Поначалу разговор шел как бы ни о чем,
но потом Ромуальд попросил графа соблаговолить раскошелиться на
благородное дело. В двух словах он объяснил владельцу замка,
что является членом и казначеем организации "Движение
монархистов за цивилизацию" и показал свой членский билет, в
правом верхнем углу которого на фоне карты Франции была
изображена сидящая девушка в национальном костюме и с лилией в
руке.
-- Мсье граф, мы крайне нуждаемся в средствах.
-- Вы и впрямь верите, мой юный Друг, что чего-нибудь
добьетесь? Здесь же почти не осталось монархистов... Но конечно
же, Боже мой, вот, возьмите хоть это.
Он открыл шкатулку и протянул Ромуальду 500 франков.
"Сказать ему или нет?" -- не раскрывая рта, соображал
фотограф целых три минуты, показавшихся ему нескончаемыми. Мозг
его лихорадочно работал. Пока Ромуальд раздумывал, хозяин дома
вежливо ждал, когда же он соизволит убраться прочь. Бледное
лицо старика сделалось еще суровее от появившейся на нем печати
надменности и брезгливости, и по тому, как он барабанил
пальцами по подлинному столику времен Директории, чувствовалось
охватившее его нетерпение.
Уже тридцать лет Ромуальд носа не казал в эти края. Может,
граф был знаком с его отцом?
-- Я Ромуальд Мюзарен де Фальгонкуль,-- пролепетал
заштатный фотограф.
-- Кто вы? -- вздрогнул владелец замка
-- Сын барона Мюзардена...
-- Что за чушь вы мне тут несете? -- с раздражением и
презрением в голосе произнес граф.
-- Не соизволите ли взглянуть на мое удостоверение
личности?
Поместный дворянин посмотрел на стоптанные башмаки
Ромуальда, купленные в супермаркете за четыре тысячи монет:
башмаки горемыки, паршивца, не знающего Бога, не имеющего ни
дома, ни семьи.
-- Выход у вас за спиной, приятель..
-- Умоляю вас, поверьте мне...
-- Охотно вам верю, досточтимый мсье. Но ваш отец, мсье,
самоубийца, а в моем доме строго придерживаются католической
веры. Сделайте милость, уйдите. Боже мой, до чего вы
докатились! Какая была гордая и благородная семья... И зачем
вашему отцу было ехать в Америку? Что, он не мог жить здесь,
среди своих, жениться на местной девушке?
-- А вы не знаете, э... замок моих предков все еще цел? --
и не думая тронуться с места спросил Ромуальд.
-- А вы сами не знаете? Ну, это уж слишком! Разумеется,
Фальгонкуль стоит, как и прежде, это точно. Только вот
развалился. А вы что, никогда там не бывали?
-- Жил там, в детстве. Я снова здесь впервые за тридцать
лет.
-- Держу пари, что вы живете и работаете в Париже, стали
там пролетарием. Так, ведь?
-- От вас, граф, ничего не утаишь. Но я все же пытаюсь
этому сопротивляться и борюсь за короля Франции.
-- Так значит, ваш нотариус не извещал вас о состоянии
ваших дел?
-- Нет. По правде говоря, у меня и нет нотариуса. Я ж
простой бедняк.
-- Гм. Вы пешком? Или, может, вы на велосипеде?
-- Да нет, у меня машина. Как у каждого рабочего нынче.
-- Как же, как же, я как-то об этом забыл. А то я бы велел
Топену, моему слуге, запрячь Тамбура в двуколку и довезти вас
до Кьефрана. Так, прогулки ради. А деревня, знаете ли,
представляет собой печальное зрелище. Запустение. Муниципалитет
там из кожи вон лезет, чтобы привлечь туристов, да только
знаете..
Ромуальд ушел. Графская болтовня его больше не
интересовала Он впрыгнул в свой фургончик и направился в
Кьефран.
По дороге он, мало помалу, начал с волнением узнавать
места своего детства. Лес Кайет, куда он ходил собирать ежевику
и сбивать орехи вместе со своими приятелями, маленькими
негодяями, сыновьями фермеров и рабочих, которые работали в
Грей. Лес Юрт, где в тринадцать лет он впервые в жизни обеими
руками мял женский зад, то была Марта Офрани из табачной лавки,
наипервейшая сучка, носившая исключительно фиолетовые чулки и
лишившая девственности трех кюре этой округи. Потом появился
пруд Берж, по-прежнему, как и тридцать лет назад, переполненный
нечистотами, в котором плавало несколько рахитичных уток и
который подступал к стене фермы Криспенов, форменных сволочей,
для сыновей которых он был просто козлом отпущения. Как только
он станет депутатом от этого края вандалов, эту ферму сотрут с
лица земли в первую очередь. Он велит проложить там дорогу.
