Роман СВЕТЛОВ
ПРОРИЦАТЕЛЬ
Роман
_________________________________________________________________
Copyright (C) Роман Светлов, 1994.
Текст помещен в свободный доступ с ведома и разрешения автора
Набор по тексту публикации:
Светлов Р.В. ПРОРИЦАТЕЛЬ; ГИЛЬГАМЕШ; ЛЕГЕНДА О ТЕВТОБУРГСКОМ ЛЕСЕ.-
СПб.: АООТ "Комплект", 1994.
_________________________________________________________________

ЧАСТЬ 1
АЗИЯ
ГЛАВА 1.
У него было долгое, тощее, жилистое тело, которое прикрывала
только козья шкура, обмотанная вокруг чресел. Жесткая
обветренная кожа не боялась ни солнца, ни зимних леденящих
ветров. Выгоревшие волосы были коротко острижены: так, чтобы они
не лезли в глаза и не путались в колючках и терновнике, когда
приходилось пробираться сквозь заросли. Как и тело, они могли
принадлежать любому возрасту - и двадцати, и пятидесяти годам.
Есть такая порода людей, которая очень быстро теряет мягкость
юношеского облика, зато долго не страдает от лишнего жира и
немощи, оставаясь легкой и подвижной, словно богомол.
Только лицо выдавало, что Калхасу нет тридцати: лишь около глаз
собрались морщинки, да и то скорее из-за обилия солнца,
плескавшегося среди белых, желтых, черных скал, которые здесь
были во множестве, чем из-за переживаний. Длинный сухой нос и
острая бородка придавали ему сходство с росписями, на которых
изображался Пан, но в отличие от веселого гуляки-бога, глаза
Калхаса смотрели ясно и внимательно.
Калхас некоторое время примеривался, затем подпрыгнул и,
подтянувшись на руках, оказался на ближайшем выступе скалы.
Дальше пришлось ползти по узкой длинной расщелине, а на
последнем участке пути - буквально прилипать к отвесной стене,
цепляясь за малейшие выбоины в ней. В какое-то мгновение Калхас
почувствовал, что устал, что нужно остановиться и перевести
дыхание. Он выбрал положение, в котором вес падал на ноги,
закрыл глаза и сосредоточенно ждал, пока удары сердца не
перестали отдаваться в ушах. После этого обернулся
назад - высоты Калхас не боялся с раннего детства. Отсюда была
видна лощина и стадо, расположившееся у ручья. Обе его собаки
дремали, но их уши стояли торчком и поворачивались на малейшее
дуновение ветра. Вот одна подняла голову и посмотрела на скалу.
"Наверное, я похож на гигантского паука",- подумал
Калхас и улыбнулся.
Отдохнув, он добрался до гребня, а спуск оказался совсем не
тяжелым. Обратная сторона скалы была покатой, почти до самого
верха росли злые колючие кусты. Чтобы не быть замеченным, Калхас
нырнул в них и скоро оказался у подножия. Здесь заросли
превращались в сплошную стену, а за ней лежала лощина, на
которой находились его овцы. Лощина огибала скалу и становилась
с этой стороны более широкой, ручей же образовывал череду
бирюзовых омутов.
Калхас посмотрел на солнце. Девушка уже должна была пройти мимо
его укрытия. Он выглянул из зарослей: да, вот она, шагах в
сорока от него, бредет вверх по течению ручья. Бредет медленно,
ноги погружены в воду по икры, голова умиротворенно опущена
вниз, сандалии переброшены за ремешки через плечо. Подол туники
из грубой некрашеной ткани заткнут за пояс и крепкие загорелые
ноги обнажены до бедер.
Она идет к омуту, скрытому от места, где Калхас останавливает
стадо на полуденный отдых, лишь обманчивой завесой ветвей.
Дважды она приходила сюда и умывалась, дразня Калхаса своим
нагим телом; когда же он бросался к ней, хватала одежду и
убегала. На третий раз он ее догнал. Они долго любились на
берегу омута, и с тех пор девушка навещала его почти каждый
день. Сегодня Калхасу пришло в голову разыграть ее. Прятаться
заранее и сидеть в кустах ему было скучно, поэтому пастух
положился на ловкость и ставшее привычкой чутье времени.
Калхас крался вслед за девушкой, стараясь не привлечь ее
внимание и, в то же время, оказаться поближе к ней. Он
раздумывал, позвать ли ее голосом отца, толстого ленивого
пасечника, торговавшего медом и воском без особого желания и
прибыли, или похотливо заблеять сатиром. Однако что-то
насторожило девушку. Она резко обернулась, увидела Калхаса и,
изображая испуг, бросилась бежать.
