А знаешь, Альбер уже был здесь и сделал мне новую повязку. Он с одиннадцати на дежурстве.
— Ты выспалась? Боли не мучили?
— Мне редко удается так хорошо спать, а когда я проснулась, даже не помнила, что у меня на руке рана. Не хочешь перекусить? Ты ведь обедать не собираешься?
— Пообедаю в поезде.
Она закурила, и он тоже взял сигарету.
— Мне бы хотелось кое о чем тебя попросить. Не тяни с отъездом, не задерживайся здесь больше чем на неделю. А то родители очень расстроятся, особенно когда узнают о твоем решении. Не нужно, чтобы они думали, будто ты покидаешь дом из-за них.
— Обещаю тебе, Боб.
— Когда они увидят тебя в добром здравии, то подумают, что ты по какой-то причине симулировала самоубийство.
— У тебя мелькнула такая мысль?
— Нет. Я не страдаю излишней подозрительностью. А вот мама, конечно, да.
— Знаю. Тебе нравится этот номер?
— Он повеселее, чем тот, что я снимал у славного мсье Бедона. Но, наверное, он и подороже…
— Я не спросила, сколько он стоит.
— Это на тебя похоже.
— Я постараюсь остаться здесь.
— У тебя есть какие-нибудь планы?
— Это не планы в прямом смысле этого слова. Мне следует помнить о своем невежестве и подыскать такую работу, чтобы она была несложной и в то же время не слишком неприятной. Я не смогла бы, например, работать на заводе или заниматься мытьем голов в парикмахерской. Будь у меня возможность выбирать, то я стала бы медсестрой. В Лозанне я справлялась о таких курсах.
Я слишком мало знаю, чтобы успешно на них заниматься.
— Бедняжка Одиль! А я-то хорош — не даю тебе передохнуть и прямо сейчас пристаю к тебе с такими вопросами.
— Ты правильно сделал. Ты ведь понимаешь, что я думаю об этом, даже если я об этом и не говорю? Есть две вещи, которые я могу делать. Работать портье. Для этого не требуется особых познаний. Или еще телефонисткой. Но телефонистки почти всегда сидят взаперти в крошечной клетушке, и наверняка им кажется, что время тянется страшно долго.
— Знаешь, у тебя ведь когда-то была хорошая идея?
Она пожала плечами.
— Боб, дружище, у меня всегда было полно хороших идей, но в последний момент все они растворялись в пустоте. Я очень хорошо представляю себя в приемной врача, зубного техника или адвоката. Лучше врача или зубного техника.
— Надеюсь, вот об этом ты и объявишь нам дома.
— Я начну просматривать небольшие объявления в газетах. Если это ничего не даст, помещу свое объявление.
— Мне пора идти.
— У тебя нет багажа?
— Я оставил сумку внизу.
— Собираешься взять такси на бульваре Сен-Мишель?
— Да.
— Я провожу тебя. Не бойся, только до такси.
Она натянула куртку, взяла сумочку. Выходя, она заперла дверь, а ключ отдала администратору. Малыша на полу не было.
— У него уже сиеста? — спросила она.
— В полдень он выпивает свой рожок и тут же укладывается спать.
Боб чуть было не забыл про свою дорожную сумку.
— А сам столько раз обвинял тебя в том, что у тебя ничего в голове не держится!
Им нужно было пройти каких-то двести метров. На стоянке было полно машин.
Большинство парижан сейчас обедали. Бары тоже были заполнены людьми, принимавшими аперитив.
— До свидания. Боб. И еще раз спасибо. Ты не можешь себе представить, какую радость ты мне доставил, когда примчался сюда.
— Не надо об этом, сестричка… Поправляйся! Приходи в себя от волнений и приезжай навестить нас уже в полной форме.
Он поцеловал ее, положил руки ей на плечи и посмотрел ей в лицо.
— Не бойся: ты никогда не будешь одна.
Он сел в такси, и она не успела спросить, что он хотел этим сказать. Имел ли он в виду себя? Это было маловероятно, да и не в его характере. Намекал ли он на студента-медика? Пытался ли он дать ей понять, что в ее жизни всегда будет какой-нибудь мужчина?
Она прошлась до бульвара Сен-Мишель и повернула направо. На террасе «Двух макак» было много свободных столиков, она села за один из них и заказала джин с водой.
Ей нужно будет отучиться пить. Прежде Одиль пила одни фруктовые соки.
Привычку к спиртному она заполучила в лозаннских ночных ресторанчиках.
Ее выбор тогда пал на джин, поскольку в нем меньше чувствовался спирт.