Деревня была близко, и его сердце заколотилось еще
сильней. Он увидел возвышавшуюся вдали колокольню, за лесом
Грет, в котором вперемежку росли орешник, бук и дикая груша и
который принадлежал ему.
Волоча ноги, по шосе шагало несколько деревенских,
отмолотивших свое поле, с лиловыми от чрезмерного потребления
вина лицами. Телевизору еще не удалось отвратить их от бутылки.
Хитрые, нескромные взгляды в сторону тащившегося с черепашьей
скоростью фургончика. Но негодяи его не узнали. Они ушли прочь,
злословя в свои жесткие усы. Ромуальд продолжал ехать вперед. К
своему великому удивлению -- не шутка ли это,-- он прочел на
щите, установленном у обочины перед въездом в деревню: "Кьефран
и его богатый рыбой пруд... его скалы... старый колодец XVII-го
века... (это колодец Эвариета Аншеляра, куда в 1912 году
бросилась из-за неразделенной любви Маринетта и куда в августе
1918-го бросили двух взятых в плен немцев)... знаменитый
каменный дуб, посаженный в 1789 году..."
"Во дают!" -- подумал Ромуальд и тут же нажал на тормоза.
Машина застыла посреди дороги. Он снова перечитал надпись на
щите:
"Кьефран и его величественный феодальный замок..."
"Боже милостивый! Да это же мой замок! Так дело не пойдет!
Надо будет заставить их убрать этот щит! Завлекать туристов в
этот рассадник грязных взей моим замком, моими развалинами! Вот
сволочи!"
-- Давай трогай, эй ты, хрен! -- заорал ему крепкий и
плотный мужик, восседавший высоко над землей на тракторе,
остановившемся позади фургончика.
Ромуальд тронулся с места, но ехал не спеша, а трактор шел
следом вплотную за его драндулетом. За поворотом дороги, над
зубчатой стеной плешивых елей он увидел два гордо вознесшихся
донжона, соединенных галереей, надменный руины замка
Фальгонкуль.
x x x
Ромуальд знал, что если взять сразу влево по дорожке,
ведущей к Поммет вдоль болота -- двести метров стоячей воды, в
которой гнило несколько ольшин и от которого шло такое
зловоние, что даже мальчишки не решались забираться сюда играть
из-за чудовищно мерзкого запаха -- так вот, если идти этим
коротким путем, то можно быстро дойти до ворот дедовского
замка. Но Ромуальд не хотел поднимать тревогу. Он знал, что
из-за занавесок домишек, мимо которых он проезжал, и которых
становилось все больше и больше по обеим сторонам дороги, за
еле ползущим грузовичком наблюдают деревенские жители. Если
направиться прямиком к благородным руинам, это вызовет вопросы.
Он не хотел, чтобы его узнали. Во всяком случае, не сразу. Он
покатил дальше к центру деревни, по-прежнему бросая
меланхолические взгляды на замок, который вырисовывался вдали
на фоне светлосерого неба, возвышаясь над верхушками деревьев.
Сильное волнение вновь охватило его. Подумать только, ведь он
не был на этой улице с сорокового года! Сколько воды, сколько
крови утекло с тех пор! Он проходил военную службу неподалеку,
в Оксон, но ни разу не сделал попытку заехать в родные места,
настолько они были ему ненавистны. И даже потом, став
фотографом, он всегда избегал района Грей -- Везуль. Но на этот
раз он решился. Он вернулся на родину! Какая-то таинственная
сила заставила его вернуться сюда. Его не оставляло смутное
ощущение, что вернулся он недаром.
Стоявшие на порогах домов мужички смотрели, как он
проезжает мимо, без тени робости пытаясь разглядеть его -- в
деревне робких мало. Вскоре Ромуальд увидел своего первого
врага: Арсена Мальвейера. Он узнал его по горбу и стеклянному
глазу. Они были ровесники. Эта сволочь стала полевым жандармом.