Вода опутывала ей ноги. Выпрыгнув на берег, она хотела
припустить во всю прыть, но споткнулась об затаившийся в траве
камень и упала. Когда Калхас подбежал к ней, девушка вначале
захохотала, а потом обиженно надув губы, протянула к нему ногу.
Калхас осторожно и внимательно осмотрел ее ступню. Нет, ничего
не случилось, девушка просто притворялась. Тогда его руки
побежали выше, к колену и дальше, под подол хитона. Девушка
опять захохотала, начала отбиваться, но Калхас легко справился с
ней. Он то прижимал ее лицом к земле, то переворачивал на спину,
пока не натешился и не рухнул ничком, прижавшись щекой к щеке.
Потом они полоскались в ручье, повизгивая от холодной воды.
Калхас хватал ее за колени, за бока, за плечи, но она
отбивалась: больше нельзя, ей пора уходить.
Солнце все еще было жарким и обволакивало тело ленью. Проводив
девушку, Калхас вернулся к стаду, выбрал место, где травы было
побольше, и улегся на спину, закинув руки за голову. Между
ресницами мелькали огоньки, искры, разливалось красноватое
сияние и покой. Медленно, ласково подступал сон. Он делал тело
легким как пушинка, и спина уже не чувствовала ни травы, ни
угадываемой за ней земной тяжести.
Сквозь красноватое сияние Калхас увидел Гермеса. Коричневолицый
сухощавый бог в островерхой пастушечьей шляпе с завязками
улыбался. Над его шляпой и плечами переливались мириады радуг.
Так бывает, когда закрываешь смоченные водой веки и
поворачиваешься к солнцу.
- Пойдем,- сказал Гермес.
Он взял Калхаса за руку и тот без колебаний последовал за ним.
Перехватило дыхание; было такое ощущение, словно Калхас
выпрыгивает из своей груди. А потом сквозь него понесся воздух:
они стремительно поднимались к небу. Калхас посмотрел вниз: там
была зелень, испещренная прожилками скал и ручьев. Земля
съеживалась, его взгляд вбирал все больше ее поверхности. Вот
квадраты полей в долине, город, его игрушечные стены, вот и он
стал размером с ноготь. Еще города, какие-то прерывистые линии и
палочки. Впереди, слева, справа блеснуло море. Прежде чем Калхас
успел вспомнить, что видит весь Пелопоннес, что-то невыразимо
яркое мелькнуло перед его глазами, он на мгновение ослеп и
потерял сознание. Когда зрение и разум вернулись, Калхас увидел
себя стоящим посреди белой, сверкающей как лед поверхности. Она
казалась недвижной и все же, пастух чувствовал это, мчалась
вперед, в ту сторону, к которой он был обращен. Сухой прохладный
ветер овевал его грудь и наполнял сердце сладким ощущением
полета. Гермес, все так же улыбаясь, стоял рядом с ним. В одной
руке он сжимал золотой кадуцей, а на раскрытой ладони другой
лежал маленький стеклянный шарик.
- Где я? - спросил Калхас.
- Далеко,- засмеялся Гермес.- Даже если скажу, сейчас
тебе этого все равно не понять. Ты ублажен и спокоен, тебе
ничего не надо, ты спишь... Ты вполне созрел для первого
своего шага. Или я не прав?
- Какого шага? - слова бога укладывались в голове
Калхаса, словно узор из бисера.- К чему я созрел?
- К тому, чтобы смотреть по сторонам и размышлять. К тому,
чтобы перестать угадывать и начать прорицать.
- Прорицать?
- Да. Не думай, что это так весело и занимательно. Я даже
скажу тебе вот что: любой прорицатель предсказывает только
самому себе... Но этого тебе тоже пока не понять. Тебе хорошо
и это хорошо. Радуйся - ты прорицатель!
- Радуюсь! - радовался Калхас.- Я прорицатель! Но
почему я?
- А кто же еще? - Гермес пожал плечами.- Тебе не
кажется, что ты задал странный вопрос?
- Кажется.- Калхас преданно смотрел на веселого бога, и
ему хотелось смеяться, а еще пить вино или любить женщину.
- И не задавай больше странных вопросов! На,
держи-ка! - Гермес кинул ему стеклянный шарик.
Калхас поймал его, хотел рассмотреть, но не успел. Бог
неожиданно подошел вплотную, его лицо посерело, вытянулось
вперед, изо рта показался тонкий широкий язык и лизнул Калхаса
прямо в нос.
- Тьфу ты! - крикнул пастух, разом садясь и сгоняя с себя
сонную одурь.