Вот только со спиртным дело обстояло так же, как и с сигаретами. Это превращалось в привычку. Ей случалось держать бутылку у себя в комнате, а она еще упрекала мать за то, что та выпивала два-три бокала виски за игрой в бридж.
Теперь она отдыхала между двумя периодами своей жизни. Ей следует сохранять свободу духа и жить как живется. Для этого не нужно никакого усилия. Поздняя осень была великолепна, и в листве деревьев играло солнце.
Большинство женщин ходили еще в летней одежде.
Одиль полуприкрыла глаза. Она видела чуть размытые силуэты проходивших мимо террасы людей. Она говорила себе, что жить — это здорово.
Глава 7
Альбер навещал ее каждый день, менял повязку. Рана была чистой, без следов какого-либо воспаления.
Шло время, и он, вопреки ожиданиям Одиль, все больше отдалялся от нее.
Будучи очень занят, он почти не разговаривал с ней, если не считать банальных вопросов, которые он ей задавал.
— Если я правильно понял, вы всегда жили в этом доме?
— И мой отец тоже. И мой дед, у которого была красивая белая борода и который умер, когда мне было девять лет.
Она покупала газеты и внимательно читала небольшие объявления.
Требовались программисты, стенографистки-машинистки с прекрасным знанием английского, всевозможные специалисты.
Однажды потребовалась телефонистка, но она вдобавок к английскому и французскому должна была говорить еще и на немецком.
Одиль не падала духом.
— Вы по-прежнему принимаете успокоительное, которое вам прописал ваш лозаннский врач?
— Да.
— В этом больше нет необходимости. Вы прекрасно можете обходиться и без таблеток. Советую вам поговорить с ним об этом, когда будете там.
Однажды он задал ей более личный вопрос:
— Почему вы бросили коллеж?
— Потому что мне было скучно. Мне казалось, то, чему меня там учили, никому не нужно. Я начала по вечерам уходить из дома. Наутро я чувствовала себя сонной. Все девицы были настроены против меня…
Теперь, когда она оглядывалась назад, эти причины казались ей такими мелкими, и она смеялась над собой за то, что делала из этого трагедию.
Почти ежедневно она ходила в кино и посещала новые рестораны.
«Приезжаю субботу экспрессом».
Эту телеграмму она отправила Бобу, и каково же было ее удивление, когда она увидела на вокзальном перроне отца. Следуя за вереницей пассажиров, она разглядывала его и находила, что он стал другим. Но не мог же он измениться за две недели. Просто она теперь смотрела на него другими глазами.
Он всегда был тучным, теперь же он виделся ей толстым, нерешительным.
Даже вокзал выглядел уже не таким большим, и было в нем что-то застойное.
— Ваш багаж, мадемуазель Пуэнте?
— У меня только этот чемоданчик.
Отец смотрел, как она приближается, и, похоже, был взволнован. Он неловко поцеловал ее в обе щеки, так как дома у них почти не принято было целоваться.
— Твой брат был очень мил. Он уступил мне свое место.
Он притворялся, будто легко воспринимает эту встречу.
— Давай я что-нибудь понесу.
Чтобы сделать ему приятное, она дала ему несессер с туалетными принадлежностями.
— Ну, как твоя поездка?
— Знаешь, она была такой короткой…
— Ты не похудела.
— Нет. На аппетит я не жалуюсь.
— Мать очень беспокоилась.
Они прошли по подземному переходу и вынырнули на поверхность недалеко от стоянки такси.
— Авеню де Жаман. Первая вилла справа.
— Я знаю, где это, мсье Пуэнте.
Все изменилось — обстановка и люди. Она уже не чувствовала себя здесь как дома. Она была как туристка в незнакомом городе.
Она прожила здесь больше восемнадцати лет. Ее отец и мать провели здесь всю свою жизнь.
Как только они миновали решетку сада, к ней подбежала мать.
— Бедная моя малышка, — сказала она, целуя ее.
Мать шмыгала носом. Плакала. Смотрела на нее, как на вернувшуюся с того света.
— Ты много страдала?
— Я совсем не страдала.
— Входи скорее. У нас холоднее, чем в Париже. Ты похудела, да?
— Нет. По-моему, я, скорее, прибавила в весе.
Они вошли втроем в дом.
— Твой брат на лекции. Он скоро будет.
Она не знала, что им сказать. Она как бы очутилась среди чужих людей.
Гостиная показалась ей еще более мрачной, чем номер в отеле «Элиар» напротив Лионского вокзала. А ведь ее дед проработал здесь более сорока лет и здесь же играла в бридж со своими приятельницами ее мать.
Еще раньше она дала себе слово, что пробудет здесь два дня. Теперь же она думала о том, как бы ей сократить свое пребывание здесь.
