— Я хотел бы оставить это у вас на хранение, — объясняю я.Но тот знает французский не больше, чем Сан-Антонио — английский.Брандон служит нам переводчиком.— Что вы собираетесь делать? — спрашивает он меня.— Пока не решил, — отвечаю я. — Немножко порыскать…Он смотрит на меня, не зная, что сказать…А я вспоминаю сдавленный голос из-под черного мешка на голове… Этот голос исходил как из могилы. Это был голос сильного человека, которому вдруг захотелось в самый последний миг перед смертью сказать всему миру, что он невиновен.Да, Эммануэль Ролле был невиновен! Я могу поставить дюжину таблеток аспирина против случайно оказавшегося вакантным места президента республики, что он не убивал Харриса. В его камере с первого же взгляда я понял, что этот парень не преступник. Можете мне доверять: я узнаю невиновных, как маклер — нечистокровных скакунов.— Брандон, — говорю я, — я очень благодарен вам за вашу любезность, которая лишний раз подтверждает, что репутация Скотленд-ярда — не пустая болтовня. С вашего позволения…(Одновременно я думаю: «И без…»)— … С вашего позволения я покопаюсь еще в этом деле, просто хотя бы для того, чтобы представить своему шефу какие-то конкретные детали. Словом, французская версия драмы в некотором роде…Он, соглашаясь, кивает. И он не смотрит на меня саркастически. Если бы англичанин приехал к нам проводить подобное контррасследование, то с ним поступили бы иначе: его посчитали бы тупым педантом, обозвали бы нудной вонючкой и придурком, сующим нос не в свое дело… Но он, наоборот, соглашается. Он не оспаривает возможность, что мне удастся найти трюфели там, где он сам нашел только поганки.— Вы не могли бы дать мне адрес девушки, с которой он был в…— Нортхемптоне, — улыбаясь, подсказывает Брандон.— Да, именно… А также адрес ресторанчика и раненого велосипедиста…Он пишет данные на листке блокнота круглым и прямым типично английским почерком. Ниже записывает адрес Харриса, жертвы.— Я вам оставлю мой номер телефона, — говорит он, — если будет нужна помощь, можете позвонить.Мы выходим из клуба. Через плотный туман видно зарождение нового утра. Электрические фонари вяло мерцают над нашими головами.Брандон протягивает мне пятерню.— Я думаю, что вам надо сначала немного отдохнуть, — советует он с подчеркнутой вежливостью, — поезжайте в отель «Вуйч», скажете, что от меня. Он находится рядом со станцией «Элефант и Кастл».— Спасибо…Мы жмем друг другу руки, и я остаюсь один посреди молочной пелены.Это место, доложу я вам, точно последнее на всей земле, куда бы я хотел двинуть свои стопы в случае эмиграции из Франции. Терпеть не могу туманы. Мои легкие не выносят пар. Он обволакивает и нагоняет дикую тоску.Я переминаюсь с ноги на ногу, напрягаю в нерешительности башку: в какую сторону пойти?Следует ли мне по совету Брандона поехать в гостиницу и подрыхнуть под одеялом или, наоборот, выйти сразу на извилистую тропу войны?Быстро решаюсь на второй вариант действий. Спать я не хочу, а небольшая церемония, на которой только что довелось присутствовать, расщекотала мои нервы.Я бреду по пустынным улицам. Поток машин постепенно начинает увеличиваться. Вокруг все серое и мокрое, темное и враждебное… Я чувствую себя как Мальчик с Пальчик среди дремучего леса, где злые птицы склевали зернышки проса, которыми он пометил обратный путь…Вдруг я замечаю остановившееся такси.— Пардон, патрон, — говорю я.Худой водила с головой облысевшего кондора смотрит на меня, как на марсианина.До меня доходит, что я обращаюсь к бритишу на неизвестном ему языке.— Я не говорю по-французски, — бормочет он на французском языке с таким акцентом, будто только что вышел от стоматолога и ему забыли вынуть килограмм ваты изо рта.— А я, I not speak English, понял, ростбиф? — заявляю я.Это ему доставляет удовольствие. Он смеется, будто кряхтит, сидя на горшке.Я приставляю руку к тыкве, секунду соображаю и выдаю:— Я go Нортхемптон.Как говорит один мой приятель: «Я — полуглот».Шофер бросает в мою сторону фразу, значения которой я не понимаю, и подает мне знак садиться.Я бы удивился, если бы он довез меня до нужного города, но тем не менее он провезет меня хоть какую-то часть пути.