Увы, чем ближе подходил он к величественному
сооружению, тем все очевиднее становилась его дряхлость и
запущенность. Прокладывая себе путь сквозь заросли ежевики,
заполонившей все вокруг замка, Ромуальд в нескольких местах
порвал брюки. Ему пришлось перебираться через поваленные
молнией деревья, длиннющие стволы которых, обгорелые и с
ободранной корой, лежали на толстой подстилке из густого
кустарника. Наконец, он вышел на более или менее приличную
дорожку с колеей, заполненной стоячей водой. Он узнал дорогу на
Грет, которая вела от замка к шоссе и шла мимо болота до самой
лесопилки Пинотонов -- еще одна семейка проходимцев6 --
построенной на холме Лерб-о-Мит прямо при выезде на шоссе
Шабозон-Лез-Эглет.
Болото было совсем рядом. Ромуальд почувствовал его цепкий
запах прежде, чем заметил отливающую всеми цветами радуги
водную гладь с плавающими на ней водяными лилиями. Каждый вечер
лягушки устраивали здесь концерт в зарослях аврана, навевая
ранний сон на жителей деревни. Ромуальд направился к старому
подгнившему подъемному мосту, перекинутому через ров,
превращенный в кладбище сломанных велосипедов, разделанных под
орех автомобилей и просто в общественную помоцку. Пока он,
осторожно ступая, переходил мост, изъеденный жучками, то
спугнул несколько завтракавших на дне рва крыс, которые удрали
через слуховые окна в замок. С десяток мальчишек и трое или
четверо взрослых, среди которых был и жандарм, держась поодаль,
наблюдали за Ромуальдом. Преисполненные любопытства и
неосознанного почтения, они застыли неподвижно на дороге.
Ромуальд вступил на широкий двор, поросший высокой травой и
чахлыми кустиками кизила, ягоды с которых обклевывали дрозды,--
бывший парадный двор Фальгонкуля. Справа за конюшнями высилась
маленькая часовня, витражи которой давным-давно прибрал к рукам
некий набожный и предусмотрительный коллекционер. Посмотрев
налево, фотограф замер,-- бывший павильон, в котором
размещалась охрана замка, ныне ветхая лачуга, по-прежнему стоял
на свое месте -- заколоченный со всех сторон, безмолвный, как
могила. Именно здесь, в этих стенах, покрытых плесенью, прожил
он с бабушкой с двадцать девятого по сороковой год --
одиннадцать лет душевных страданий.
Ромуальд очнулся от задумчивости и тут только заметил
стадо овец и коз, которое паслось во дворе и объедало траву,
его траву. Белокурая девушка сидела на траве и вязала свитер.
Высоко задравшиеся юбки обнажали ее белые, мясистые, здоровые,
просто великолепные ляжки. Молодая особа оторвалась от вязания
и с удивлением остановила взор своих голубых глаз на Ромуальде.
Фотограф сразу же приметил во взгляде пастушки особый чарующий
блеск. Он почувствовал, как сильно дрогнуло его сердце -- и
слегка шевельнулось под ширинкой,-- как только он понял, что
девушка хорошо на удивление, очаровательно прекрасна той
диковатой красотой, которая присуща нашим деревенским девушкам.
"Надо же, уж не Ромуальд ли Мюзарден явился? -- подумала
пастушка Ирен.-- Чутье мне правильно подсказало пригнать стадо
сюда и подождать..."
Она встала, заботливо показав свой зад -- своенравный,
игривый, располагающий к себе и в меру упитанный -- горожанину,
смешавшемуся среди трав -- щеки порозовели, смущенный взгляд.
Она положила вязание на землю, шуганула трех коз и, улыбаясь
как звезда телеэкрана -- еще в совсем юные годы она умудрилась
перенять улыбку у обольстительных парижских красавиц --
направилась, покачивая бедрами, к Мюзардену.
-- Что вам угодно, мсье? -- спросила пастушка.
-- Я, гм,-- замялся сразу поглупевший Ромуальд, вдыхая
здоровый запах полей, какого не купишь в Париже, исходивший от
божественного создания.-- Я, гм, да. Я Рому..., Роро...,
Рому...
-- Ромуальд Мюзарден, держу пари? -- улыбнулась Ирен,
показав свои прекрасные зубы.
-- Да, это в самом деле я.