— У тебя есть джин? — спросила она отца.
Он удивился и кивнул.
— Не нальешь мне стаканчик? Меня немного укачало в поезде.
Это была неправда, но ей нужно было что-нибудь выпить, прежде чем она встретится лицом к лицу с домом.
Тут появилась Матильда и, в свою очередь, поцеловала ее.
— Да ты в прекрасной форме!
Она тоже шмыгала носом и вытирала глаза кончиком передника.
— Надеюсь, теперь ты уже больше не уедешь от нас. Нигде не бывает так хорошо, как дома.
Все трое смотрели на нее, и она предпочла сразу взять быка за рога.
— Я уезжаю через два дня.
— И куда же? — недоверчиво спросила мать.
— В Париж, конечно.
— И ты приняла это решение одна, даже не переговорив с нами?
— Я имею право принимать решения, от которых зависит мое будущее.
— И что ты там будешь делать?
В голосе стали появляться агрессивные нотки.
— Работать.
— Где? У тебя нет никакой профессии.
— Секретаршей у врача.
— Ты уже нашла место?
Она солгала:
— Да. И забронировала небольшой номер в гостинице.
Отец налил ей и себе.
— Твое здоровье.
Она знала, что он ее поддержит.
— В общем, ты оставляешь нас, чтобы жить одной в Париже.
— Я не смогла бы здесь больше жить. Я пыталась. Вы знаете, что из этого вышло.
— А ты не думаешь, что через несколько недель тебе это надоест?
— Если надоест, я вернусь.
— Ну что ж! Я — была к этому готова. Как твоя рука?
— Моя рука в полном порядке. Рана быстро затянется, и у меня даже не будет больше повязки.
— Ты не проголодалась?
— Нет. Я поела в вагоне-ресторане.
Было почти семь часов вечера. Горели лампы. Их приходилось зажигать рано, так как дом был темным.
— Может, все же перекусишь с нами?
— Если тебе так хочется.
Раздался треск мопеда Боба. Он поставил его в гараж и вернулся к дому.
Он поцеловал сестру, воскликнув:
— Ну что, не слишком растерялась, оказавшись вновь в нашем добром старом доме?
Он подмигнул ей.
— Нет, не слишком.
Он взглянул на родителей и, заметив натянутое лицо матери, понял, что произошло.
— Когда ты снова уезжаешь?
— Через два дня.
— Почему ты решил, что она не собирается здесь оставаться? — спросила мать.
— Просто я знаю Одиль, и я виделся с ней в Париже.
— Тебе известно, кем она хочет стать?
— Нет.
— Секретаршей у врача.
— Неплохая мысль.
— По-твоему, она права?
— Она в таком возрасте, когда люди сами решают. И потом, это касается только ее.
Пришла Матильда и сказала, что ужин подан. Прежде чем покинуть гостиную, Одиль наскоро проглотила свой джин.
— Это ты в Париже пристрастилась к выпивке?
— Нет. Здесь. В доме все пьют, кроме Боба, с ним это случается редко.
— Но не всем восемнадцать лет.
Ужин превратился для нее в пытку. У нее было такое ощущение, будто ей не хватает воздуха. Все, кроме брата, по очереди смотрели на нее, как будто она вдруг превратилась в какую-то диковинку.
Самой резкой и самой недоверчивой выказала себя мать.
— С кем ты едешь в Париж?
— Ни с кем.
— Но есть же кто-то, кто тебя там ждет.
Она чуть было не покраснела, вспомнив про Альбера. Боб украдкой бросил на нее взгляд.
— Никто меня там не ждет.
— Думаешь, тебе весело будет жить одной?
— Я только что проделала такой опыт, и мне ни секунды не было скучно.
— А здесь тебе скучно?
— Я этого не говорила.
— Но ты так думаешь.
— Мне нравится жить независимо.
Едва ли она разбирала, что ест, и тут подумала о своем отличном парижском аппетите.
Когда ужин закончился, она стала прощаться.
— Я поднимусь к себе. Мне нужно сложить вещи.
Боб принес ей чемодан; войдя в комнату, сел на край кровати.
— Ну, ты даешь, берешь быка за рога.
— Так было нужно. Завтра было бы хуже.
— Может, ты и права.
— Мне жаль папу, я причинила ему боль. Он показался мне постаревшим, менее уверенным в себе.
— Ты забываешь, что он уже «уговорил» свои две бутылки.
— Знаю, но я его не видела таким. Мне не впервой уезжать на несколько дней. Но на этот раз мне кажется, что все изменилось.
— Даже я?
— Дурак!
