— Врач приехал?
— Квартальный врач только что заходил и подтвердил факт смерти, которая и без того очевидна… Я вызвал судебно-медицинского эксперта, жду его и представителя прокуратуры с минуты на минуту…
Мегрэ повернулся к Лапуэнту.
— Позвони-ка Моэрсу, пусть сейчас же приедет со своими людьми… Нет, не отсюда… Здесь на телефонных трубках могут быть отпечатки пальцев… Поищи какое-нибудь кафе или автомат поблизости.
Он снял пальто, затем шарф, так как после почти бессонной ночи от стоявшей в комнате жары у него кружилась голова.
Комната была просторной. Пол покрывал светло-голубой ковер, а мебель, хотя и разного стиля, была дорогой и подобрана со вкусом.
Обходя кругом письменный стол в стиле ампир, чтобы лучше разглядеть убитого, комиссар заметил возле бювара фотографию в серебряной рамке.
Это был портрет молодой женщины с печальной улыбкой, державшей на коленях годовалого ребенка, рядом стояла девочка лет трех.
Нахмурив брови, он схватил портрет, чтобы разглядеть его поближе, и увидел на лице женщины шрам, идущий от левого глаза к уху.
— Это его жена?
— Полагаю, что да. Я попросил посмотреть наши реестры. Она записана под именем Эвелины Наур, до замужества Виемерс, родилась в Амстердаме.
— Она находится в доме?
— В ее комнату стучали и, не получив ответа, открыли дверь. В помещении некоторый беспорядок, но постель не смята…
Мегрэ наклонился над скрюченным телом, но увидел лишь половину лица убитого. Насколько он мог судить, ни к чему не прикасаясь руками, пуля проникла в горло, разорвав сонную артерию, отчего на ковре разлилась впечатляющая лужа крови.
Наур был небольшого роста, полноватый, начинающий лысеть человек с короткой черной бородкой. На холеной левой руке было обручальное кольцо, а правой он сжимал горло, словно пытаясь остановить кровотечение.
— Вам известно, кто жил в этом доме?
— Я задал служанке лишь несколько вопросов, предпочитая, чтобы вы сами допросили ее. Я попросил мадам Боден и секретаря остаться наверху, с ними один из моих людей.
— Где эта мадам Боден?
— Позвать ее?
— Да, прошу вас.
Лапуэнт вернулся в комнату и сообщил:
— Я позвонил, шеф… Моэрс сейчас приедет…
Луиза Боден вошла с выражением упрямства и вызова на лице. Мегрэ знал этот тип парижской прислуги, видевшей в жизни лишь страдания и неприятности. Такие люди без всякой надежды ждут наступления еще более мучительной старости. Характер у них ожесточается, они становятся недоверчивыми и злятся на весь мир из-за своих несчастий.
— Вас зовут Луиза Боден?
— Да, я мадам Боден.
Она подчеркнула слово «мадам», что, очевидно, представляло в ее глазах признак женского достоинства. Одежда висела на ее тощем теле, а темные глаза смотрели пристально и, казалось, горели каким-то лихорадочным огнем.
— Вы замужем?
— Была…
— Ваш муж умер?
— Если вам так хочется знать, то он во Френе, и поделом ему…
Мегрэ предпочел не уточнять, что привело ее мужа за решетку.
— Вы давно работаете в этом доме?
— Завтра будет пять месяцев…
— Каким образом вас приняли на работу?
— Я пришла наниматься по объявлению. Раньше я работала приходящей прислугой то в одном месте, то в другом…
Она ухмыльнулась, взглянув на тело убитого, и пробурчала:
— И они еще утверждали в объявлении — постоянное место!
— Вы не оставались здесь ночевать?
— Никогда. Я уходила в восемь вечера и приходила в восемь утра…
— У господина Наура была какая-нибудь профессия?
— Должно быть, он что-то делал, ведь у него есть секретарь, который часами возится с его бумагами…
— Кто этот секретарь?
— Какой-то тип из его же страны, господин Фуад…
— Где он сейчас?
Она повернулась к комиссару квартала.
— В своей комнате…
Ее голос звучал вызывающе.
— Вам он не нравится?
— Почему он должен мне нравиться?
— Вы пришли сегодня утром в восемь часов… и сразу вошли в эту комнату?
— Вначале я пошла на кухню, поставила греться воду на плиту и повесила пальто…
— Сначала вы открыли эту дверь?
— Я всегда начинала уборку отсюда…
— Когда увидели тело, что вы сделали?