А Париже ему никогда не доводилось видеть ничего более
возбуждающего, а главное, более здорового и аппетитного,
абсолютно ничего поддельного не было в этой редкостной,
потрясающей девице, крупной и хорошо сложенной, от которой
пахло полевыми травами после дождя и свежим конским навозом еще
в пятнадцати с гаком шагах, и которая плевать хотела на все
институты красоты; настоящая крестьянка из тех, каких больше
почти совсем не встретишь, а если и встретишь, то в редких,
затерянных уголках Франции, в стороне от оживленных
магистралей, вдали от больших дорог.
Ирен провела рукой по своим длинным белокурым волосам,
пряди которых падали ей на плечи словно колосья хлеба под
ласковым ветерком. Ни грамма косметики не было на ее прекрасном
лице, словом, она была из числа тех обитательниц полей и лесов,
которые надевают нижнее белье только с наступлением январских
морозов.
-- Я приехал, гм, взглянуть на замок своих предков,--
улыбнулся Ромуальд.
Он произнес "прэ-эдкоф", красиво поведя подбородком, к
нему понемногу возвращалась уверенность в себе. Он оценивающе,
но не нагло оглядел плутовку:
-- А что... а вы кто же будете?
Он показал рукой на овец и коз, которые перестали жевать и
уставились на него.
-- Эти очаровательные животные ваши?
-- Да. Я пасу стадо нашего мэра, Габриэля Фроссинета. Меня
зовут Ирен. Ирен де Везуль (она произнесла Взуль, как написано
ниже). Де Взуль. Такая вот у меня фамилия, а все потому, что я
сирота, и нашли меня вот уже как двадцать один год на вокзале в
Везуле. Меня отдали под опеку мсье Фроссинету, вот я и пасу его
стадо...
Фроссинет... Фроссинет. Ромуальд порылся у себя в памяти.
Ах, да, еще одна сволочная семейка, богатые фермеры, у них
денег куры не клюют, не амбары, а целые склады всякого добра,
богатеи, а ему завидовали, хотя и был он нищим, мечтали о такой
же частичке "де" перед фамилией, о голубой крови; люди, которым
их собственные свиньи могли бы дать урок чистоплотности:
уважаемые люди, перед которыми снимали шляпу на всех собраниях
фермеров в районе, но которые по-прежнему устраивали уборные в
глубине сада и со шведским презрением относились к тем немногом
ненормальным и округе, кто обзаводился ванными м туалетами у
себя в доме.
-- Хотите, я пойду вместе о вами осмотреть замок? --
любезно предложила девушка.-- А то там все полы в дырах.
Сплошные ловушки. Там опсоно. Того и гляди свалишься
куда-нибудь.
-- С удовольствием, мне...
Она повела рукой словно хотела взять его за руку. Он стоял
вплотную к ней. У него было впечетление, будто он идет где-то в
середине июня по цветущему клеверному полю. Хотелось поскорее
очутиться о ней в каком-нибудь укромном уголке замка, прижать
ее изо всех сил к себе. Мысленно он уже гладил свомми пылающими
руками ее бедра.
-- Пойдемте туда сразу же, да, срезу же туда...-- сказал
он.
Она уже двинулась к обветшавшему крыльцу замка. Он
посмотрел, как она играет бедрами, зад низковат, но не слишком,
посмотрел на ее округлые белые икры, на босые ноги в траве. И
поспешил вслед за ней, мысленно готовый открыть бал, радостная
флейта уже эапела, готовая сыграть все румбы мира.
Мальчишки и мужики так и замерли на мосту, вытаращив глаза
и затаив дыхание.
-- Ну, с этим Ромуальдом дело решенное! -- расхохотался
жандарм.-- Попал в лапы Ирен! Лопух! По правде говоря, лучше бы
он и не возвращался в Кьефрен.
Во время долгого путешествия по совершенно необитаемому
жилищу -- казалось, что обосновавшиеся в его стенах крысы,
летучие мыши, змеи, мокрицы, ночные и дневные пауки и допускать
никого туда не желают -- огромные пустые залы с гибельными
сквоэняками, длиннющие темные коридоры, где, так сказать,
никогда не стихала мало вдохновляющая музыка ветра, комнаты с
проваливающимися полами, камины, забитые камнями и высохшими
трупами сов, кое-какая мебель, совершенно распотрошенная,
остатки рыцарских доспехов, несколько продырявленных картин
предков (дыры вместо глаз, поскольку это все были портреты),--
так вот, во время посещения замка Ромуальд раз пять норовил
облапить ее, повалить на пол, раз даже чуть было не полетев с
лестницы в северном донжоне. Плевать я на тебя хотела! Дуреху
такое, вроде, не привлекало. Она мило шлепнула его по щеке,
сопроводив пощечину многообещающей улыбкой типа "только после
свадьбы".