— Знаешь, весьма вероятно, что я когда-нибудь стану таким же, как они. Не в этом доме — его время уже прошло. Я заживу хорошо налаженной жизнью, в центре которой будет моя работа.
— И твоя жена.
— Если я женюсь. Пока у меня нет к этому никакого желания. Как поживает твой молодой врач?
— Он еще не врач.
— Ну хорошо. Твой молодой студент.
— Приходил каждый день и менял мне повязку.
— Влюбилась?
— Не знаю.
— А он?
— Робеет все больше и больше.
— Потому что не решается объясниться в любви.
— Я тоже было так подумала, но сейчас уже не столь уверена в этом.
— Ты сохранила за собой номер?
— Да.
— Эта история с секретаршей правда?
— Нет. Но надеюсь, так оно и будет. Когда вернусь, помещу объявление в газетах.
Она открывала шкафы, бросала в угол комнаты одежду, которую не собиралась больше носить.
— Зачем я хранила все это старье!
— Ты не сможешь ходить в джинсах, работая секретаршей.
— Надену платье.
Он удивленно наблюдал за ней, когда она ходила взад-вперед. Изменился не дом. И не родители. Изменилась она.
— Ты встретишься с доктором Вине?
— Зачем? Я не больна.
Она впервые произнесла эти слова. Прежде она всегда тревожилась за свое здоровье и жаловалась на самые немыслимые недомогания.
— Он расстроится, если узнает, что ты приезжала и не повидалась с ним.
— Завтра будет видно. Может, я ему и позвоню.
— В воскресенье?
— Он уже навещал меня в воскресенье, и я его тоже.
Он взглянул на кучу одежды и белья, от которых она освобождалась.
— Так тебе нечего будет носить.
— Если бы было можно, я бы все побросала, все, что напоминает мне о прошлом, и носила бы только новые вещи.
Она рассмеялась.
— Видишь, я еще и экстравагантна.
— Мне будет тебя недоставать.
— Мне тоже будет тебя недоставать. Ты мой единственный друг. Надеюсь, ты время от времени станешь ко мне наезжать.
У Альбера Пуэнте по воскресеньям был тот же распорядок дня, что и на неделе. После прогулки он, прихватив с собой две бутылки, поднимался в мансарду и устраивался за рабочим столом Около девяти утра он услышал легкие шаги на лестнице Ему и в голову не пришло, что это уже встала его дочь, а между тем это была именно она — Я тебе помешала?
— Нет. Садись. Ты позавтракала?
— Только что.
— Мать встала?
— Во всяком случае, она еще не спускалась.
— Не надо на нее обижаться. Для меня твое решение тоже явилось ударом. Мы привыкли жить вчетвером, дважды в день встречаться за обеденным столом.
— За которым каждый молчит.
— Потому что у всех разные интересы. Тебе не приходило в голову, что такое поведение родителей взрослых детей зачастую объясняется стыдливостью?
Не хочется надоедать вам своими проблемами. А спрашивать о ваших мы не решаемся.
Он смотрел на нее своими грустными глазами.
— Как ты собираешься решать денежный вопрос?
— Буду работать.
— Знаю, но тебе не заработать столько, сколько нужно, чтобы жить так, как ты уже привыкла. Я думал об этом вчера вечером, лежа в постели. Боб находится на нашем попечении, пока не закончит учебу, и, кроме того, я даю ему карманные деньги.
— Это ведь естественно? Иначе у нас бы очень скоро стало не хватать студентов.
— Предположим, что ты оказалась в таком же положении, что ты продолжила учебу здесь или в Париже. Я бы тогда поддерживал тебя материально, пока бы ты не стала зарабатывать достаточно для жизни.
— Я не думала об этом.
— То, что ты собираешься делать, это своего рода обучение ремеслу.
Значит, я поступлю так, как если бы ты училась, и буду выплачивать тебе содержание, пока тебе не исполнится двадцать пять лет.
Она застыла и какое-то время с недоверчивым видом смотрела на отца.
— Это правда, и так поступишь?
— Да.
Тогда она бросилась к нему и крепко-крепко поцеловала его в заросшие бородой щеки.
— Ты отличный мужик, папа.
— Только совсем не обязательно говорить об этом матери. Не сейчас по крайней мере. Я сам выберу момент и скажу ей правду.
— Ты-то ведь понимаешь, что я бегу не от вас?
— Понимаю. Когда ты была маленькой, ты, случалось, довольно часто поднималась ко мне. Садилась в углу и молча смотрела, как я пишу. Ты уезжаешь завтра?
— Завтра вечером, тем же экспрессом.
— На этот раз меня не будет на вокзале. Я не жажду показывать перед всеми свое волнение.
