А главное
-- не суйся к Ирен! Обожжешься! Еше чуток сливовой? Черт, уже
четыре часа! Я тебя не гоню, но мне пора в лабораторию. Я и так
сделал исключение только ради тебя.
-- А я потихоньку пойду в гоотиницу. Знаешь, я пройду
через лес, хочу взглянуть на те дома, что стоят не моей земле.
-- Только ты, сынок, там долго не разгуливай, а то как бы
чего не вышло... И один тебе совет -- уезжай поскорее из этой
деревни живых мертвецов.
Опорожнив последний стаканчик сливовой, Тибо направился к
себе в лабораторию, а Ромуальд спустился по склону холма
Лерб-о-Мит и пошел в сторону леса Грет. Но сдалав всего
несколько шагов, он с озабоченным видом повернул назад к домику
и таинственному заводу, трубы которого выплевывали теперь
густой филетовый дым. Тайком подобравшись к зданию под железной
крышей, он осторожно проскользнул за живую изгородь из
бересклета и приник к одному из высоких, узких окон заводе. Как
и все остальные, оно было наглухо задраено толстыми железными
ставнями. Он прислушался. Ничего не слышно. Он обогнул здание и
вошел во двор. Там он услышал приглушенные зьуки, доносившиеся
из-зс стельных дьерей. Сначала -- странное позвякивание, следом
рездались тяжелые удары по металлу, словно кузнечным молотом.
Потом -- мощное булькание, словно разом слили воду из
нескольких десятков ванн, потом что-то заскрежетало и внезепно
вое стихло; следом -- долгое шипение, новые удеры молота и
опять шипение, словно выпустили мощную струю пара и сразу же
вслед за этим -- дикий пронзительный свист, от которого у него
заложило уши. Весьма озадаченный, Ромуальд отошел от двери и
вышел со двора, немного стыдясь, что он шпионит за другом,
тайну которого он должен был бы как раз оберегать. Он шел по
дороге к болоту и лесу Грет и чувствовал, что мозги у него уже
совершенно набекрень -- не прошло и суток, как он приехал в
Кьефран, а он уже узнал столько всего странного. Над макушками
ясеней, окаймлявших водную гладь, перед ним опять возникли
бажни замка. Размахивая руками, он бодрым шагом углубился в лес
по извилистой дорожке, вдоль которой стояло четыре дома,
построенные на его земле. Над зеленоватой поверхностью болота
желтели ирисы и торчали стебли хвоща. Вскоре он земетил за
купой белых ольшин первый из домиков -- старую маленькую ферму,
где жили Машюртены, дурные как чесотка. Цыплята, куры, утки и
индюки резвились на внушительного вида куче навоза. Адьбертина
Машюртен, одноглазая толстуха с раздутыми, бесформенными
ногами, которые отказалась бы рисовать даже кисть Босха, вышла
во двор, неся эерно в подоле передника. Она скорчила ужасную
гримасу, делая вид, что приветливо ему улыбается. Ее муж,
Эмиль, щуплый мужичонка в блузе и при фуражке блином, бывший
железнодорожник, бездельник, который и вил-то от роду в руках
не держал, появился следом за женой и, лицемерно стянув свой
картуз, приветствовал Ромуальда, обнажив свой лысый желтоватый
череп. Гнусная пара долго молча провожала его взглядом, но
когда Ромуальд отошел не довольно почтительное ресстояние, ему
послышалось несколько ругательств, сопровождаемых несмешливыми
возгласами. Пятьюдесятью метрами дальше, также у самой дороги,
окнами на болото и на фоне засохших деревьев, стоял дом
Смирговских -- крытая соломой хибара, в которой теснилась семья
поляков, обосновавшаяся в Кьефране полвека тому назад. Отец был
сельскохозяйственным рабочим, а дочери работали на фабрике
домашней обуви в Шабозоне, соседней деревне. Ромуальд узнал
Ладислава, главу семьи, который был его ровесником и в детстве
чуть невыбил ему глаз, запустив в него камнем. Ладислав
превратился в белокурого мускулистого крепыша. Он пилил дрова
перед домом в окружении пяти младших дочерей -- полуголых
девчонок с уже порочным взглядом, выбежавших из дома при
появлении Ромуальда, держа в руках куски хлеба, намазанные
вареньем. Ладислав Смирговски бросил пилить дерево -- краденое
из леса Грет -- и коротко приветствовал Ромуальда, устремив на
него строгий взгляд своих голубых глаз. Фотограф почувствовал
нечто вроде стыда: его появление явно рассматривалось здесь как
незаконное вторжение. Поляк нанес серьезный урон его лесу:
обширная вырубка образовалась возле дома -- результат
безмерного вандализма этого сельскохозяйственного рабочего.
