VadikV


23
Юлиан Семенович Семенов
: «Научный комментарий»



Юлиан Семенович Семенов
Научный комментарий

Версии Ц 4


«Ю. Семенов. «Версии»»: Международные отношения; М; 1989

Аннотация

Через тридцать минут после тог
о, как Маяковского не стало, текст его предсмертного письма был распечат
ан в нескольких экземплярах. Он звучит так:

"Всем. В том, что умираю, не вин
ите никого и, пожалуйста, не сплетничайте.
Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сестры и товарищи, простите Ц это не способ (другим не советую), но у м
еня выходов нет.
Лиля Ц люби меня.
Товарищ правительство, моя семья Ц это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника
Витольдовна Полонская.
Если ты устроишь им сносную жизнь Ц спасибо. Начатые стихи отдайте Брик
ам, они разберутся.
Как говорят, инцидент исперчен, любовная лодка разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.
Счастливо оставаться. Владимир Маяковский. 12.4.30.
Товарищи Рапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно. Ничего не поде
лаешь…
Ермилову скажите, что жаль Ц снял лозунг, надо бы поругаться. В. М…"

Юлиан Семенов
Научный комментарий

Апрель был на редкость студеным; по ночам звенели прозрачные заморозки;
черные ветви деревьев раздирали холодную голубизну воздуха, словно бы м
оля о тепле.
Предмет живописи, подумал Маяковский; ветки, как руки; голос не суть важен
; «мысль изреченная есть ложь»; всегда ли? Тем не менее смысл молитвы сокры
т именно в руках; единственно, видимо, что в человеке до конца истинно, так
это жест; Наверное, поэтому балет бессмертен.
Он неторопливо размял папиросу, прикурил, тяжело затянулся, подвинул лис
тки бумаги, испещренные выписками из критических статей о нем: «поэт кон
чился», «гонит строки», «не стихи, а рубленая лапша», «неумение понять нов
ое время», «мастер штампа», «дешевое развлекательство», «саморекламнос
ть»…
Набрал номер Яна:
Ц Хочешь выпить чашку крепкого чая?
Ц Мечтаю.
Ц Тогда я ставлю воду на примус.
Ц Через три минуты буду у тебя.
Через шесть, подумал Маяковский; наверняка встретит кого-нибудь в корид
оре, да и регулировщик долго держит пешеходов. Москва помаленьку станови
тся Нью-Йорком; имел ли я право публиковать Ц «ненавижу Нью-Йорк в воскр
есенье?» Все-таки, наверное, да, потому что я действительно в воскресенье
ненавидел этот город, зато очень любил его в будни. Эльза говорила, что в п
арижских газетах меня назвали человеком, готовящим русских к ненависти
против американцев. Слепота? Неумение читать? Ведь я писал об Америке так,
чтобы вызвать к ней симпатию. Мы никогда не умели спорить: «или думай, как
я, или ты ирод, враг, третьего нет».
Барство, как и рабство, не терпит ни личности, ни мнения, ни права на собств
енную позицию; в общем-то логично: барство Ц это неограниченное владени
е себе подобными, а владеть можно только теми, кто запуган, лишен стержня.
Правят рабами… Интересно, кто правит медузами? Есть же и у них главный бар
ин?!
Ян пришел через семь минут, зажмурился:
Ц Сколько пачек «Герцеговины» выкурил, Влодек?
Ц Много. Сахар класть?
Ц Чай с сахаром Ц это не чай.
Ц Вчера я говорил с людьми Госиздата… Из текста поэмы они потребовали в
ыбросить "…По приказу товарища Троцкого! Ц «Есть!» Ц повернулся и скрыл
ся скоро, и только на ленте у флотского под лампой блеснуло «Аврора». В «Па
мяти Войкова» просят убрать «Слушайте голос Рыкова, народ его голос выко