Глава 8
Она вновь очутилась в своем номере на улице де ла Арп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Ты выспалась? Боли не мучили?
— Мне редко удается так хорошо спать, а когда я проснулась, даже не помнила, что у меня на руке рана. Не хочешь перекусить? Ты ведь обедать не собираешься?
— Пообедаю в поезде.
Она закурила, и он тоже взял сигарету.
— Мне бы хотелось кое о чем тебя попросить. Не тяни с отъездом, не задерживайся здесь больше чем на неделю. А то родители очень расстроятся, особенно когда узнают о твоем решении. Не нужно, чтобы они думали, будто ты покидаешь дом из-за них.
— Обещаю тебе, Боб.
— Когда они увидят тебя в добром здравии, то подумают, что ты по какой-то причине симулировала самоубийство.
— У тебя мелькнула такая мысль?
— Нет. Я не страдаю излишней подозрительностью. А вот мама, конечно, да.
— Знаю. Тебе нравится этот номер?
— Он повеселее, чем тот, что я снимал у славного мсье Бедона. Но, наверное, он и подороже…
— Я не спросила, сколько он стоит.
— Это на тебя похоже.
— Я постараюсь остаться здесь.
— У тебя есть какие-нибудь планы?
— Это не планы в прямом смысле этого слова. Мне следует помнить о своем невежестве и подыскать такую работу, чтобы она была несложной и в то же время не слишком неприятной. Я не смогла бы, например, работать на заводе или заниматься мытьем голов в парикмахерской. Будь у меня возможность выбирать, то я стала бы медсестрой. В Лозанне я справлялась о таких курсах.
Я слишком мало знаю, чтобы успешно на них заниматься.
— Бедняжка Одиль! А я-то хорош — не даю тебе передохнуть и прямо сейчас пристаю к тебе с такими вопросами.
— Ты правильно сделал. Ты ведь понимаешь, что я думаю об этом, даже если я об этом и не говорю? Есть две вещи, которые я могу делать. Работать портье. Для этого не требуется особых познаний. Или еще телефонисткой. Но телефонистки почти всегда сидят взаперти в крошечной клетушке, и наверняка им кажется, что время тянется страшно долго.
— Знаешь, у тебя ведь когда-то была хорошая идея?
Она пожала плечами.
— Боб, дружище, у меня всегда было полно хороших идей, но в последний момент все они растворялись в пустоте. Я очень хорошо представляю себя в приемной врача, зубного техника или адвоката. Лучше врача или зубного техника.
— Надеюсь, вот об этом ты и объявишь нам дома.
— Я начну просматривать небольшие объявления в газетах. Если это ничего не даст, помещу свое объявление.
— Мне пора идти.
— У тебя нет багажа?
— Я оставил сумку внизу.
— Собираешься взять такси на бульваре Сен-Мишель?
— Да.
— Я провожу тебя. Не бойся, только до такси.
Она натянула куртку, взяла сумочку. Выходя, она заперла дверь, а ключ отдала администратору. Малыша на полу не было.
— У него уже сиеста? — спросила она.
— В полдень он выпивает свой рожок и тут же укладывается спать.
Боб чуть было не забыл про свою дорожную сумку.
— А сам столько раз обвинял тебя в том, что у тебя ничего в голове не держится!
Им нужно было пройти каких-то двести метров. На стоянке было полно машин.
Большинство парижан сейчас обедали. Бары тоже были заполнены людьми, принимавшими аперитив.
— До свидания. Боб. И еще раз спасибо. Ты не можешь себе представить, какую радость ты мне доставил, когда примчался сюда.
— Не надо об этом, сестричка… Поправляйся! Приходи в себя от волнений и приезжай навестить нас уже в полной форме.
Он поцеловал ее, положил руки ей на плечи и посмотрел ей в лицо.
— Не бойся: ты никогда не будешь одна.
Он сел в такси, и она не успела спросить, что он хотел этим сказать. Имел ли он в виду себя? Это было маловероятно, да и не в его характере. Намекал ли он на студента-медика? Пытался ли он дать ей понять, что в ее жизни всегда будет какой-нибудь мужчина?
Она прошлась до бульвара Сен-Мишель и повернула направо. На террасе «Двух макак» было много свободных столиков, она села за один из них и заказала джин с водой.
Ей нужно будет отучиться пить. Прежде Одиль пила одни фруктовые соки.
Привычку к спиртному она заполучила в лозаннских ночных ресторанчиках.
Ее выбор тогда пал на джин, поскольку в нем меньше чувствовался спирт.
Вот только со спиртным дело обстояло так же, как и с сигаретами. Это превращалось в привычку. Ей случалось держать бутылку у себя в комнате, а она еще упрекала мать за то, что та выпивала два-три бокала виски за игрой в бридж.