Закончив осмотр огромного, разваливающегося на куски
здания, они остановились на подъемном мосту, и она спросила, не
подавая вида, что это ее волнует, не собирается ли он зайти к
нотариусу "потолковать о делах". И тогда он хоть и не со всей
ясностью, но уловил во взгляде пастушки огонек вожделения и
расчета, не имеющих ничего общего с деревенской простотой.
Стало быть, никуда не выезжая из своей дыры, девица эта была
просвещена в делах не меньше городских. Вот оно, разлагающее
влияние телевизионных дебатов!
-- Я так надеюсь, Ромуальд, что мы с вами еще
встретимся,-- сказала шутница, положив свои пухлые и нежные как
сдобные булочки руки на плечи фотографу, потом красивыми
пальцами поправила ему узел (увы, только бабочки, а для нижнего
этажа оставались только надежды).
-- Конечно же, Ирен, мне бы так хотелось познакомиться с
вамм поближе... А вам здесь не скучно, с вашимм козами и
баранами?..
-- Мне здесь лучше, чем в Париже, скажите, не тек? Не хочу
я в Париж, понимаете?
-- Нет, нет, что вы... Я вам ничего такого, насколько я
понимаю, и не предлагал...
-- Это ваш замок, Ромуальд, ваш, только ваш. Ну разве
можно так его бросить?
"Нельзя. Но разве поселишься эдесь, получая сто тридцать
бумажек в месяц?" -- с горечью подумал он.
Он пошел к нотариусу, который жил не другом конце деревни.
Самый красивый дом, уступает только дому Фроссинетов.
По домам, притаившись за оконными занавесками, за ним
следили стар и млад. Возвращение Ромуальда стало принимать
серьезный оборот, раз парень собирался говорить о больших
деньгах!
В бистро, на площади, в поле, на мостках, в ризнице жители
Кьефрана спрашивали сами себя, строили догадки -- о том, что
чаще всего крутилось у них на языке -- а есть ли у Ромуальда
деньги. В сороковом у него не было ничего, сумел ли он нажить
себе состояние на стороне? Собирается ли он жить в деревне,
предварительно отстроив, поселиться в своем замке? Не следовало
упускать из виду, что этот засранец еще и владелец земель, на
которых стоят дома достопочтенных людей! Будет ли он мстить за
все те унижения, через которые прошел в детстве?
Сидя на траве в окружении коз и овец и продолжая вязать
свитер для хозяина, Ирен молилась, чтобы у Ромуальда оказалось
много денег. Как долго она ждала своего прекрасного принца (с
туго набитой мошной, резумеется!). Сирота -- никто и ничто,--
кто только к ней не приставал, но она втемяшила себе в голову,
что в один прекрасный день хозяин замка -- а про него говорили,
что он то-ли умер, то-ли разорился, а может, работает где-то не
заводе в Париже или в другом каком городе -- вернется в Кьефрен
и первое, что он здесь увидит, будет она, его мечта, Ирен,
которая вот уже десять лет пасет овец и коз на заросшем травой
дворе замка. Он придет, она соблазнит его, он женится на ней,
она станет богатой и, что самое главное, богатой дамой! Будет
носить фамилию Мюзарден де Фельгонкуль! Она, подкидыш из
Везуля, над которой изголялась вся эта свора глупых и жестоких
деревенских парней! Час возмездия придет! Она возьмет над ними
верх, станет хозяйкой в замке, будет держать их в ежовых
рукавицах, смешает с грязью, заставит есть навоз, налипший у
них на башмаках -- они у нее будут тише воды, ниже травы, эти
грязные и пьяные хари, измазанные в дерьме. Она им отомстит
сполна. Ловко орудуя спицами, она думала о том, что же
происходит у нотариуса. Есть все-теки у Ромуальда деньги или
нет?
x x x
Господин Ферну-Гешьер, толстяк с красноватым лицом знал
наверняка, что у Ромуальда нет ни гроша за душой, что он просто
жалкий пролатарий, из породы тех, кто утюжит булыжные мостовые
столицы. Нотариус был прекрасно осведомлен. Разумеется, дорога
и лес Грет, болото и замок-развалюха по-прежнему принадлежали
Ромуальду, но все это почти ничего не стоило (нотариус даже не
счел нужным разыскивать его), во всяком случае, начиная с 1940
года не объявилось ни одного серьезного покупателя.
Нотариус даже не предложил своему посетителю сесть.