— Позвонила в комиссариат…
— Не сообщив о случившемся господину Фуаду?
— Я никому об этом не сообщала…
— Почему?
— Потому что я не доверяю людям, и особенно тем, которые живут в этом доме…
— По какой причине вы им не доверяете?
— Потому что они ненормальные…
— Что вы хотите этим сказать?
— Я-то знаю, что имею в виду… Никто не может помешать мне иметь свое мнение, правда?
— Ожидая полицию, вы не поднялись, чтрбы предупредить секретаря?
— Нет. Я пошла на кухню варить себе кофе, утром у меня нет времени приготовить его дома…
— Господин Фуад уже был внизу?
— Он редко спускается вниз раньше десяти…
— Он спал?
— Говорю вам, я не поднималась на второй этаж.
— А горничная?
— Это горничная мадам. Она не занимается хозяином. Мадам остается в постели до полудня, и ничто не мешало горничной тоже поспать подольше…
— Как ее зовут?
— Нелли какая-то… Раз или два я слышала, как ее называли по фамилии, но не запомнила… Голландская фамилия… Она голландка, как и мадам…
— Она вам тоже не нравится?
— А что, это преступление не любить кого-то?
— На этой фотографии я вижу, что у вашей хозяйки двое детей… Они находятся в доме?
— Ноги их никогда не было в этом доме…
— Где они живут?
— Где-то на Лазурном берегу, со своей няней…
— Родители часто навещали их?
— Мне ничего об этом неизвестно. Они много путешествовали, почти всегда врозь, но я никогда не спрашивала, ку да они направлялись…
Фургончик полицейской лаборатории остановился перед садом, и из него вышли Моэрс и его сотрудники.
— Много ли гостей принимал господин Наур?
— Что вы подразумеваете под словом «принимал»?
— Приглашал ли он друзей обедать или ужинать?
— Нет, не приглашал, во всяком случае, пока я здесь работаю. К тому же он сам чаще всего обедал в городе.
— А его жена?
— И она тоже.
— Они вместе обедали?
— Я за ними никогда не следила.
— К хозяевам кто-нибудь приходил?
— Иногда господин встречался с кем-то в кабинете…
— С кем-то из друзей?
— У меня нет привычки подслушивать под дверью… Это были почти всегда иностранцы, люди из его страны, с которыми он говорил на непонятном языке.
— Господин Фуад присутствовал на этих беседах?
— Иногда.
— Минутку, Моэрс, вы не можете начать свою работу, пока не прибудет судебно-медицинский эксперт… Благодарю вас, мадам Бодан… Прошу вас оставаться на кухне и не делать уборку до тех пор, пока все помещения не будут осмотрены… Где находится комната мадам Наур?
— Наверку, на втором этаже…
— Господин Наур и его жена занимали одну общую комнату?
— Нет. Комната хозяина на первом этаже, с другой стороны коридора…
— В этом доме есть столовая?
— Эта комната и есть столовая…
— Благодарю вас за помощь.
— Не за что.
И она с достоинством вышла.
Минуту спустя Моэрс поднимался по лестнице, которая была застелена ковром того же цвета лаванды, что и пол гостиной. За ним шли Маникль и Лапуэнт. На лестничной площадке второго этажа они встретили квартального инспектора в штатском, курившего сигарету.
— Где комната мадам Наур?
— Вот эта, как раз напротив…
Комната была просторной, обставленной в стиле Людовика Шестнадцатого. Хотя постель и не была разобрана, вокруг царил беспорядок. Зеленое платье и какое-то белье валялись на ковре. Широко раскрытые дверцы шкафов наводили на мысль о поспешном отъезде. Несколько вешалок, одна из которых лежала на кровати, а другая — на обитом шелком кресле, говорили, казалось, что кто-то торопливо хватал одежду, чтобы сунуть ее в чемодан.
Мегрэ небрежно открыл несколько ящиков.
— Лапуэнт, позови, пожалуйста, горничную.
Через несколько минут появилась молодая женщина, почти такая же белокурая, как и мадам Наур, с удивительно голубыми глазами. За ней, в проеме двери, стоял Лапуэнт.
На ней не было ни рабочей блузки, ни традиционного черного платья с белым передником. Она была одета в облегающий костюм из твида.
Это была голландка вроде тех, которых рисуют на банках какао, и для этого ей не хватало национального чепчика с загнутыми вверх уголками.