вал, в уши наймита и барина лезьте слова Бухарина Ц это мильон партийцев
слился чтоб вам противиться…»
Ян допил чай; чашка была маленькой, подарок Лили; поднялся, резко закашляв
шись, Ц весной и осенью страдал чахоточными кровотечениями, с времен пе
рвой каторги.
Ц Одевайте тужурку, поэт, Ц сказал он. Ц Здесь невозможно говорить, впо
ру вешать топор.
Ц Метафора, Ц отрезал Маяковский. Ц Это метафора, Ян. А я перестал им ве
рить Ц истина конкретна. В коридоре есть топор, возьми его и попробуй пов
есить… Он ударит тебя по ноге, будет больно…
На улице, зябко поежившись, Ян спросил:
Ц Выписываешь из газет всю ту пакость, что на тебя теперь стали лить?
Ц Заметил?
Ц Мудрено не заметить… Если не уберешь те строки, что просят в Госиздате
, удары станут еще более сильными.
Ц Что посоветуешь?
Ц Замолчать… На какое-то время Ц во всяком случае… Оглядеться. Мужиков
ствующих свора не прощает самости… Сейчас они бьются за расширение плац
дарма… Ты Ц конкурент… Талант суверенен и сам назначает себе цену, помн
ишь? Ты ее назначил двадцать лет назад. И читатель поныне продолжает плат
ить самой высокой ценой, какая только есть на земле, Ц он знает тебя, Влод
ек.
Ц Я привык к укусам критики, черт с ней… Важно другое: отчего молчат те, кт
о призван быть арбитром?
Ц Арбитров назначают, увольняют, корректируют… Читатель Ц главный арб
итр… А он уже давно сказал свое слово…
Ц Полагаешь, главного арбитра нельзя сбить с панталыку? Капля камень то
чит. Атака против меня еще только начинается.
Ц Испугался?
Глаза Маяковского сделались яростными:
Ц Ты плохо говоришь со мной.
Ц Надо утешать? Уволь. Для этих целей у тебя есть тысячи знакомцев…
Ц Уже не тысячи. Оказывается, люди удивительно чувствуют, когда дерево н
ачинает трещать под ударом топора… Отбегают загодя…
Ц Ты не имеешь права сдаваться.
Ц Поэту нельзя советовать замолчать, Ян. Это несопрягаемые понятия Ц «
молчание» и «поэзия».
Ц Хочешь, сегодня я побуду с тобой?
Ц Да.
Ц Я свободен до трех, потом совещание, я обязан там быть… Но вечером я при
ду к тебе и посидим вместе… А сейчас пообедаем у Шуры, ладно?
Маяковский недоуменно глянул на друга:
Ц Когда ты был у Шуры последний раз? Его закрыли. Нет больше Шуриной блин
ной, заняла контора по утильсырью… Шура оказался буржуем… Из Грузии прие
хал Бесо, рассказывал, что там теперь негде выпить вина и кофе, и никто не п
родает лепешек, и на базаре шаром покати… Произошло что-то горестно-непо
правимое, Ян… Во имя чего? В Госиздате сказали: «Левый фронт и государстве
нное строительство взаимоисключающие понятия». Вот так-то… "Идея госуда
рственности есть центр, никаких шараханий, мужик должен быть прота
щен сквозь горнило новостроек металлургии". Я возразил: «В свое вре
мя товарищ Троцкий предлагал протащить мужика сквозь военно-промышлен
ный труд-фронт, идею отвергли, зачем же ее сейчас реанимировать?». Мне отв
етили, что я не понимаю настроений бедняцкой массы. Я грохнул: «Не понимаю
настроений лентяев и обломовых! Республика Ленина дала равные гарантии
всем, только надо учить людей пользоваться правами, добытыми в семнадцат
ом»…
Ц Ты сказал: «в Октябре семнадцатого», поэт… Ты был точен в разговоре с н
ими…
Ц Что, уже сообщили?
Ц А ты как думаешь?! Карлики учатся искусству борьбы на колоссах… Ничего
, в конечном счете станешь печататься в кооперативных издательствах…
Маяковский покачал головой:
Ц На каком свете ты живешь?! Кооперативные издательства доживают после