Через десять минут он останавливает тачку рядом со зданием, которое своим видом напоминает скорее общественный туалет, чем вокзал.— Нортхемптон! — докладывает водила. Тут уж только кретин бы не понял! Я даю ему бумажку в один фунт, а он мне сдачу.— Мерси, — говорю я ему и рву на вокзал.К тому времени, когда я приезжаю в Нортхемптон, утро уже заканчивается. Тумана нет — очевидно, он навсегда прописался в районе Лондона.Вы, наверное, скажете, что я вру, но я вас уверяю, что в разрывах облаков проглядывает солнце… * * * Я замечаю полицейского в яйцевидной каске и спрашиваю, где находится отель «Коронованный лев». Он мне тут же показывает, поскольку это в двух шагах на крошечной площади, вымощенной очень ровными плитами.Город построен из красного кирпича, и, не знаю почему, я вспоминаю Тулузу.Я вхожу в дверь гостиницы. Две ступеньки ведут вниз. Элемент кокетливой и изысканной старины. Пахнет воском и каустической содой для чистки меди. Пахнет также пивом.Хозяин с пузцом и физиономией густосвекольного цвета сидит в глубине низкой приемной. Он ощипывает гуся.Он что-то говорит мне, очевидно приветствует, через облако пуха.— Вы говорите по-французски? — спрашиваю я.Он отрицательно трясет головой.Ну вот, приехали. Интересное будет расследование, если я не знаю местного языка.У меня, похоже, настолько очумелая рожа, что он вдруг понимает и начинает кричать куда-то в глубину заведения:— Мэри! Мэри!Появляется рыжая девушка с замкнутым лицом.Хозяин указывает ей на меня, объясняя, что вот, мол, приехал артист — ни черта не рубит на языке Шекспира.— Что вы хотите? — спрашивает она меня. Ее французский вполне сносен.— Значит, — включаюсь я, соображая, как сказать проще, — я из парижской полиции.В доказательство я показываю даже свое удостоверение. Она смотрит в него внимательно и читает, как книгу, шевеля губами, с таким видом, будто перед ней найденные в могиле фараона дощечки с клинописью.— Что мы можем для вас сделать? Она объясняет хозяину, кто я. Поняв, что я полицейский, тот хмурит брови.— Я приехал по поводу молодого француза, казненного сегодня утром, — начинаю я.— О! Да, — кивает девочка, — я помню…— Он ужинал у вас в тот вечер перед преступлением, так?— Да.— Он был с девушкой?— Да…— Вы видели их раньше?— Они приходили сюда каждую пятницу… и всегда ужинали вдвоем…— У вас было впечатление, что они… любят друг друга?Ее щеки краснеют, как ягодицы новорожденного.— Я не знаю…— Но по их поведению… Она трясет головой.— Нет, они вели себя пристойно.Я улыбаюсь, чтобы завоевать ее доверие, но тщетно, поскольку, очевидно, в тот день, когда добрая фея Маржолена раздавала хорошее настроение, у этой неказистой малышки схватило живот и она осталась дома. Она неприступна, как Тауэр.— А чего-нибудь особенного вы не заметили?Она думает.— Нет, ничего…— Вы уверены?— Да…— Спросите у хозяина, может быть, он что-то видел?Она поворачивается к хозяину, переводит мой вопрос, и я вижу, что толстяк старается вспомнить. Даже перестает ощипывать гуся…Потом вдруг он начинает говорить сплошным неуловимым для меня потоком, ровным и густым, как черничный кисель. Он оживляется, что большая редкость для бритиша… Внутренний голос мне подсказывает, что я не ошибся адресом…Девочка слушает с удивленным лицом. Наконец, когда хозяин закрывает кран, она пересказывает тихим, мягким голосом:— Мистер Бенетт (я понимаю, что так зовут хозяина) говорит, что в тот день за соседним столиком сидел человек. Он пил пиво. И когда молодой француз вышел на улицу, чтобы купить газету, тот человек незаметно бросил девушке свернутую бумажку. Мистер Бенетт стоял спиной к залу, но видел это в зеркало.Ага, ага, вот это уже кое-что интересное.— И что сделала девушка? — спрашиваю я.Она переводит, хозяин объясняет, я жду перевода; как будто я в ООН.— Она спрятала бумагу в карман. Когда ее французский друг вернулся с газетой, она извинилась и пошла в туалет.Понятное дело, читать…Я прикусываю нижнюю губу.— Этот человек ушел?— Практически сразу.— Как он выглядел?Девушка вновь обращается к хозяину с ощипанным гусем и тут же переводит описание слово в слово. Этот человек был высокого роста, молодой, блондин. На нем был темно-синий костюм и коричневый замшевый жилет. Больше толстяку нечего добавить…— Чем еще мы можем вам помочь? Мы к вашим услугам, — говорит девушка.