Теперь она отдыхала между двумя периодами своей жизни. Ей следует сохранять свободу духа и жить как живется. Для этого не нужно никакого усилия. Поздняя осень была великолепна, и в листве деревьев играло солнце.
Большинство женщин ходили еще в летней одежде.
Одиль полуприкрыла глаза. Она видела чуть размытые силуэты проходивших мимо террасы людей. Она говорила себе, что жить — это здорово.
Глава 7
Альбер навещал ее каждый день, менял повязку. Рана была чистой, без следов какого-либо воспаления.
Шло время, и он, вопреки ожиданиям Одиль, все больше отдалялся от нее.
Будучи очень занят, он почти не разговаривал с ней, если не считать банальных вопросов, которые он ей задавал.
— Если я правильно понял, вы всегда жили в этом доме?
— И мой отец тоже. И мой дед, у которого была красивая белая борода и который умер, когда мне было девять лет.
Она покупала газеты и внимательно читала небольшие объявления.
Требовались программисты, стенографистки-машинистки с прекрасным знанием английского, всевозможные специалисты.
Однажды потребовалась телефонистка, но она вдобавок к английскому и французскому должна была говорить еще и на немецком.
Одиль не падала духом.
— Вы по-прежнему принимаете успокоительное, которое вам прописал ваш лозаннский врач?
— Да.
— В этом больше нет необходимости. Вы прекрасно можете обходиться и без таблеток. Советую вам поговорить с ним об этом, когда будете там.
Однажды он задал ей более личный вопрос:
— Почему вы бросили коллеж?
— Потому что мне было скучно. Мне казалось, то, чему меня там учили, никому не нужно. Я начала по вечерам уходить из дома. Наутро я чувствовала себя сонной. Все девицы были настроены против меня…
Теперь, когда она оглядывалась назад, эти причины казались ей такими мелкими, и она смеялась над собой за то, что делала из этого трагедию.
Почти ежедневно она ходила в кино и посещала новые рестораны.
«Приезжаю субботу экспрессом».
Эту телеграмму она отправила Бобу, и каково же было ее удивление, когда она увидела на вокзальном перроне отца. Следуя за вереницей пассажиров, она разглядывала его и находила, что он стал другим. Но не мог же он измениться за две недели. Просто она теперь смотрела на него другими глазами.
Он всегда был тучным, теперь же он виделся ей толстым, нерешительным.
Даже вокзал выглядел уже не таким большим, и было в нем что-то застойное.
— Ваш багаж, мадемуазель Пуэнте?
— У меня только этот чемоданчик.
Отец смотрел, как она приближается, и, похоже, был взволнован. Он неловко поцеловал ее в обе щеки, так как дома у них почти не принято было целоваться.
— Твой брат был очень мил. Он уступил мне свое место.
Он притворялся, будто легко воспринимает эту встречу.
— Давай я что-нибудь понесу.
Чтобы сделать ему приятное, она дала ему несессер с туалетными принадлежностями.
— Ну, как твоя поездка?
— Знаешь, она была такой короткой…
— Ты не похудела.
— Нет. На аппетит я не жалуюсь.
— Мать очень беспокоилась.
Они прошли по подземному переходу и вынырнули на поверхность недалеко от стоянки такси.
— Авеню де Жаман. Первая вилла справа.
— Я знаю, где это, мсье Пуэнте.
Все изменилось — обстановка и люди. Она уже не чувствовала себя здесь как дома. Она была как туристка в незнакомом городе.
Она прожила здесь больше восемнадцати лет. Ее отец и мать провели здесь всю свою жизнь.
Как только они миновали решетку сада, к ней подбежала мать.
— Бедная моя малышка, — сказала она, целуя ее.
Мать шмыгала носом. Плакала. Смотрела на нее, как на вернувшуюся с того света.
— Ты много страдала?
— Я совсем не страдала.
— Входи скорее. У нас холоднее, чем в Париже. Ты похудела, да?
— Нет. По-моему, я, скорее, прибавила в весе.
Они вошли втроем в дом.
— Твой брат на лекции. Он скоро будет.
Она не знала, что им сказать. Она как бы очутилась среди чужих людей.
Гостиная показалась ей еще более мрачной, чем номер в отеле «Элиар» напротив Лионского вокзала. А ведь ее дед проработал здесь более сорока лет и здесь же играла в бридж со своими приятельницами ее мать.
Еще раньше она дала себе слово, что пробудет здесь два дня. Теперь же она думала о том, как бы ей сократить свое пребывание здесь.
— У тебя есть джин? — спросила она отца.