Перед ним стояла одна из собак и умильно блестела глазами.
- Иди, иди! - отмахнулся Калхас. Солнце уже клонилось к
закату, пора было поднимать стадо. Калхас встал, потянулся,
затем нагнулся к ручью, дабы ополоснуть лицо, и только тут
обнаружил, что держит в руке нечто круглое.
Осторожно разжав ладонь, Калхас увидел тусклый стеклянный шарик
и от неожиданности едва не выронил его. Сердце испуганно
сжалось, а спина стала холодной от пота.
Он спит слишком чутко: никто не мог бы подойти незамеченным,
чтобы вложить этот шарик в руку. И сам он шарика не подбирал,
значит остается сон... неужели это было сном только
наполовину, или вообще не было сном?
С трудом удерживая суматошные, беспорядочные мысли, Калхас сунул
шарик за щеку и стал собирать овец.
* * *
Его прозвали Калхасом за умение угадывать. Как-то само собой он
определял, сколько камешков зажато в кулаке, чья собака зарезала
овцу, куда следует поехать, чтобы выгодно продать шерсть.
Естественно, такое случалось не каждый день: Калхас чувствовал
сам, когда он в состоянии угадывать, а когда нет; однако и того
было достаточно, чтобы его знали в округе. Ему это нравилось, но
всерьез свои способности он не воспринимал. Однажды он
разговаривал с купцом, который часто ездил в Дельфы. Выпучив
глаза, раздувая щеки тот рассказал ему о пифии, о расщелине в
скале, о тумане, поднимавшемся ниоткуда, о тьме посреди ясного
дня. Да и в Аркадии имелось Килленское святилище, состязаться с
прорицателями которого Калхасу даже не пришло бы в голову.
Подобно всем аркадянам он был вполне доволен своей жизнью и
только недавно стал раздумывать над ней. Лет двадцать пять назад
его подкинули к дверям дома Тимомаха, человека, владевшего
самыми большими стадами в долинах южнее Маронеи Аркадской. С тех
пор Калхас жил в этом доме то ли на положении слуги, то ли как
дальний родственник - пас овец, собирал хворост, стриг шерсть;
чем еще он мог заниматься в Аркадии? Часто его брали в Маронею:
выученный Тимомахом грамоте, он выполнял роль приказчика,
следящего за привезенным товаром, пока сам глава семьи вместе с
другими гражданами полиса голосил на агоре за Македонца, или за
афинян, или по поводу какого-нибудь налога.
Дети Тимомаха, а у того было трое сыновей, давно обзавелись
семьями. Хозяин говорил Калхасу, что тому тоже стоит подыскивать
невесту, что он даст ему денег, поможет с хозяйством, но пастуху
лень было думать о семейной жизни, и он забирался в горы,
развлекаясь приключениями случайными, или постоянными, как этим
летом. Ему жилось спокойно и безмятежно. Эти места миновала даже
война Агиса Спартанского с македонским наместником Антипатром.
Маронейцы ограничились шумом на агоре, да грабежом разбегавшихся
по домам спартанских союзников. Конечно, про восточные походы
Македонца любили поболтать все, однако далеко не каждый шел
наниматься в его войска, когда в Маронею приходили вербовщики.
После смерти Македонца, правда, стало тревожнее. Никто не знал,
как повернутся события. Полководцы Александра начали грызть друг
другу глотки, а эта грызня грозила докатиться даже сюда. Как и
во всей Греции, в Маронее молились богам, продавали лишнее и
закапывали вырученные деньги в землю. Калхас, рожденный для
предчувствий, ощущал грядущие каверзы судьбы лучше других. Но
именно поэтому он всячески бежал от тревог. Не думал о далеких
македонских сатрапах и даже нарочито путал в разговоре их имена.
Из-за этого над ним посмеивались, но он молчал, пил вино, а
иногда вдруг выворачивал по-козьи губы, строил себе большими
пальцами рожки и принимался задирать особенных любителей
посплетничать про Вавилонские дела. Многозначительный разговор
тут же рассыпался и хмель благополучно топил серьезные темы.
В тот день, вернувшись с пастбищ, Калхас увидел, что в конюшне
стоят несколько новых лошадей. Поначалу он не придал этому
значения: его голова был занята Гермесом и таинственной
стекляшкой. Прежде всего Калхас нашел шило, раскалил его и
прожег в шарике отверстие. Потом продел сквозь отверстие кожаный
шнурок и повесил шарик на шею. Стекляшка приятно холодила кожу,
а в груди росло неизвестно откуда взявшееся чувство уверенности.