— Входите… Садитесь…
Ее лицо ничего не выражало, и она, казалось, не понимала ни того, что происходило, ни того, что за люди стояли перед ней.
— Как вас зовут?
Она покачала головой и прошептала:
— Не понимать…
— Вы не говорите по-французски? Она знаком показала, что нет.
— Только по-голландски?
Мегрэ уже предвидел, насколько сложно будет отыскать переводчика.
— Вы говорите по-английски?
— Йес…
Мегрэ немного знал этот язык, но для ведения допроса, возможно важного, этого было недостаточно.
— Не хотите ли, шеф, чтобы я перевел? — скромно предложил Лапуэнт.
Комиссар удивленно посмотрел на него, ведь молодой инспектор никогда не говорил, что знает английский.
— Где ты ему научился?
— Я им занимаюсь каждый день вот уже в течение года… Девушка смотрела то на одного, то на другого. Когда ей за давали вопрос, она не отвечала сразу, а немного медлила, словно ей нужно было время, чтобы осмыслить услышанное.
В ее ответах не было недоверчивой агрессивности, как у Луизы Боден, скорее она казалась какой-то безучастной, и было непонятно, естественная это безучастность или наигранная. Не старалась ли она выглядеть более глупой, чем была на самом деле?
Фразы на английском языке доходили до нее с трудом, и ответы были слишком краткими и простыми.
Ее звали Нелли Фелтхеис. Ей двадцать четыре года. Она родилась во Фрисландии, на севере Нидерландов, откуда в возрасте пятнадцати лет уехала в Амстердам.
— Она сразу же поступила на работу к мадам Наур? Лапуэнт, который перевел этот вопрос, получил в качестве ответа лишь слово «ноу».
— Когда она стала ее горничной?
— Шесть лет назад…
— Каким образом?
— По объявлению, появившемуся в одной амстердамской газете.
— В то время мадам Наур уже была замужем?
— Да.
— Сколько времени?
— Не знаю.
Мегрэ с большим трудом удавалось сохранять хладнокровие, так как все эти «да» и «нет», а вернее, «йес» и «ноу» угрожали затянуться надолго.
— Скажи ей, что мне не нравится, когда меня принимают за дурака.
Смущенный Лапуэнт перевел, и девушка посмотрела на комиссара с легким удивлением, но затем ее лицо вновь приняло выражение полного безразличия.
Две автомашины остановились у края тротуара, и Мегрэ пробурчал:
— Прокуратура прибыла… Оставайся здесь с ней… Постарайся извлечь из допроса максимум возможного…

Заместитель генерального прокурора Нуара, немолодой, с седой старомодной бородкой, успел поработать почти во всех провинциальных судах до того, как был наконец назначен на должность в Париже и ожидал выхода на пенсию, старательно избегая всяческих неприятных историй.
Судебно-медицинский эксперт, некий Колинэ, склонился над трупом, сейчас он замещал доктора Поля, с которым Мегрэ проработал столько лет. Со временем исчезли и другие — такие, как судебный следователь Камельо, которого комиссар мог бы назвать своим задушевным врагом и об уходе которого ему все-таки случалось сожалеть.
Что касалось следователя Кайота, то он принципиально давал полиции возможность трудиться несколько дней, прежде чем сам вмешивался в расследование.
Врач дважды поменял положение тела убитого, его руки были липкими от загустевшей крови. Он посмотрел на Мегрэ.
— Разумеется, я не могу ничего окончательно утверждать до вскрытия. Входное отверстие пули дает основание полагать, что речь идет об оружии среднего, если не крупного калибра, выстрел был произведен с расстояния более двух метров. Учитывая, что нет выходного отверстия, можно считать, что пуля осталась в теле. Маловероятно, что она задержалась в горле, где не могла встретить достаточного сопротивления, и я думаю, что выстрел скорее всего произведен снизу вверх, и пуля застряла в черепной коробке…
— Вы хотите сказать, что жертва стояла, в то время как убийца сидел, например, по другую сторону письменного стола?
— Не обязательно сидел, он мог выстрелить, не поднимая руки или приложив ее к бедру…
И только когда люди из похоронного бюро подняли тело, чтобы положить его на носилки, присутствовавшие заметили на ковре пистолет с рукояткой, инкрустированной перламутром, калибра 6,35.
Заместитель генерального прокурора и следователь вопросительно взглянули на Мегрэ, словно желая знать, что он думает по поводу этой находки.
— Как я полагаю, — обратился комиссар к судебно-медицинскому эксперту, — выстрел вряд ли был сделан из этого пистолета?