Он удивился и кивнул.
— Не нальешь мне стаканчик? Меня немного укачало в поезде.
Это была неправда, но ей нужно было что-нибудь выпить, прежде чем она встретится лицом к лицу с домом.
Тут появилась Матильда и, в свою очередь, поцеловала ее.
— Да ты в прекрасной форме!
Она тоже шмыгала носом и вытирала глаза кончиком передника.
— Надеюсь, теперь ты уже больше не уедешь от нас. Нигде не бывает так хорошо, как дома.
Все трое смотрели на нее, и она предпочла сразу взять быка за рога.
— Я уезжаю через два дня.
— И куда же? — недоверчиво спросила мать.
— В Париж, конечно.
— И ты приняла это решение одна, даже не переговорив с нами?
— Я имею право принимать решения, от которых зависит мое будущее.
— И что ты там будешь делать?
В голосе стали появляться агрессивные нотки.
— Работать.
— Где? У тебя нет никакой профессии.
— Секретаршей у врача.
— Ты уже нашла место?
Она солгала:
— Да. И забронировала небольшой номер в гостинице.
Отец налил ей и себе.
— Твое здоровье.
Она знала, что он ее поддержит.
— В общем, ты оставляешь нас, чтобы жить одной в Париже.
— Я не смогла бы здесь больше жить. Я пыталась. Вы знаете, что из этого вышло.
— А ты не думаешь, что через несколько недель тебе это надоест?
— Если надоест, я вернусь.
— Ну что ж! Я — была к этому готова. Как твоя рука?
— Моя рука в полном порядке. Рана быстро затянется, и у меня даже не будет больше повязки.
— Ты не проголодалась?
— Нет. Я поела в вагоне-ресторане.
Было почти семь часов вечера. Горели лампы. Их приходилось зажигать рано, так как дом был темным.
— Может, все же перекусишь с нами?
— Если тебе так хочется.
Раздался треск мопеда Боба. Он поставил его в гараж и вернулся к дому.
Он поцеловал сестру, воскликнув:
— Ну что, не слишком растерялась, оказавшись вновь в нашем добром старом доме?
Он подмигнул ей.
— Нет, не слишком.
Он взглянул на родителей и, заметив натянутое лицо матери, понял, что произошло.
— Когда ты снова уезжаешь?
— Через два дня.
— Почему ты решил, что она не собирается здесь оставаться? — спросила мать.
— Просто я знаю Одиль, и я виделся с ней в Париже.
— Тебе известно, кем она хочет стать?
— Нет.
— Секретаршей у врача.
— Неплохая мысль.
— По-твоему, она права?
— Она в таком возрасте, когда люди сами решают. И потом, это касается только ее.
Пришла Матильда и сказала, что ужин подан. Прежде чем покинуть гостиную, Одиль наскоро проглотила свой джин.
— Это ты в Париже пристрастилась к выпивке?
— Нет. Здесь. В доме все пьют, кроме Боба, с ним это случается редко.
— Но не всем восемнадцать лет.
Ужин превратился для нее в пытку. У нее было такое ощущение, будто ей не хватает воздуха. Все, кроме брата, по очереди смотрели на нее, как будто она вдруг превратилась в какую-то диковинку.
Самой резкой и самой недоверчивой выказала себя мать.
— С кем ты едешь в Париж?
— Ни с кем.
— Но есть же кто-то, кто тебя там ждет.
Она чуть было не покраснела, вспомнив про Альбера. Боб украдкой бросил на нее взгляд.
— Никто меня там не ждет.
— Думаешь, тебе весело будет жить одной?
— Я только что проделала такой опыт, и мне ни секунды не было скучно.
— А здесь тебе скучно?
— Я этого не говорила.
— Но ты так думаешь.
— Мне нравится жить независимо.
Едва ли она разбирала, что ест, и тут подумала о своем отличном парижском аппетите.
Когда ужин закончился, она стала прощаться.
— Я поднимусь к себе. Мне нужно сложить вещи.
Боб принес ей чемодан; войдя в комнату, сел на край кровати.
— Ну, ты даешь, берешь быка за рога.
— Так было нужно. Завтра было бы хуже.
— Может, ты и права.
— Мне жаль папу, я причинила ему боль. Он показался мне постаревшим, менее уверенным в себе.
— Ты забываешь, что он уже «уговорил» свои две бутылки.
— Знаю, но я его не видела таким. Мне не впервой уезжать на несколько дней. Но на этот раз мне кажется, что все изменилось.
— Даже я?
— Дурак!
— Знаешь, весьма вероятно, что я когда-нибудь стану таким же, как они. Не в этом доме — его время уже прошло. Я заживу хорошо налаженной жизнью, в центре которой будет моя работа.