Можно было бы предложить ей несколько уроков французского языка, чтобы расширить ее словарный запас… Лучше всего вечерние курсы для взрослых. Но она слишком серьезная, слишком тоскливая.— Да, — спохватываюсь я, — есть еще кое-что, что вы можете сделать для меня: пару яиц с беконом!Она с готовностью переводит заказ своему работодателю, и тот, как только я заявляю о себе как клиент, становится очень активным. Он указывает мне на стол рядом с большой фаянсовой вазой. Столик кокетливо накрыт скатертью в красную клеточку…Я сажусь и с огромным аппетитом (очевидно, я при этом урчу, как кот) поглощаю приготовленную для меня яичницу.Бодро пережевывая, я углубляюсь в ретроспективу событий. Вот отсюда, из ресторана этой гостиницы, потянулась цепочка, на конце которой виселица и Эммануэль Ролле с черным мешком на голове. Что, вы пожимаете плечами? Даю слово! Мой нос — это вам не какая-нибудь свекла. С тех пор как мы знаем друг друга, вы должны были убедиться, что, если я иду по следу, пусть даже его нет, это означает, что пахнет жареным. Я редко ошибаюсь. Тут мой лысый босс с накрахмаленными манжетами глядел как в воду. Есть дело Ролле! И дело не такое простое, как видела его английская полиция.Я замедляю жевание и мысленно рассматриваю таинственную парочку, сидевшую за одним из этих столиков… Глава 4Где пойдет речь о девушке, уехавшей, не оставив адреса. «Che mist's Shop» — химический магазин, как значится в моем тоненьком французско-английском разговорнике, означает также «аптеку». Во всяком случае, над дверью висит какая-то загогулина в виде реторты и вывеска, которую я вам героически прочитал, сохраняя орфографию.Я поворачиваю ручку двери, больше похожую на наконечник трости, и нос к носу сталкиваюсь с человеком, сильно смахивающим на белую окоченевшую цаплю.— Мистер Стендли? — спрашиваю я, стараясь изо всех сил повторить резкий английский акцент.— Yes, — отвечает мне почтенный коммерсант.— Вы говорите по-французски?Опять этот мой вопрос, который я подношу местным жителям, будто пузырек с нашатырем. Надо отметить, что маленький разговорник, которым я обзавелся, чтобы преодолевать словарные баррикады, в случаях крайней необходимости весьма полезен.— Немножко, — отвечает фармацевт.— Тогда вперед! — радуюсь я.Я разглядываю его. Нет, он похож не на цаплю, а на пеликана, поскольку под подбородком у него висит здоровый зоб.— Можно поговорить с мадемуазель Обюртен?Он открывает рот, и я замечаю его черные зубы, что не делает чести человеку его профессии, занимающемуся продажей зубной пасты.— Она ушла от меня! — говорит он. Я подпрыгиваю как ужаленный.— Когда?— Некоторое время назад. Однажды утром мисс Обюртен не пришла на работу, предупредив по телефону, что ее тетя в Лондоне очень больна и она должна сидеть у ее постели. Приехав в Лондон, она мне написала. Тетя чувствовала себя лучше, но все равно ей требовался уход. Мисс Обюртен извинилась и попросила ее уволить…— Вот так компот…Он смотрит на меня удивленно.— Могу ли я узнать, кто вы? — интересуется замерзший пеликан.— Полицейский из Франции. С согласия Скотленд-Ярда я провожу свое расследование обстоятельств драмы, случившейся три месяца назад по дороге в Лондон, понимаете?Он, похоже, проглотил три или четыре упаковки гигроскопической ваты, которые застряли у него в зобу. Мистер Стендли моргает как заведенный, рассматривая меня…— Да, — произносит он с трудом, — я в курсе. Тот человек ведь ваш земляк, не так ли?— Точно. Он тусовался с вашей лаборанткой…Костлявой рукой аптекарь массирует свое беременное горло, а когда сглатывает, зоб вздрагивает, как петушиная бородка.— Я не понимаю, что вы говорите, — морщится он. — Мой французский очень плохой.Я вновь обретаю веселое настроение.— Этот Эммануэль Ролле посещал… виделся… встречался с вашей помощницей, так?Если я и дальше буду торчать в этой стране, то кончу тем, что выучу французский, поскольку — вот ведь затык! — мне приходится все время подбирать наиболее академические термины своего родного языка.Пеликан кивает.— Он иногда ждал ее у магазина в своем черном кабриолете.— Часто?