— Думаю, да, хотя пока нет достаточных данных.
— Моэрс, вы не хотите посмотреть оружие?
Моэрс достал салфетку, взял оружие в руки, и вынул обойму.
— Здесь не хватает одного патрона, шеф…
Как только унесли тело, специалисты из лаборатории приступили к работе, фотограф тем временем делал заключительные снимки. Убитого он уже сфотографировал. Теперь все разделились на группы и сновали по квартире. Заместитель генерального прокурора Нуара тронул комиссара за рукав:
— Какой национальности, вы полагаете, был убитый?
— Ливанец…
— Не считаете ли вы, что речь идет о политическом преступлении?
Эта перспектива страшила его, он помнил несколько дел подобного рода — они закончились плачевно для тех, кто ими занимался.
— Думаю, вскоре я смогу вам ответить…
— Вы допросили прислугу?
— Я беседовал со служанкой, но она не была слишком разговорчивой. Задал несколько вопросов горничной, которая рассказала еще меньше. Правда, она, кажется, не знает ни слова по-французски, и ее допрашивает сейчас на английском языке Лапуэнт, там, наверху…
— Я прошу вас информировать меня обо всем, что будет нового…
Он искал следователя, чтобы уехать с ним, так как этот визит представителя прокуратуры был всего лишь формальностью.
— Вам еще нужны я и мои люди?
— Нет, старина, но я попросил бы оставить мне в помощь ваших инспекторов еще на некоторое время, а заодно полицейского сержанта, который охраняет вход…
— Они в вашем распоряжении…
Комната понемногу опустела, и Мегрэ остался один перед книжным шкафом — сотни три книг или больше. Он удивился, увидев, что почти все они были научного содержания, причем большинство относилось к математике, а целый ряд полок занимали труды по теории вероятностей.
Открыв ящики, расположенные под полками, Мегрэ обнаружил множество листочков, заполненных колонками цифр. Часть из них была отпечатана на ротаторе.
— Моэрс, не уходи, мы с тобой еще раз поговорим о деле… Оружие отправь на экспертизу к Гастин-Ренетту… Да, и приложи к пистолету вот эту пулю…
Он вынул из кармана завернутую в кусочек ткани пулю, которую ему передал Пардон.
— Где вы это взяли?
— Расскажу об этом потом… Хотелось бы побыстрее узнать, была ли она выпущена из этого пистолета…
Закуривая трубку, он начал подниматься по лестнице, затем заглянул в комнату, где друг против друга сидели Лапуэнт и молодая голландка, и увидел, что инспектор записывает что-то в блокноте, положив его на туалетный столик.
— Где секретарь? — спросил он скучающего в коридоре полицейского инспектора.
— Вон его дверь, в конце коридора.
— Он не скандалил?
— Время от времени он приоткрывает дверь и прислушивается. Ему кто-то звонил по телефону…
— Что ему сообщил комиссар сегодня утром?
— Сказал, что его хозяин убит и что его просят не покидать своей комнаты до особого распоряжения…
— Вы присутствовали при этом разговоре?
— Да.
— Он не казался удивленным?
— Он не из тех людей, что открыто проявляют чувства. Да вы и сами увидите.
Мегрэ постучал, одновременно нажимая на ручку, чтобы открыть дверь. В комнате был полный порядок, и кровать, даже если на ней ночью спали, была тщательно застелена. Перед окном стоял небольшой письменный стол, возле него находилось кресло из рыжеватой кожи, а в нем сидел мужчина, который смотрел на вошедшего комиссара.
Его возраст определить было трудно. Он обладал типичной внешностью араба — темное морщинистое лицо могло принадлежать человеку как сорока, так и шестидесяти лет. В его густых пышных волосах черно-чернильного цвета не было ни одного седого волоса.
Он даже не пошевелился, чтобы встретить посетителя, и лишь смотрел на него жгучими глазами. Его лицо, казалось, не выражало никаких чувств.
— Надеюсь, вы говорите по-французски?
Он утвердительно кивнул.
— Комиссар Мегрэ, начальник бригады уголовной полиции. Вы и есть секретарь господина Наура?
Вновь утвердительный кивок.
— Не назовете ли вы мне свое точное имя?
— Фуад Уэни.
Голос у него был глухим, как будто он страдал хроническим ларингитом.
— Вам известно, что здесь произошло этой ночью?
— Нет.
— Но вам уже сообщили, что господин Наур убит?
— Да, только это.
— Где вы находились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12