Арсен с любопытством косился на него целым глазом, хотя и этот
глаз уже еле-еле видел из-за принятия алкоголя, который он
нещадно глушил с восьми лет, и который тек в его венах, щедро
влитый туда его предками -- винокурами. Жандарм стоял,
прислонившись к перилам моста через Одюизу. Он скручивал
сигарету, нагло с ненавистью вглядываясь в Ромуальда. Как это и
положено хорошему жандарму, он пытался разглядеть номерной знак
фургончика. Ромуальд знал, что если в ближайшие двое суток в
деревне своруют яблоки или кур, то номер его машины будет тут
же передан в жандармское управление. Какому неосторожному или
просто чокнутому туристу могла прийти в голову нелепая мысль
забрести в эту мрачную деревню?
Фургончик выехал на церковную площадь. В этот час она была
пуста. Все мужчины еще в поле, а женщины заняты стиркой или
любовью в постели с кюре, с кем-нибудь из жандармов или с
удалившимся на покой старикашкой. Гостиница "Модерн"
по-прежнему стояла здесь, напротив церкви. Единственный кабачок
в деревне, где по воскресеньям после мессы неизменно собирались
страждущие. Эту гостиницу, хлипкое строение, на крышу которого
не рискнула бы сесть даже ворона из боязни сломать себе лапу --
по-прежнему держит семья Мюшатр, Недоверчивые и
недоброжелательные, эти люди переселились сюда из Бресса в
конце прошлого века. Ромуальд все еще ощущал на правой лодыжке
прикосновение раскаленного железа, которым братья Мюшатр
прижгли ему ногу в тридцать пятом году. Подлые твари, без Бога,
без родины. Подумать только, ему придется провести ночь в этой
ужасной гостинице.
И все же он объехал всю деревню, высматривая, не открыл ли
кто случаем -- бывают же смельчаки! -- другую гостиницу в этом
треклятом уголке. Другой не оказалось. "Что же, поехали в отель
"Модерн"!"
Ромуальд поставил машину на стоянку между каким-то
драндулетом и старинным Розенгартом, в котором вместо заднего
сиденья лежали перевязанные проволокой охапки соломы, а из-под
капота торчала ржавая рукоятка. Со всей возможной осторожностью
он вошел в сумрачный зал кафе-гостиницы, царство мух, как живых
и жужжащих над стойкой и столиками, так и мертвых, прилипших к
зеркалам и стеклам. Маленький человечек с хитрой мордой и
всклокоченной рыжей шевелюрой, в коричневых брюках и толстой
желтой вязаной фуфайке появился из задней комнаты, на губах его
играла неприятная улыбка. Ромуальд сразу же признал Адриена
Мюшатра, одного из своиз мучителей. Но Адриен его, похоже, не
узнал. Ромуальд заказал себе вина и устроился за столиком в
углу.
-- Номер найдется? -- спросил он через минуту хозяина, все
еще стоявшего в дверях у него за спиной, скрестив на груди
руки, и делающего вид, что он смотрит на площадь, а на самом
деле следившего за тем, чтобы этот чужак не смотался, не
заплатив. Человек с раскаленным железом подошел к Ромуальду,
положил толстые, в бородавках руки на край стола и наклонился к
нему и деланно улыбаясь, отчего его всего перекосило, сказал:
-- Непременно, мсье. Мсье, наверно, приехал на
празднование дня Всех Святых?
Ромуальд пробормотал что-то неразборчиво себе в усы, вовсе
не желая сообщать что-либо о себе этой обезьяне. Адриен Мюшатр
протянул Ромуальду карточку постояльца. Разъездной фотограф
нашарил авторучку и -- заколебался. Написать вымышленное имя? В
задумчивости он поскреб кадык, заказал еще вина. Хозин, волоча
ноги, пошел за ним. В это время какой-то тип вошел в зал, и из
задней комнаты тотчас же появилась маленькая смуглая женщина,
слегка сутулая, с угрюмым и неприятным лицом. Она подала
пришедшему белого вина, так что тому и заказывать не пришлось.
Когда Ромуальд повернулся, чтобы разглядеть рожу пьяницы, тот
уже опрокинул стаканчик, и добрая женщина наполнила его снова
и, не закрывая кувшин пробкой, заботливо ждала, когда клиент
снова подвинет к ней пустой стакан своим толстым и красным как
морковка пальцем с огромным грязным ногтем.
Полевой жандарм -- а это был он -- и хозяйка заведения
округлившимися слезящимися глазами в упор смотрели на
Ромуальда. Подошел хозяин с ключом от комнаты, который он дотал
из ящика стола, и в тот же миг оттуда выпрыгнула мышь,
кинувшаяся бежать между столиками. Ромуальд встал, изобразив
гримасу, похожую на улыбку:
-- Пойду возьму вещи... из машины...
