«Братьев» по литературному цеху особенно возмутило то, что он укрепил на
стенде письмо Цветаевой:

«Дорогой Маяковский! Знаете
, чем кончилось мое приветствие Вас в „Евразии“? Изъятием меня из „Послед
них новостей“, единственной газеты, где меня печатали… „Если бы она прив
етствовала только Маяковского, но она в лице его приветствует новую Росс
ию“… Вот вам Милюков, вот Вам я, вот Вам Вы… Оцените взрывчатую силу Вашего
имени и сообщите означенный эпизод Пастернаку и кому еще найдете нужным
. Можете и огласить. До свидания! Люблю Вас».

Ермилов, пришедший на предварительный прием выставки вместе с Авербахо
м, Ц вся головка РАППа, Ц не скрыл удивления:
Ц Гордиться запиской поэтической кривляки, чуждой революции?! Владимир
Владимирович, вам еще работать над собой и работать! Как же вы далеки от п
ролетарских писателей! По совести прошу: снимите со стенда эту гадость, у
вас и так грехов хватает, чтобы добровольно на себя вешать Цветаеву!
Ц А вы хоть знаете, что произошло в «Евразии»? Ц набычился Маяковский.
Ц И знать не хочу, Ц ответил Ермилов. Ц Я стихов мадам не чит
ал и впредь читать не намерен! Я радуюсь стихам своих, чего и вам желаю… На
стало время учиться у молодых орлов, они острее вас чувствуют время… Не в
зыщите за прямоту, но партия учит нас критике…
Приветствие Цветаевой было для Маяковского наградой. Ломко и прозрачно
Ц ветви деревьев в апрельском небе Ц она говорила тогда: "Двадцать вось
мого апреля двадцать второго года, накануне моего отъезда из России, ран
о утром на совершенно пустом Кузнецком мосту я встретила Маяковского. «Н
у-с, Маяковский, что же передать от Вас Европе?» Ц «Что правда здесь»… Сед
ьмого ноября двадцать восьмого года поздним вечером, выходя из кафе «Вол
ьтер», я на вопрос: «Что же скажете о России после чтения Маяковского?» Ц
не задумываясь, ответила: «Что сила там»…
Маяковский даже зажмурился: клопы полезли изо всех щелей; медленно, слеп
о, устремленно, неудержимо надвигается безликая масса; кусают в кровь вс
е, что не склоняется перед ними и слепо не славит их безусловную правоту…

Маяковский потер веки; вызеленело; потом пошло черными кругами, Ц десят
ки в тире.
Ц Переработали? Глаза устали? Ц участливо осведомился Ермилов, заново
услышав суховатый низкий голос невидимого ему собеседника, позвонивше
го вчера в РАПП: «А вам не кажется странным, что беспартийный попутчик Мая
ковский сплошь и рядом выдвигает такого рода тезисы, которые поначалу сл
едовало бы утвердить? Не надо бы беспартийному футуристу лезть поперед б
атьки в пекло, обожжет…»
Ц От работы устают трутни, Ц глухо ответил Маяковский.
«За что нам такое?» Ц Маяковский услышал в себе безысходный, отчаянный в
опрос, который в последние недели Ц особенно после окончания его выстав
ки Ц звучал все чаще и чаще. Ты думал не «нам», поправил он себя, ты думал «м
не»… Когда и почему человек начинает корректировать даже те мысли, котор
ые рождаются в нем не для того, чтобы стать строкою?! А может быть, спасение
сейчас в том, чтобы думать «нам»? Противуположить банде «литературных за
седателей» организацию профессионалов? Разве Горькому не было так же об
идно, когда «На посту» напечатал о нем: «Бывший Главсокол, ныне Центроуж»
… А каково Эренбургу? Осе Брику? Ведь статья, посвященная им, называется «К
леветники»? Банда намерена превратить литературных карликов в послушн
ых им «гениев», но ведь такое невозможно, рано или поздно жизнь все расста
вит по своим местам… А у меня нет сил ждать, когда эта самая жизнь, руковод
имая научными законами и сонмом комчванских бюрократов, соизволит нача
ть инвентаризацию книжной продукции… Да и ждать, судя по всему, долго…
Ц Владимир Владимирович, нужен материал о пролетарских писателях Фран
ции, Ц голос у литсотрудника Гены был не по годам хриплым, Ц вы кого-то, п
омню, называли…
Ц Я материалов не пишу, Ц ответил Маяковский. Ц Я пишу поэзию и прозу. А
также рекламу Ц это тоже литература в период торжества «главных управл
ений по согласованию»…
Гена медленно поднялся со скрипучего, шатающегося стула:
Ц Это вы так определяете наше замечательное время?!