дние дни… Без санкции РАППа теперь и за границей нельзя печататься, Ц от
ныне не читатель решает, что ему покупать в лавке, а писательская ассоциа
ция… Будь я уверен, что смогу печататься по-прежнему, разве б…
Маяковский резко оборвал себя; Ян терпеливо ждал окончания фразы; не дож
дался; нахохленно поднял чахоточные углы-плечи:
Ц Ударишь по всему, что всех нас гнетет в поэме «Плохо»…
Ц Убежден, что напечатают?
На какое-то мгновенье лицо Маяковского сделалось морщинистым, старческ
им; персонаж Пиросмани; в огромных глазах, обращенных к небу, черные ветки
ломались причудливыми сплетениями иссохшихся рук.
Ц Иногда я думаю, Ц тихо, с болью сказал он, Ц что теперь мое место в Пари
же и Берлине: Арагон, Брехт, Пискатор, Пикассо, Нексе… С ними у меня нет разн
огласий во мнениях едины…
Ян снова зябко поежился:
Ц Отныне выезд за границу будет жестко лимитироваться, Влодек…
Ц Сколько я помню, при Ленине самым страшным наказанием было лишение гр
ажданства с высылкой за границу, потом уже расстрел…
Ц Ленин Ц это Ленин. Но и семинария кое-что значит, Ц тысяча девятьсот т
ридцать лет опыта, как ни крути…
Маяковский явственно, до пекущей, изжоговой боли в солнечном сплетении,
вспомнил льняную голову Есенина; бедолага, не смог перестроить себя на р
еволюцию, я Ц под нынешнее время; квиты…
Ц Все чаще мне кажется, Ц сказал Маяковский, Ц что мы бессильны помочь
грядущим событиям… Мы добровольно положили все свои права на алтарь рев
олюции, свято ей веря, но того, кто начал Октябрь, уж нет, а те далече… Нет ни
чего страшнее ощущения собственной букашистости Ц отчетливо понимаеш
ь, что беду нельзя предотвратить, как бы ни старался…
…В столовке нарпита было грязно и липко; от радиаторов отопления тянуло
холодом Ц котельная работала по графику, спущенному сверху, а не в завис
имости от того, какая на дворе погода; две буфетчицы в грязных халатах
отпускали кашу, сваренную кусками, Ц все равно съедят, идти б
ольше некуда.
Ц Твои недруги, Ц сказал Ян, ковырнув вилкой перловку, Ц ищут человека
с профессиональным именем, чтобы тот подписал их статью, Ц «спекулянт о
т поэзии»…
Ц Это уж было, Ц с усталым безразличием откликнулся Маяковский. Ц «Со
чиняет горбатую агитку, чтоб больше платили»… Полонский в «Новом мире» д
ает два рубля за строчку, а я в нашем ЛЕФе получал двадцать семь копеек, да
и то отчислял гонорары в общую кассу Ц Наркомпрос дотациями не жаловал,
у нас ведь со своими не церемонятся, только перед чужими заискивают… Лак
ейство проистекает от вековечного рабства…
Ц Влодек, ты обижен и оттого становишься неблагоразумным…
Ц Благоразумие Ц позорно…
Маяковский отчего-то вспомнил, как в Доме печати его остановил Василий: «
Зачем ты выступил против Булгакова?! Он же талантлив!» Ц «Испорченное ра
дио, Ц ответил тогда Маяковский. Ц Я выступил как раз против того, чтобы
запрещали его „Дни Турбиных“. Пусть бы пьеса шла у Станиславского, пусть!
А то, что мне не нравятся его герои, Ц вполне естественно… Подобные им по
садили меня в одиночку… И держали там не день или месяц, Василий… Возьми с
тенограмму: смысл моего выступления в том, чтобы мерзавцы из реперткома
не смели запрещать творчество, Ц даже то, которое мне не по душе».
В бильярдной на Пименовском, пока маркер Григорий Иванович готовил стол
, выкладывая пирамиду, Маяковский достал из кармана письмо, еще раз пробе
жал четкие, каллиграфически выведенные строки:

«Товарищ правительство, чле
нами моей семьи прошу считать… Жаль, что не успел доругаться с Ермиловым
…»

Не годится, подумал он в который уже раз; надо переписать. Есть нечто жалос
тливое в интонации. Выстрел будет в сердце, но ведь его должны услышать те
, кто не сможет прочесть мою посмертную волю. Как-никак, наша матерь Визан
тия, умеем терять неугодное, забывать нежелаемое, переворачивать с ног н
а голову…
Ц Владим Владимыч, кто разобьет? Ц спросил маркер.
Маяковский медленно, словно бы дразняще растягивая время, намелил кий и
деловито поинтересовался:
Ц Сколько дадите форы?
Ц Пять.
Ц Десять, Ц отрезал Маяковский. Ц Разобью я. Играю на падающего.
И Ц ударил с оттягом, подумав: «О Пушкине в последние месяцы тоже писали,
что выдохся, эпиграммами кололи… Только через двадцать лет снова вспомн
или: нет пророка в отечестве своем; крутые мы люди, что имеем Ц не храним, п
отерявши Ц плачем… Плачем ли?»
Пританцовывая, Григорий Иванович обежал огромный стол, приладился, подн
ялся на мысочки (ботинки парусиновые, в латках, а ведь большие деньги бере
т, в матрац что ль, пакует?) и легоньким ударом положил «двенадцатого», выв
едя свояка к «десятке»; снял и ее; лицо после этого сделалось жестким, недв
ижным, Ц человек в тайге на медвежьей охоте, скрадывает не трофей, а мясо
…
Какой ужасный запах сытости таит в себе свежеразделанная туша, сопротив
ляясь себе самому, подумал Маяковский; голландские мастера писали чуть з
аветренную натуру, на первый план клали битых птиц в пере, ставили плетен
ую бутыль и зеленый бокал… Нет ничего холоднее сытости… Почему они так л
юбили натюрморты с тушами? Натюр Ц морт… Мертвая натура… «Левый фронт и
скусств не уживается с идеей государственности»… А туши? Ян прав: свора н
е прощает тех, кто рискнул быть самим собой… Грядет рубанок Ц все одинак
овы, не высовываться! Видимо, талантом коронуют тех, кто покорен и маломощ
ен; какое страшное родилось выражение Ц «в среднем»…
Наблюдая за тем, как маркер выцеливал «тринадцатого», Маяковский явстве
нно видел лица тех, кто сидел в издательстве на последнем обсуждении его
стихов: «Время всяческих „измов“ кончилось раз и навсегда! Курс отныне о
пределяем мы, коллектив, а не вы, индивид!»
Как же, повылазили из нор подлипалы и перевертыши после того, как изо всех
членов Октябрьского ВРК говорить стали лишь об одном… Рабская угодност
ь абсолютизма… Как быстра плесень на приспособляемую размножаемость!
Глядя, как Григорий Иванович подкрадывался к «семерке» (если и этот поло
жит, партию не вытянуть), Маяковский вспомнил парижский клуб «Сёркль», ку
да его привел Арагон; Эльзу не пустили Ц играть в рулетку и бильярд можно
только мужчинам. «Жаль девочку, Ц сказал тогда Маяковский, Ц пойдем куд
а-нибудь, где она сможет посмотреть, как я обыграю всех, кто решится стать
против меня». Ц «Там шары плохие, Ц ответил Арагон, глядя на Маяковског
о длинными голубыми глазами, Ц вы проиграете, зачем, это же обидно! Проиг
рывать можно только раз в жизни».
Ум Ц это врожденное, талант Ц нарабатываемое, подумал Маяковский об Ар
агоне, стараясь передать тяжелому костяному шару свое острое нежелание
видеть его в лузе; он верил, что и вещам можно диктовать волю, не только чел
овеку; лишь людское множество неуправляемо и катит по тому пути, который
загодя прочерчен таинственным геометром; фу, гадко, слабость, откуда это
во мне?! А откуда в тебе решение уйти ? Ты ведь не хочешь этого, но
случилось что-то такое, что выше тебя, неподвластно твоей воле и, видимо, у
годно не только тебе одному…
Вспомнил отчего-то, как учил играть на бильярде Лилю; такая тоненькая, а у
дар резкий, если человек талантлив Ц он во всем талантлив. Только Лиля чу
вствовала, как надо красить его рисунки в РОСТе, только она понимала кадр
на съемочной площадке, лишь она понимает, что с ним…
Григорий Иванович перетоньшил , шар волчком завертелся на су
кне, конечно, бить его трудно, но все же это шанс; если я положу «семерку», па
ртия будет моей, загадал он. Загадывать на желаемое было его страстью.
«Семерку» он положил с клацем, убойно; легко взял и «пятнадцатого».
Ц По всему, будем играть последнего шара, Ц заметил Григорий Иванович.

Ц Я и его положу, Ц пообещал Маяковский.
Маркер покачал головой:
Ц Нет, Владим Владимыч, не положите. В вас мягкость появилась… Вы как сло
вно с большого устатку, а это проигрышное дело. Либо уж надо стать ремесле
нником, вроде меня: вас стих кормит, меня Ц шар, упускать нельзя, оголодаю.


…Как-то Триоле показала ему огромный платан на Монмартре: «Здесь продав
ала жареные каштаны древняя старуха в рванье, вечно пьяная, с немытыми, се
дыми патлами; когда она умерла, в ее конуре нашли сто тысяч франков; каждая
купюра была пронумерована карандашом; даже в цифрах было заметно, как ме
нялся почерк несчастной, Ц она торговала пятьдесят три года… Зачем был
о их нумеровать?»
Но ведь когда меня втолкнули в бутырскую одиночку, подумал Маяковский, а
за день перед этим «товарищ Иван» Ц хотя почему Иван, никакой не Иван, Ник
олай Иванович, Бухарин, Ц судорожно оглаживая редкие рыжие волосы, горь
ко, словно бы самому себе, говорил нам, что гребень революции спал, надо го
товиться к худшему, следует научиться ждать, маневрировать, работать, ст
иснув зубы, тогда-то ведь было страшнее и хуже?! Тогда ты был молод, ответил
он себе, и поэтому верил в то, что завтра обязано быть лучше, чем сегодня. Во
зраст убивает иллюзии, а может быть Ц и это еще горше, Ц надежду; иллюзия
Ц это цирк, надежда Ц жизнь. Когда я сражался с Северяниным за титул коро
ля поэтов, в этом было рыцарство игры.
Нынешнее сражение ведут поэтические бандиты, их не корона волнует, а гос
ударственные блага; Карфаген должен быть разрушен; все верно, все возвра
щается на круги своя.
1 2 3 4 5