Он вышел из гостиницы. С десяток деревенских мальчишек и
двое-трое трясущихся стариков стояли вокруг его машины. Тут же
было несколько уток и кот. Проложив себе дорогу, он открыл
заднюю дверцу и начал выгружать свое снаряжение: фотоаппарат в
футляре, сложенный штатив, коробки с пленками и
фотографическими пластинками, сумку с фотопринадлежностями,
чемоданчик с образцами открыток и, наконец, чемодан со своими
вещами -- белье, пижама, туалетный прибор, несколько пар чистых
кальсон (ему случалось недели по три бывать в дороге, чтобы
найти и снять для открытки какой-нибудь памятник или красивый
вид). Он поставил багаж на асфальт, чистый, хотя и желтоватый
от сухого навоза. Деревенские по-прежнему стояли возле машины,
засунув руки в карманы и разглядывая его башмаки и брюки.
Медузы. Кьефран затерялся вдали от крупных автодорог, и
очевидно, что ни пруд с рыбой, ни дуб времен революции вместе
со старым колодцем, ни даже руины феодального замка не смогут
привлечь сюда туристов. Тем не менее, грамотность и
электричество проложили себе дорогу и в эту глушь.
Подхватив свои монатки, Ромуальд вернулся в гостиницу и
прошел в зал.
-- Вы могли бы оставить все это в машине,-- сказал ему
рыжий. -- Здесь воры не водятся.
Ромуальд отсутствовал всего ничего, однако за это время
народу в кафе прибавилоь. Кроме жандарма и четы хозяев было
семь или восемь мужланов, сельскохозяйственных рабочих в синих
шоферских комбинезонах и сапогах, перепачканных навозной жижей
до самого верха. Стаканы с белым вином выстроились на стойке,
туда же забрался кот, которого он только что видел у своего
фургончика. Деревенские пялили глаза на Ромуальда, молча
посмеиваясь в свои усы с затерявшейся в них соломой. У
присутствующих женщин вид был злобный. Кроме хозяйки здесь была
еще толстая и коротконогая баба, рыжая, с белой кожей, и рябая
-- Мариетта Фалленан, Ромуальд сразу узнал ее по шишке на
подбородке: он завалил ее в ризнице весной тридцать девятого.
Подойдя к столу, он заметил лежащую возле недопитого
стакана с вином свою гостиничную карточку, в которую
фиолетовыми чернилами было вписано крупно и неумело: "Мюзарден
де Фальгонкуль Ромуальд Дезире Жозеф. Родился в Америке в 1925
году". Итак, негодяи в конце концов его узнали!
-- Привет, Ромуальд! -- ухмыльнулся хозяин гостиницы.--
Что, вернулся в родные края?
-- Черт возьми, тебе что, признаться было трудно? --
накинулся на него полевой жандарм.
Они дружно рассмеялись. Их глаза блестели от смеха, но
плотно сжатые губы выражали ненависть. Ромуальд почувствовал,
будто раскаленным железом провели по его ногам, будто яротный
град камней полетел ему в лицо. "Бог мой, зачем я приехал сюда?
Что мне тут понадобилось? Я мог бы преспокойно полюбоваться
замком, и не оставаясь на ночь в этой проклятой гостинице".
x x x
После кошмарной ночи, проведенной в единственной более или
менее пригодной для жилья комнате гостиницы -- с видом на пруд
(тот самый, которым завлекали туристов), знаменитая рыба
которого жирела на навозной жиже, машинном масле и неисчислимых
отбросах, плавающих по его поверхности,-- набив себе перед этим
желудок тушеной капустой с цесаркой, которую его буквально
силой заставили съесть вчера вечером, запивая белым вином,
"чтобы отметить его возвращение на родину", так вот, после
кошмарной ночи, в течение которой он вновь и вновь вспоминал
самые жестокие и самые кровавые эпизоды своего мученического
детства, он встал, сделал несколько упражнений, поглазел,
отхлебывая большими глотками кофе с молоком, на гадкий пруд за
окном и отправился на прогулку по деревне, где за каждым его
шагом следили, каждое его движение изучали и взвешивали те, кто
не пошел в поле и ждал, когда он проснется. Ромуальд направился
прямиком к лесу Грет, а оттуда -- к замку.
Когда смотришь на Фальгонкуль издалека, то вид у него все
еще горделивый. Два донжона, четыре угловые башни, дозорная
башня, высокие парапеты стен с бойницами стояли в окружении
деревьев и создавали впечатление совершенно целого
средневекового замка наподобие тех, что показывают в "Вечерних
посетителях".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15