…Маяковский сразу же вспомнил «Купель», канун праздника революции, голу
боглазого молодого человека с точеным лицом аристократа, размытые сетч
атым, теплым ноябрьским дождем фонари на брусчатке Монпарнаса, гулкий шу
м кафе, слитую раз но язык ость, камертон постоянного веселья, серые глаза
женщины, сидевшей рядом, ее наполненную тишину и ясную уже им обоим ее от н
его отдельность, услышал свои слова: «Пусть скажут Арагону, что его пригл
ашает к столу Маяковский» Ц и счастливое изумление на лице Луи, таком от
крытом и доверчивом.
Арагон сразу же начал рассказывать, какой он чувствует Советскую Россию
: «Мечтаю выучить русский».
Ц Молодец. Без этого можете сломаться, Ц заметил тогда Маяковский. Ц У
нас умеют пугать те держиморды, кто не хочет учить французский.
Ц Все равно мы победим! Ц голос Арагона был ликующим.
Сейчас начнет читать стихи, подумал Маяковский; ошибся; Арагон резко отк
инул патрицианскую голову: «Вы поэт, сделавший из слова оружие… Вы есть с
вязь между миром и мною… Вы мой символ, отныне я жду в моей жизни высоких п
еремен!»
Через три дня они увиделись там же; Арагон был с Эльзой Триоле, он познаком
ился с нею на другой день после разговора с Маяковским; только что написа
нные стихи прочитал певуче:

Мелькайте в памяти безумств
а и распутья,
ты в ноябре пришла, и вдруг исчезла боль,
и сразу смог на жизнь по-новому взглянуть я,
в тот поздний час, в кафе «Куполь»…

«Вмещаемость», подумал Маяковский. Загадочное слово, странное несовпад
ение формы и смысла. «Вместительный чемодан», «вмещающее сердце». Пульси
рующая мышца, готовая или не готовая к тому, чтобы равно вобрать в себя люб
овь к отцу, маме, Люде, Оле, Лиде, Веронике, Татьяне, Паоло, Осе, Коле, Яну, Нико
лаю Ивановичу, Исааку… Сколь же разны человеческие сердца! А ведь объем к
рови, пропускаемой ими, одинаков, да и размер Ц с кулак, не больше и не мень
ше… Почему одно сердце открыто для нежного вмещения в себя всех, а другое
отвергает все, что ему не угодно?! Я стал думать длинными предложениями, ст
ранно. Молодость Ц это быстрота; фраза обязана быть краткой, как удар. Неу
жели те, кто ближе всех, не понимают, что собственничество противно любви?
Разве можно делить? Почему на смену любви приходит месть? Жестокость? Как
же несовершенен человек, как мал Ц для тех задач, которые ставит человеч
ество!
…Безответственность живых страшна, но как темна безответственность ме
ртвых!
Мое прощальное слово будет читать тот, кто обладает правом трактовки мое
й мысли… А стрелять надо в сердце… Есть что-то невозможно жестокое, если в
ыстрел разнесет голову… У кого это Ц «рыжий мозг индивидуалиста»? Ах, да,
Пастернак говорил, что у Тихонова лицо «Мексиканца» из Джека Лондона, об
идно, что не снимают, у него выразительная воля в облике, а это редкостно: л
ица людей стерты…
С острым чувством неприязни к себе и одновременно ненавистной ему сосущ
е-жалостливой тоски Маяковский вспомнил, как на открытие выставки «Двад
цать лет работы» принесли его портрет, исполненный на меловой бумаге; на
втором листе было напечатано:

«В.В.Маяковского, великого р
еволюционного поэта, неутомимого поэтического соратника рабочего клас
са, горячо приветствует „Печать и Революция“ по случаю двадцатилетия ег
о творческой и общественной работы».

Единственный журнал Ц «Печать и Революция» Ц решил отметить его выста
вку; он жадно ждал появления этого номера; успокаивал себя: «Неужели тебе
мало известности? Откуда такая болезненность ожидания выхода злосчаст
ного номера?»
Он, однако, логично и собранно отвечал себе, что ныне, когда секретариат РА
ППа Ц видимо, с согласия агитпропа, Ц организовал заговор молчания про
тив его творчества, заговор, который изредка прорывался неуемной бранью
тальниковых и ермиловых, появление любого печатного слова о его творчес
тве, отданном революции, угодно не столько ему, сколько именно революции.