Еще полсотни метров ходьбы вдоль болота, и за поворотом
Ромуальд увидел притаившуюся в лесу, похожую на шалаш хибарку
Марселя Равале, бродячего энахаря, с которым лучше всего было
не заговаривать, поскольку этот немного тронутый считался
колдуном. Домик был наглухо заперт. Марсель, должно быть,
отправился по деревням вправлять вывихнутые суставы, лечить
воспалившиеся ранки мазями или умело действовать вязальной
спицей, поскольку о пилюлях здесь мало кто имел представление.
Еще пятьдесят метров -- и вот бывшая скотобойня, низкое,
почерневшее, мрачное строение, в котором жили Дантелье,
удалившиеся от дел мясники. Сидя на складных стульях у порога
своего дома, они дышалм свежим воздухом, выставив толстые
животы и широко раскрыв рты -- туда роями влетали и вылетали
обратно мухи. И в этих людях повление Ромуальда не вызвало ни
малейший искры симпатии, какого-бы то ни ыло человеческого
тепла в поведении или во взгляде: потухшие мертвые гдаза ожили
на несколько секунд, загорелись огнем вражды и зависти к тому,
кто шел мимо, легко ступая и беспечно размахивая руками.
Преисполненный отвращения к этой галерее монстров, которые
заглатьвали кислород под кронами деревьев его леса, Ромуальд
вышел к мосту через замковый ров и остановился в
нерешительности. Овцы и козы паслись на том же месте. Сидевшая
в густой траве Ирен помахала ему рукой и радостно вскрикнула.
Высоко подняв голову, с торжественным и высокомерным видом он
вступил на бывший парадный двор Фальгонкуля, ныне
превратившийся в пастбище.
x x x
Ромуальд совершил новую вылазку в замок. На этот раз без
Ирен. Заблудившись в гигантском подземелье и старинных
оружейных залах, на треснувших стенех которых все еще висели
почти напрочь заржавевшие доспехи, кинжалы, секиры и рапиры, по
длинной винтовой лестнице он поднялся в угловую башню. Стоя у
бойницы, он созерцал окрестности до самого горизонте. Вдалеке,
окутанная дымкой все еще теплой осени, виднелась колокольня
церкви в Грей. У подножия стен замка жалесь деревня -- сверу
такая крошечнея, такая ничтожная. По шедшей вдоль замковой
стены дороге двигалось несколько крестьян: один толкал перед
собой тачку с навозом, другой погонял палкой коров. Они
напомнили Ромуальду ползущих по земле слизняков, пауков,
резбегающихся в разные стороны. Эти люди вызывали у него
желание направить на них струю кипящего масла или
расплавленного свинца. Время от времени из трещины в стене
выпадал камень и полго катился в сторону петлявшей внизу
дороги, и вороны, глухо хлопая крыльями, то и дело перелетали с
башни на башню.
Ромуальд спустился не "передный двор" -- луг для овец и
коз -- и поискал глазами часовню. Хоть и с трудом, он вспомнил,
где она стояла и разглядел ее провалившуюся крышу под купой
разросшихся ясеней. Поискав на земле палку, он проложил себе
дорогу сквозь заросли колючек. В тени деревьев ему открылась
зияющая давным-давно отодранной дверью часовня. Когда-то ее
украшали витражи. Спустившись на несколько ступенек, Ромуальд
остановился на кеменной, поросшей мхом лестнице. Склеп был
вскрыт. Вандалы унесли остатки деревянных гробов, позарившись
не золоченые ручки, сняли украшения и реликвии с покойников, но
суеверно боясь Божьей кары, оставили хотя бы кости. Десять или
двенадцать поколений Мюзарденов покоились здесь вперемежку друг
с другом -- целая груда костей лежала на полу разоренного
склепа. Ромуальд различил несколько черепов -- наконец хоть
кто-то улыбнулся ему в Кьефране! Он попытался сосчитать их. Их
было явно меньше, чем нужно, поскольку приходилось выискивать
их глазами. Он вздрогнул, услышав легкий шум. Коза
проскользнула мимо его ног. Появилась Ирен. Дрожащей рукой она
коснулась его плеча, хрупкие пальцы -- он не мог не
почувствовать -- слегка щекотали ему шею.