— И твоя жена.
— Если я женюсь. Пока у меня нет к этому никакого желания. Как поживает твой молодой врач?
— Он еще не врач.
— Ну хорошо. Твой молодой студент.
— Приходил каждый день и менял мне повязку.
— Влюбилась?
— Не знаю.
— А он?
— Робеет все больше и больше.
— Потому что не решается объясниться в любви.
— Я тоже было так подумала, но сейчас уже не столь уверена в этом.
— Ты сохранила за собой номер?
— Да.
— Эта история с секретаршей правда?
— Нет. Но надеюсь, так оно и будет. Когда вернусь, помещу объявление в газетах.
Она открывала шкафы, бросала в угол комнаты одежду, которую не собиралась больше носить.
— Зачем я хранила все это старье!
— Ты не сможешь ходить в джинсах, работая секретаршей.
— Надену платье.
Он удивленно наблюдал за ней, когда она ходила взад-вперед. Изменился не дом. И не родители. Изменилась она.
— Ты встретишься с доктором Вине?
— Зачем? Я не больна.
Она впервые произнесла эти слова. Прежде она всегда тревожилась за свое здоровье и жаловалась на самые немыслимые недомогания.
— Он расстроится, если узнает, что ты приезжала и не повидалась с ним.
— Завтра будет видно. Может, я ему и позвоню.
— В воскресенье?
— Он уже навещал меня в воскресенье, и я его тоже.
Он взглянул на кучу одежды и белья, от которых она освобождалась.
— Так тебе нечего будет носить.
— Если бы было можно, я бы все побросала, все, что напоминает мне о прошлом, и носила бы только новые вещи.
Она рассмеялась.
— Видишь, я еще и экстравагантна.
— Мне будет тебя недоставать.
— Мне тоже будет тебя недоставать. Ты мой единственный друг. Надеюсь, ты время от времени станешь ко мне наезжать.
У Альбера Пуэнте по воскресеньям был тот же распорядок дня, что и на неделе. После прогулки он, прихватив с собой две бутылки, поднимался в мансарду и устраивался за рабочим столом Около девяти утра он услышал легкие шаги на лестнице Ему и в голову не пришло, что это уже встала его дочь, а между тем это была именно она — Я тебе помешала?
— Нет. Садись. Ты позавтракала?
— Только что.
— Мать встала?
— Во всяком случае, она еще не спускалась.
— Не надо на нее обижаться. Для меня твое решение тоже явилось ударом. Мы привыкли жить вчетвером, дважды в день встречаться за обеденным столом.
— За которым каждый молчит.
— Потому что у всех разные интересы. Тебе не приходило в голову, что такое поведение родителей взрослых детей зачастую объясняется стыдливостью?
Не хочется надоедать вам своими проблемами. А спрашивать о ваших мы не решаемся.
Он смотрел на нее своими грустными глазами.
— Как ты собираешься решать денежный вопрос?
— Буду работать.
— Знаю, но тебе не заработать столько, сколько нужно, чтобы жить так, как ты уже привыкла. Я думал об этом вчера вечером, лежа в постели. Боб находится на нашем попечении, пока не закончит учебу, и, кроме того, я даю ему карманные деньги.
— Это ведь естественно? Иначе у нас бы очень скоро стало не хватать студентов.
— Предположим, что ты оказалась в таком же положении, что ты продолжила учебу здесь или в Париже. Я бы тогда поддерживал тебя материально, пока бы ты не стала зарабатывать достаточно для жизни.
— Я не думала об этом.
— То, что ты собираешься делать, это своего рода обучение ремеслу.
Значит, я поступлю так, как если бы ты училась, и буду выплачивать тебе содержание, пока тебе не исполнится двадцать пять лет.
Она застыла и какое-то время с недоверчивым видом смотрела на отца.
— Это правда, и так поступишь?
— Да.
Тогда она бросилась к нему и крепко-крепко поцеловала его в заросшие бородой щеки.
— Ты отличный мужик, папа.
— Только совсем не обязательно говорить об этом матери. Не сейчас по крайней мере. Я сам выберу момент и скажу ей правду.
— Ты-то ведь понимаешь, что я бегу не от вас?
— Понимаю. Когда ты была маленькой, ты, случалось, довольно часто поднималась ко мне. Садилась в углу и молча смотрела, как я пишу. Ты уезжаешь завтра?
— Завтра вечером, тем же экспрессом.
— На этот раз меня не будет на вокзале. Я не жажду показывать перед всеми свое волнение.
Глава 8
Она вновь очутилась в своем номере на улице де ла Арп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13