Тем не менее его портрет со статьей вырвали из напечатанного уже номера;
хоть бы не говорили заранее, я ж намылился идти благодарить редколлегию,
чувствуешь себя скукоженным и беззащитным, как же умеют у нас унижать ху
дожника, как умеют ломать тех, кто живет нравственными категориями, не пе
ресекающимися с общинностью рапповских гениев, увешанных лаврами офиц
иального благорасположения тех, кому вменено в обязанность руководить
творчеством…
Господи, подумал он вновь с тоской, как ужасно, что нет Лили; такая маленьк
ая, а сколько силы.
Вернувшись из Америки, он сказал, что у него в Нью-Йорке родилась дочь; жен
щина, которую он любил, зовут Элли; с тех пор Лиля стала дружочком
; Ося Брик связал жизнь с другой женщиной, но разрушить ту общность, ч
то связывала их, не могли Ц каждый жил в своей комнате, только стол был об
щим, стол, за которым собирались друзья Маяковского, значит и ее…

…Маяковский быстро зашагал на Камергерский, в кафе, что напротив МХАТа,
Ц назначил встречу с Вероникой Полонской.
Любуясь ею, двадцатилетней, с длинными зелеными глазами, нереально краси
вой, Маяковский всегда вспоминал теплый день прошлой весны, шум на трибу
нах ипподрома, когда жокей Игорек Сергеенко первым привел своего серого
, в яблоках, цельнотянутого Красавчика; муж Вероники, артист Яншин, отправ
ился получать в кассу тотализатора деньги, приз был большой, Красавчика
считали «темным», его никто не играл, кроме Маяковского, Ц он с юмором от
носился к тем, кто слушал жучков с конюшен и рассматривал коней накануне
заезда в бинокль. «Случай, удача, рок, Ц пыхал он сквозь зажатый мундштук
„Герцеговины Флор“, Ц поверьте старому покеристу, Вероника-Норочка». О
н тогда устроил веселый обед в «Селекте»; всего год назад, как же быстроле
тно время, какие прекрасные люди собрались за столом: и Юрий Олеша, и Довж
енко, и Пастернак, и Мейерхольд с Зиночкой Райх, и затаенно-искрометный Иг
орь Ильинский, и Ося Брик, и Татлин…
…Маяковский сел в дальний угол кафе, оперся подбородком на тяжелую рукоя
тку палки, подошедшему половому сказал принести стакан чая, покрепче, тр
и заварки.
Вероника пришла с репетиции замкнутая, отрешенная, Ц роль не давалась, с
трашилась показа Немировичу-Данченко.
Ц Норочка, брось ты этот чертов театр, расстанься с Яншиным, я хочу, чтобы
ты жила у меня, подле, всегда…
Он знал, что она ответит; он многое чувствовал загодя, еще до того, как слов
о было произнесено другим; бедненькая, она до сих пор не решается сказать
мне «ты», ни разу не сказала «Володя», а «Владимир Владимирович» Ц смешн
о… А может, горько; я стал старым, шестнадцать лет разницы. У меня совсем не
осталось сердца, я его всем раздавал Ц Лиле, Тане, Веронике, Джо, даже наше
й той маленькой девушке из Сочи со странным именем Калерия… Как же страш
но думать про то, что обо мне станут говорить потом , какое разд
олье для любителей сплетен…
Он вспомнил, как Вероника рассказывала, что Олеша, проигравшись на Гендр
иковом в покер, мелко рвал колоду и посыпал обрывки пиковых королей и тре
фовых дам на лестнице Ц от квартиры Бриков до парадной двери; потом, впро
чем, тихо прошептал: "Прекрасное название для романа Ц «Зависть».
Злость искреннего признания все равно талантлива…
Он плохо понимал быстрые слова Вероники, в голове шумело, болел затылок, о
тчетливо, словно вбитые в мозг, звучали слова тех, кто пришел на вчерашний
диспут: «Все, что вы пишете, Ц демагогия!»; «вы Ц „якающий“ поэт, в вас нет
скромности, свойственной нашему народному характеру!»
Отчего же так злы люди?!
Близко увидел рубленое лицо Пикассо, Ц на Монпарнасе тогда собрались с
амые близкие Ц Леже, Барт, Пикассо, Гончарова, Ладо Гудиашвили, Дягилев, Ж
ак Липшиц.
«Я, наконец, понял вас, поэт Маяковский, Ц гвоздил Пабло. Ц Вы большое дит
я. Вы изнываете от мечтаний. Вы самый одинокий человек на земле, оттого что
самый талантливый, Ц на данном историческом отрезке. Потом вас сменю я,
правда. Конечно, я не скрипка, со мной жить трудно, но если решите пожить не
жно, Ц переселяйтесь из своей „Истрии“ в мое ателье»…
Люди проходят мимо самых прекрасных предложений, сделанных самыми нежн
ыми друзьями, Ц почему? Закон воронки, чавкающее засасывание суетой пов
седневности?
Или предопределенность?
Ц Вы чем-то огорчены? Ц услышал он, наконец, Полонскую.
Ц Я? Ц Маяковский пожал плечами, презрительно усмехнулся. Ц А чем можн
о меня огорчить?
Ц Почему вы так скрытны? Вы как стена… Постоянно отталкивание. Любовь Ц
это когда знаешь все друг о друге…
Он покачал головой:
Ц Тогда это не любовь, а протокол допроса, Норочка…