-- Мальчишки растащили черепа почти всех ваших предков,
мой милый Ромуальд.
Сердце лотарингца в его щуплой груди готово было
разорваться.
-- Дикое кощунство, достойное резве что дикарей. Когда это
случилось?
-- Бе! Да тому уж много лет. Знаете, я еще была маленькой,
в склепе уже кто-то копался. Украли несколько украшений...
-- По счастью, это были только пустяковые бездедушки. У
нас в семье настоящие драгоценности носили живые. Мой... гм...
но только между нами, Ирен, я испытываю к вам большое доверие.
Перед тем как отправиться в Америку, отец взял отсюда несколько
брошей и наиболее ценных браслетов. Другие украшения, по правде
говоря, были ерундой. Но черепа! Черепа, Ирен!
-- Я могу вам кое-что рассказать, то что я знаю наверняка.
Мой хозяин, Габриэль Фроссинет, наш мэр и депутат, взял здесь
себе один череп, вернее, не он, а его сын Феликс взял лет
десять тому назад, еще мальчишкой, когда приходил сюда играть с
другими парнями.
-- Этот хам, паршивый радикал Фроссинет держит череп
одного из Мюзарденов у себя дома?
-- Ну да. Он у него заместо пресс-папье. Это его парень,
Феликс принес. Тот, что теперь учится в Париже, в
Административной школе.
-- А, так сын Фроссинета учится в Административной юколе?
Держу пари, что у него коэффициент интеллекта сто пятьдесят.
Ирен не поняла, о чем это он.
-- Он приедет на Рождество на каникулы,-- сказала она.
-- Этот студент, что ворует черепа?
-- Ну да.
-- Меня прогнали, закидав камнями, могилу моих предков
разграбили, и студент Административной школы и
радикал-социалист в этой воровской шайке! Моя душа лотарингца
больше не может этого выдержать! Я вернусь в Кьефран и вымету
все это поганой метлой ко всем чертям!
-- Я буду вас ждать, Ромуальд,-- ласково оказала Ирен,
прижимаясь к нему.
Он обнял ее за талию, они проскользнули в склеп, на ходу
отшвыривая кости, и легли среди останков... Он нежно взял ее
там, среди Мюзарденов, которые безмолвно и терпеливо взывали к
отмщению.
x x x
Наступила весна семидесятого. Ромуальд за рулем
микролитражки -- он сменил на нее свой фургончик -- мчался по
дороге на Грей. Выехав из Парижа в три часа утра, он направился
в Кьефран. Попытка ограбить своих патронов, фабрикантов
почтовых открыток, самым жалким образом провалилась. Двадцать
один миллион франков наличными так и остался лежать в сейфе
конторы. Один из хозяев застал его на месте преступления. Можно
было бы закрыть глаза на происшедшее по тем соображениям, что
они вместе борются за обшее дело: фабрикант почтовых открыток
также питал склонность к белой лилии. Однако он весьма сухо
выставил фотографа за дверь. Лишившись не только работы, но и
жилья -- воображая, что ему удастся его маленькая кража, он
съехал с квартиры -- Ромуальд возвращался в Кьефран практически
без гроша в кармане. Деревенским есть за что еще больше
презирать его. До деревни оставалось всего несколько
километров. Нужно было искать какой-то выход. Первым делом,
достать денег. Чтобы стать сеньором Кьефрана и навсегда
соединиться узами с той, которую он полюбил: Ирен. И речи не
могло быть о том, чтобы поселиться в бывшем домике охраны, в
полуразрушенных стенах которого он прожил со своей бабушкой с
двадцать девятого по сороковой год. Он заглянул в лачугу перед
отъездом в октябре прошлого года. Она годилась разве что под
склад старьевщика. Но самое страшное -- возвращаться вот так,
ни с чем. Теперь его враги не преминут окончательно с ним
резделаться. И потом, поселясь в Кьефране, на что он будет
жить? Он не станет заниматься сельским хозяйством, это
исключено. Идти работать на Юзенелер, большой завод по
производству шарикоподшипников неподалеку от деревни, ему,
дворянину, тоже не пристало. Сидя за рулем, Ромуальд все думал
и думал о том, как ему быть дальше. При въезде в Грей он
остановился перед бистро пропустить стаканчик, а заодно и
принять какое-то решение. Может вернуться в Париж и повторить
свою попытку? Он вспомнил свои поездки на юг в потоках
достопримечательностей для съемок. Он знал множество адресов,
богатые виллы, которые сейчес, в начале весны еже пустуют. Для
того, кто не совсем дурак -- там было чем поживиться. В первую
очередь он подумал о трех шикарных домах неподалеку от Мужена.