— Не чаще одного раза в неделю…— И как он вам показался? Аптекарь опять не очень понимает… Я объясняю:— Какое впечатление он на вас производил?— Положительное. Он был джентльмен. Я был very удивлен, узнав об этой страшной истории…— А ваша лаборантка, Марта Обюртен, была серьезной девушкой?— Серьезной?Я с удивлением констатирую, что наши слова, составленные в фразы, у нас принимают при разговоре определенную непринужденность, в то время как за границей они имеют ограниченный буквальный смысл. Например, «серьезный» в Нортхемптоне означает только «важный, значительный», и все.То есть серьезная девушка — та, которая не смеется, а не та, у которой не каждый день ноги вверх.— Она встречалась с другими мужчинами?— Меня не интересовала ее частная жизнь…— Ваша скромность делает вам честь, мистер… э-э… Стендли, но, зная об отношениях Обюртен с Ролле, вы, сами того не желая, могли знать об отношениях Обюртен с кем-то еще. Врубаетесь? Пардон, понимаете, мистер Стендли?Он щупает свой зоб, как щупают велосипедную шину, когда ее накачивают. Но, похоже, мои усилия тщетны, поскольку он пожимает плечами и опускает руки.— Нет, я не видел других приятелей Марты.— Вы никогда ее не видели в компании молодого высокого человека со светлыми волосами и в замшевом жилете?Он задумывается.— Кажется, нет.— Вы уверены?— Я не помню человека, соответствующего вашему описанию.— Хорошо. А что она вообще из себя представляла, эта Марта Обюртен?— Как вы говорите?— Она была хорошей лаборанткой?— Очень хорошей…— В плане работы?— Работящей…— Короче, вы сожалеете?— Очень…— Мистер Стендли, письмо с ее заявлением об увольнении у вас?— Конечно.— Могу я попросить вас мне его показать?Он согласно кивает головой и ковыляет в глубь магазина. Пока он отсутствует, я разглядываю помещение: аптека стара как мир. Нельзя сказать, чтобы у него был поток клиентов, — полки покрыты пылью, а склянки засижены мухами…— Так, — говорит он, — вот письмо.Я беру его в руки и не могу сдержать смех. Как дурак, я забыл, что оно, естественно, написано по-английски. Нет смысла вам повторять, что я абсолютно ни бум-бум в том, что там накалякано.— Можно его взять? — спрашиваю я.— Сожалею, — отвечает он, — но я не могу отдать вам этот документ, поскольку здесь говорится об увольнении моего сотрудника…— Хорошо, хорошо. Храните эту драгоценность. Может быть, английская полиция попросит его у вас через некоторое время…Я отдаю ему бумажку.— Мне хотелось бы узнать адрес Марты Обюртен.— У меня его нет…— Как так? Она не сообщает его в письме?— Нет, может быть, она забыла…— Ну тогда дайте мне ее прежний адрес.— Фиделити-роуд, четырнадцать. Я пишу адрес в наш фирменный полицейский блокнот с черной кожаной обложкой.— Очень хорошо. Извините, что побеспокоил вас, мистер Стендли.Вы заметили, как я стал выражаться? Когда я вернусь в Париж, мои кореша меня просто не поймут.Кстати, по поводу возвращения в Париж! Необходимо предупредить шефа, а то, чего доброго, он подумает, что я прописался у ростбифов, мне понравилось носить сутану и я принял духовный сан.Поклон мистеру Пилюле, и я на свежем воздухе. В трех шагах находится здание, где поверху написано: «Почта». Я вхожу и с большим трудом при помощи словаря прошу связать меня с Парижем.Мне приходится ждать около четверти часа. Но вот на другом конце провода я слышу вибрацию голоса моего шефа. Не то чтобы я всегда находил его мелодичным, но здесь, в этой дыре, он кажется приятной музыкой.— Алло, патрон?— А! Это вы, Сан-Антонио? Ну как дела?— Ну все, нашему приятелю повязали галстук.— Печально.— В таких мероприятиях нет ничего веселого, но все прошло пристойно.Я вкратце описываю ему экзекуцию. Я говорю о последних словах, которые произнес сын Ролле о своей невиновности. Я рассказываю о Марте, лаборантке аптеки, о ее трапезе с Ролле и о типе, бросившем ей послание.— И в довершение ко всему она исчезла. Вам не кажется это странным?Минута молчания. Если шеф заткнулся, это значит, что в его котелке кипит работа.— Кажется, — соглашается он.— Вы не думаете, шеф, что я мог бы немножко заняться этим? Я понимаю, что Эммануэль теперь лишь кусок холодного мяса, но тем не менее мне было бы очень приятно раскрыть всю правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13