…Лавут, импрессарио Маяковского, сразу же бросился на кухню, к примусу:
Ц Я подогрею бульон, у вас очень грустное и усталое лицо…
Ц Бульон лечит усталость?
Ц Конечно! Ц Лавут несколько даже обиделся такому вопросу. Ц Куриный
бульон Ц это еврейский стрептоцид! Снимайте пиджак, ложитесь на диван, я
вернусь и помассирую вам пальцы…
Ц Погодите, Ц остановил его Маяковский. Ц Я что-то не хочу куриного бул
ьона… Не сердитесь. А вот чаю бы выпил…
Ц Хм… С чаем не совсем хорошо, но я одолжу у соседей, кажется, у них осталас
ь пара заварок…
Ц Чем отдадите?
Ц Как чем?! Бульоном! Прямой обмен, как в семнадцатом! Что революция «сниз
у», что «сверху», все равно люди сразу же начинают меняться товаром, а не к
упюрами. Это хорошо, правда?
Маяковский закурил:
Ц Скажите, вы бы смогли устроить мне турне с чтением новой работы?
Лавут откликнулся не сразу, в глаза не смотрел, слишком суетливо расстав
лял на столе, покрытом толстой плюшевой скатертью, золоченые фарфоровые
чашки:
Ц И как же определим в афише произведение?
Ц Поэма «Плохо»… Критика недостатков республики… Обо всем, что компром
етирует революцию, отбрасывает нас вспять, в ужас самодержавной сонливо
сти, обрученной с кичливой коммунистической бюрократией…
Ц Вы говорите слишком громко, у меня внимательные соседи…
Ц То, во что веришь, надо говорить громко.

…Лавут занимался переговорами с цирком, который только что поставил фее
рию Маяковского «Москва горит», посвященную четвертьвековой годовщине
восстания на Пресне; поскольку боями руководили те, кого ныне объявили «
уклонистами», театры на предложение поэта не откликнулись; выручили ста
рые связи с Дуровым; все же какое это счастье, что традициям тихой покорно
сти противопоставляется дружество!
Нигде это так не берегут, как в цирке, Ц искусство смелых, что канатоходе
ц, что клоун, один бьется, другого сажают, Ц видимо, все дело в этом…
Маяковский внешне спокойно пережил замалчивание в прессе и этой его нов
ой работы; на премьере, чувствуя на себе скорбный взгляд Лавута, шепнул: «П
аша, вон главная оценка моей работы: в третьем ряду, Ц это дороже всех рец
ензий». Ц «При чем здесь третий ряд и рецензии?» Ц не понял Лавут. В треть
ем ряду, на седьмом месте сидел Пастернак; лицо пепельное от волнения, дли
нные пальцы пианиста сцеплены нерасторжимо, в глазах слезы. «Он похож на
коня», Ц вздохнул Лавут, когда Маяковский объяснил ему, что он имел в вид
у, говоря про «третий ряд».
"Каждый из нас по-своему лошадь, Ц сказал Маяковский. Ц Самые добрые люд
и на земле Ц это лошади. Вообще, дрессированные львы производят жалкое в
печатление, Ц выглядит так, если бы меня приучили заученно кричать: «Да з
дравствует самый великий стилист мировой литературы пролетариата Кудр
ейко!». А лошади, заметьте, достойные соучастники представления, и еще неи
звестно, кто ведет программу Ц человек или конь".

…Последние недели Маяковский слышал поэму «Плохо» в каждой своей клето
чке, она рвала мозг, Ц жарко, так что леденели пальцы, слезились глаза, сжи
малось сердце.
Он слышал в себе строки-удары про то, как на ленинскую идею обмена свободн
ым трудом и мыслью началось наступление тотальной регламентированност
и: "Я" Ц это гимн индивидуализму!". «На смену выскочкам от поэзии катит лави
на ударников слова!». "Правда за «мы»! Несчастные, доверчивые люди! Ведь за
примат средне-общего, против самовыявления личности тайно борется само
е что ни на есть чванливое и царственное "я"! Уничтожить тех, кто живет прав
дой, то есть мыслью, остальных подмять под свою графическую догму, стать з
атем надо всеми, Ц неужели непонятно?
1 2 3 4 5