Нестоящие музеи, там полно картин известных мастеров. Ему было
тошно при мысли, что он, Мюзарден, так опустился и вынужден
красть, чтобы составить себе маленький капитал, необходимый для
того, чтобы вновь обосноваться -- с гордо поднятой головой -- в
Кьефране. Но у него не было выбора.
Выйдя из бистро, он сел в машину и двинулся в Кьефран. Но
вскоре свернул в сторону Дижона и взял направление на юг.
x x x
Рик Ван Ковел, молодой крепкий голландец, статный и
широкоплечий как викинг, с длинными светлыми, почти белыми
волосами и такой же бородой, с кирпичным цветом лица, какой
бывает у людей, постоянно находящихся на свежем воздухе,
остановил машину Ромуальда как рез перед выездом на южную
магистраль. Перспективе пилить одному по утомительной дороге до
самого побережья, к тому же отсутствие радио в машине и боязнь
заснуть за рулем, толкнули Ромуальда к тому, чтобы взять
пассажира. Тем хуже для его сидений. Проехав километров триста,
Ромуальд и Рик уже были друзьями как Крокеболь и Ля Гийометт.
Голландец, весьма сносно говоривший по-французоки, веселый, то,
что называется "душа общества", очаровал бывшего фотографа.
После обеда на "Постоялом дворе Генриха III" в Маконе и
последовавшего за ним возлияния на "Винном складе мушкетеров" в
Турноне -- Ромуальд, питавший слабость к местам с королевскими
названиями, сам выбирал зеведения -- последний из Мюзарденов и
его пассажир перешли на ты. Сдержанный по натуре, Ромуальд сам
удивлялся завязавшейся дружбе, но то, что Рик доверительно
сообщил ему на ухо, сыграло не последнюю роль в быстром
сближения между двумя мужчинами.
Рик вел машмну. Ромуальд чрезвычайно оценил это
обстоятельство, оно позволяло ему ресслабиться, развалиться на
пассажирском сиденье с хорошей голландской сигарой в зубах. К
тому же, рисуя заманчивые картины, Рик действовал на него
успокаивающе,-- после Вильфранша он выдал очередную порцию:
-- Надо только нырнуть, чтобы достать, старик. Честное
слово.
Бывший осведомитель, ставший вначале, хиппи, а потом
международным авантюристом, знавший Катманду так же хорошо, как
Балеары, расписывал так, словно он нашел новое Эльдорадо:
-- Побережье Индийского океана, точнее Аравийского моря.
Очень мало кому известное место... Песок и море, практически
больше ничего... Один старый моряк из Норвегии, с которым я
регулярно выпивал в Амстердаме, поведал мне об этом... Поначалу
я думал, что Это чепуха... Но потом...
Местечко у Аравийского моря, где, по словам Рика, находят
необыкновенный жемчуг.
-- А сам-то ты там бывал? -- опросил Ромуальд довольно
скептически, спросонья икая.
-- Да, один раз. Прошлым летом. Вот поэтому я и еду туда
опять. Подожди минуту...
Он сбавил скорость, включил сигнальные фары и поставил
машину на обочине. Распахнув рубашку на широкой волосатой
груди, он рассмеялся. Под рубашкой на голландце был надет
толстый кожаный пояс с карманом. Рик открыл карман и что-то
оттуда достал. Все так же смеясь, он протянул Ромуальду руку:
на ладони лежало три крохотные жемчужины с розовым отливом,
которые отбрасывали невероятный фантастический блеск.
-- Греческое судно ждет меня в Тулоне,-- сказал он.
Путешествие оплачиваешь работой, какую дадут на судне. Если
хочешь попутешествовать, я могу взять тебя с собой, Ромуальд...
x x x
Ромуальд не жалел о том, что отправился с Риком.
Предприимчивый и веселый голландец был послан ему самим
Провидением. Кьефран подождет.
В Южной Аравии, на побережье Аравийского моря, в Аблалахе,
маленьком городке, затерянном в песках на мысе Джифаргатар, на
террасе отеля "Дворец султана", выходящей на огромный пляж,
окаймленный красными скалами, сидели двое приятелей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15