Калхас знал истории о людях, избранных богами. Если хоть
половина в этих сказках правда, тогда... Тогда у него начинала
кружиться голова. Что-то с ним будет? Как Калхас ни пытался
смеяться над своими фантазиями, заглушить их в себе ему не
удалось.
В доме Тимомаха были гости. Трое незнакомых людей жевали
мелко нарезанную жареную баранину. Перед ними лежали головки
лука, чеснока и стоял кувшин с вином. Увидев гостей, Калхас
хотел уйти во двор, но Тимомах позвал его и велел сесть рядом с
собой.
- Вот и он. Посмотри, какой стал,- сказал хозяин,
обращаясь к одному из незнакомцев.
- Вырос. Не узнать,- кивнул тот.- Видишь, как смотрит?
Значит, и он меня не узнает.
Калхасу чудилось в его лице что-то знакомое, но он не мог
вспомнить, где видел этого человека. Прежде всего в глаза
бросалось разрубленное левое ухо. Оно висело, словно лопух, и от
этого гость походил на летучую мышь. На левой же руке
отсутствовали мизинец и безымянный палец, а во рту - несколько
передних зубов. Незнакомец жевал мясо, перекидывая его с боку на
бок и наклоняя голову, словно волк. Тем не менее держался он со
значением и не испытывал смущения из-за своих увечий.
- Здравствуй, Калхас,- сказал незнакомец.- Тимомах
сказал мне, что тебя теперь зовут так.
- Здравствуй,- ответил Калхас.- Но я не знаю, как
называть тебя.
- Дотим. Неужели ты не помнишь Дотима?
Дотим? Постепенно Калхас сообразил, кто находится перед ним.
Давно, больше десяти лет назад, еще до войны Агиса с Антипатром,
Тимомах нанял работника по имени Дотим. Молодого, сильного парня
родом из Мантинеи. Он учил Калхаса щелкать кнутом и плести сеть
для ловли рыбы. Какое-то время Калхас ходил за ним по пятам,
восхищаясь тем, как тот ловко обхаживает девушек и разбивает
носы своим соперникам. Но однажды Дотим исчез. Все решили, что
он вернулся в Мантинею, однако через несколько месяцев стали
поговаривать, что Дотим нанялся на Крит, где воевал против
македонян.
- А потом воевал за македонян,- осклабился Дотим.- И
очень доволен, что ушел к ним. Они знают, чего хотят и они
своего добиваются. У них я никогда не голодал. Вначале они
кормят, а уж потом думают, куда тебя послать. И платят. Всегда
платят. Свои сидят без денег, но наемникам они платят...
Впрочем, считай, что я уже не наемник. Я македонянин! - Дотим
гордо вздернул голову и ткнул пальцем в Тимомаха.- Вот так
вот, как сейчас с тобой, я говорил с Пердиккой, когда он
отвоевывал Каппадокию для Эвмена. С Пердиккой! . .
Шамкая и брызгая слюной Дотим славословил по поводу убитого три
года назад македонского регента. Калхас смотрел на него
одновременно с любопытством и омерзением. К тому, прежнему
Дотиму человек, сидящий перед ним, имел очень отдаленное
отношение. Если в первую очередь бросалось в глаза его увечье,
то теперь Калхас разглядел глубокие морщины на лице, седину в
волосах и усталую, дряблую кожу вокруг глаз. Дотим выглядел
значительно старше своего возраста. Остальные двое незнакомцев
были очень похожи на него, только война отметилась на них более
милостиво - шрамами, а не отрубленными пальцами. Они дружно
чавкали, дружно макали лук в жирную подливу и засовывали его в
рот. Калхас еще не видел, чтобы люди съедали столько лука сразу.
Ему казалось, что эти трое выбрались из Аида, а теперь
старательно отшибали луком и чесноком мертвенный дух. Дотим,
похоже, был главным в этой кампании, поскольку, поедая мясо,
остальные не упускали случая одобрить кивком или неразборчивым
мычанием его слова. Неожиданно Дотим перестал разглагольствовать
о Пердикке и сказал Калхасу:
- Не смотри на меня так. У тебя черные глаза. Ты можешь
накликать беду.
- Почему у него черные глаза? - удивился
Тимомах.- Откуда же черные?
- Черные,- упрямо повторил Дотим.- Лучше вот что.
Скажи, Калхас, сколько денег у меня в переметных сумах?
- Почти талант,- не задумываясь ответил Калхас.
Дотим некоторое время тупо смотрел на него.
- А откуда ты знаешь?
- Ты спросил - я ответил.- Калхас пожал плечами.- Мне
самому трудно понять, как это получается.
- Хорошо. Где я ночевал три дня назад?
- В Орхомене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17