю только, как эта правда
попала в твою дурацкую башку.
- А ты послушай, что я тебе скажу еще, - продолжал Вамба в том же ду-
хе. - Вот, например, старый наш олдермен бык: покуда его пасут такие ра-
бы, как ты, он носит свою саксонскую кличку "оке", когда же он оказыва-
ется перед знатным господином, чтобы тот его отведал, бык становится
пылким и любезным французским рыцарем Биф. Таким же образом и теленок -
"каф" - делается мосье де Во: пока за ним нужно присматривать - он сакс,
но когда он нужен для наслаждения - ему дают норманское имя.
- Клянусь святым Дунстаном, - отвечал Гурт, - ты говоришь правду,
хоть она и горькая. Нам остался только воздух, чтобы дышать, да и его не
отняли только потому, что иначе мы не выполнили бы работу, наваленную на
наши плечи. Что повкусней да пожирнее, то к их столу; женщин покрасивее
- на их ложе; лучшие и храбрейшие из нас должны служить в войсках под
началом чужеземцев и устилать своими костями дальние страны, а здесь ма-
ло кто остается, да и у тех нет ни сил, ни желания защищать несчастных
саксов. Дай бог здоровья нашему хозяину Седрику за то, что он постоял за
нас, как подобает мужественному воину; только вот на днях прибудет в на-
шу сторону Реджинальд Фрон де Беф, тогда и увидим, чего стоят все хлопо-
ты Седрика... Сюда, сюда! - крикнул он вдруг, снова возвышая голос. -
Вот так, хорошенько их. Фанге! Молодец, всех собрал в кучу.
- Гурт, - сказал шут, - по всему видно, что ты считаешь меня дураком,
иначе ты не стал бы совать голову в мою глотку. Ведь стоит мне намекнуть
Реджинальду Фрон де Бефу или Филиппу де Мальвуазену, что ты ругаешь нор-
маннов, вмиг тебя вздернут на одно из этих деревьев. Вот и будешь ка-
чаться для острастки всем, кто вздумает поносить знатных господ.
- Пес! Неужели ты способен меня выдать? Сам же ты вызвал меня на та-
кие слова! - воскликнул Гурт.
- Выдать тебя? Нет, - сказал шут, - так поступают умные люди, где уж
мне, дураку... Но тише... Кто это к нам едет? - прервал он сам себя,
прислушиваясь к конскому топоту, который раздавался уже довольно
явственно.
- А тебе не все равно, кто там едет? - спросил Гурт, успевший тем
временем собрать все свое стадо и гнавший его вдоль одной из сумрачных
просек.
- Нет, я должен увидеть этих всадников, - отвечал Вамба. - Может
быть, они едут из волшебного царства с поручением от короля Обсрона...
- Замолчи! - перебил его свинопас. - Охота тебе говорить об этом,
когда тут под боком страшная гроза с громом и молнией. Послушай, какие
раскаты. А дождь-то! Я в жизни не видывал летом таких крупных и отвесных
капель. Посмотри, ветра нет, а дубы трещат и стонут, как в бурю. Помол-
чи-ка лучше, да поспешим домой, прежде чем налетит гроза! Ночь будет
страшной.
Вамба, по-видимому, постиг всю силу этих доводов и последовал за сво-
им товарищем, который взял длинный посох, лежавший возле него на траве,
и пустился в путь. Этот новейший Эвмей торопливо шел к опушке леса, под-
гоняя с помощью Фангса пронзительно хрюкающее стадо.


Глава II

Монах был монастырский ревизор,
Наездник страстный, он любил охоту
И богомолье - только не работу,
И хоть таких аббатов и корят,
Но превосходный был бы он аббат:
Его конюшню вся округа знала,
Его уздечка пряжками бренчала,
Как колокольчики часовни той,
Доход с которой тратил он, как свой. [7]
Чосер

Конский топот все приближался, и, несмотря на увещевания и брань сво-
его спутника, Вамба, которому не терпелось поскорее увидеть всадников,
то и дело останавливался под разными предлогами: то рвал с высокого кус-
та незрелые орехи, то заглядывался под проходившую мимо деревенскую де-
вицу, и поэтому всадники довольно скоро настигли их.
Кавалькада состояла из десяти человек; двое, ехавшие впереди, были,
по-видимому, важные особы, а остальные - их слуги. Сословие и звание од-
ной из этих особ нетрудно было установить: это было, несомненно, духов-
ное лицо высокого ранга. На нем была одежда монахафранцисканца, сшитая
из прекрасной материи, что противоречило уставу этого ордена; плащ с ка-
пюшоном из самого лучшего фламандского сукна, ниспадая красивыми широки-
ми складками, облекал его статную, хотя и немного полную фигуру.
Его лицо так же мало говорило о смирении, как и одежда - о презрении
к мирской роскоши. Черты его лица были бы приятны, если бы глаза не
блестели из-под нависших век тем лукавым эпикурейским огоньком, который
изобличает осторожного сластолюбца. Впрочем, его профессия и положение
приучили его так владеть собой, что при желании он мог придать своему
лицу торжественность, хотя от природы оно выражало благодушие и снисхо-
дительность. Вопреки монастырскому уставу, равно как и эдиктам пап и
церковных соборов, одежда его была роскошна: рукава плаща у этого цер-
ковного сановника были подбиты и оторочены дорогим мехом, а мантия зас-
тегивалась золотой пряжкой, и вся орденская одежда была столь изысканна
и нарядна, как в наши дни платья красавиц квакерской секты: они сохраня-
ют положенные им фасоны и цвета, но выбором материалов и их сочетанием
умеют придать своему туалету кокетливость, свойственную светскому тщес-
лавию.
Почтенный прелат ехал верхом на сытом, шедшем иноходью муле, сбруя
которого была богато украшена, а уздечка, по тогдашней моде, увешана се-
ребряными колокольчиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10