Ромуальд так и остался стоять посреди кебинета, стены которого
украшали редкие издания произведений Бальзака.
-- Время у меня на вес золота, мсье,-- сухо заявил
Ферну-Гешьер.
В нескольких словах он довел до сведения последнего из
Мюзерденов, что на его скудные эемли и замок пока не нашлось
серьезного покупателя.
-- Вы же знаете, никто сюда не заглядывает,-- сказал
нотариус, восседая за огромным письменным столом и теребя в
пухлых ручках очки в золотой оправе.-- Надо бы дать объявления
в газетах Везуля, Дижона, Парижа. Да кто, по-вашему, полезет
сюда? Замок Фальгонкуль? Но, мой бедный друг, о нем никто не
знает. К тому же там одного ремонта на сотни миллионов... Все,
того и гляди, рухнет... Всяк, кому ни взбредет в голову, может
забраться в него. Земля даже не охраняется, ни ограды, ничего!
А что до леса... Мой бедный друг, на продажу здесь идет
настояший лес, а не такой сухостой как в Грет. К тому же
деревья там почти полностью сгнили на корню. Земля перенасыщена
влагой, эагнивает, болото все растет и растет, наступает на
лес. Да вы, неверное, и сами могли в этом убедиться во время
вашей прогулки...
С вырежением глубокого презрения и одновременно огорчения
на толстом, лоснящемся лице гурмана он спросил:
-- А чем вы занимаетесь, там,... в этом... как его...
Париже?
-- Я фотограф. Снимаю для почтовых открыток,-- страшно
стесняясь, признался Ромуальд.
-- Понятно. И вы хотите... гм... поправить ваши финансовые
дела?
-- Но я вовсе не хочу продавать! -- вскричал в приступе
гнева Ромуальд, которого почти вывел из себя этот раскормленный
ублюдок.
-- Между нами говоря, это было бы гораздо
предпочтительнее,-- сказал нотариус.-- Уж не думаете ли вы в
самом деле поселиться в Фальгонкуле? Стоит еще, правда, тот
домишко, где вы жили с бабушкой, но он тоже не пригоден для
жилья: там нет пола, крыша прогнила, дымоход завален и бог
знает, что еще... Все эти старые развалины, а иначе их, мой
милый и не назовешь, очень тяжелое бремя для коммуны, тяжелее,
чем что-либо другое. Даже чтобы снести все это, нужны деньги.
Ваше... родовое достояние тяжелое бремя. Тяжелое, очень тяжелое
бремя. Я деже не знаю, что вам и посоветовать. Не говоря уж о
том, что браконьеры, всякие там бродяги, случается, забредают
на ночлег в замок. Об этом мне как раз говорил в прошлое
воскресенье жандармский капитан на банкете Товарищества бывших
военнослужащих 517-го... Ваш замок (грубая и язвительная
усмешка), если можно так выразиться, эти ваши руины очень
тяжелое бремя, очень, очень тяжелое. Вы что-то хотите сказать?
-- Он приподнялся со своего кожаного кресла.-- Нет, ничего? --
Он вновь уселся, сразу поскучнев, поскольку Ромуальд,
уязвленный в своей гордости, доведенный до крайности тем, что
им помыкает этот грубиян, бросил ему:
-- Перед вами, мэтр, Мюзарден де Фальгонкуль!
-- Понимаю, мой друг, все понимаю, но... что ж вы
хотите...
Достав из ящика столь толстый гроссбух, он полистал его:
-- В 1949 некие жители Тула, будучи здесь проездом по Бог
весть какой недобнооти, спрашивали меня относительно ваших
земель и особенно -- ладно, назовем его так для простоты --
замка. Мы обо всем договорились, но, осмотрев Фальгонкуль, они
словно испарились, предварительно пообещав -- классическая
фраза, которая все сводит на нет,-- что они мне напишут. Так
или иначе, но я не знал, где вас разыскать... Далее, в 1956
один американец, турист, справлялся... Э-э, замок показался ему
занятным, особенно из-за его древности -- я дал ему понять, что
речь идет о сооружении XIV-го века -- и возможно он хотел, как
это у них принято, резобрать его по камешку и отправить в
Штаты. Но и на этот раз, дорогой мой, я не смог вас найти! Где
вы обитали? Что с вами приключилось? После смерти вашей бабушки
вы скрылись как воришка.
-- Вы могли бы спросить у Грезийи де ля Пульпиньер, Ле де
Буанантей, Ле Фюльтанзар де Менилькур -- я думаю, все они еще
живут во Франш-Контэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15