Сан-Антонио: «Серенада для Грейс»

Сан-Антонио
Серенада для Грейс


Сан-Антонио – 09



OCR BiblioNet, SpellCheck Anonimous
«Сан-Антонио. Серенада для Грейс»:
Оригинал:
“Sйrйnade pour une souris dйfunte”

Перевод: А Мусинов, Д. Березовская
Аннотация Англичане?! Сырость, туман, ростбифы, скука… Но ведь эту книгу писал француз!Ваш друг Сан-Антонио вынужден посетить неказистый британский островок под видом священника. Как же удержать горячее сердце в груди под рясой? А если рядом сидит хорошенькая мышка?Однако приказ шефа это вам не банановая кожура под ногами. Его не обойдешь. К тому же Сан-А чертовски любопытен. Вот он и шарит по острову из конца в конец. В тумане! Пока не находит то, что ему требуется. Трупик хорошенькой девушки двухнедельного возраста (это, как вы понимаете, относится к трупику) и живую красотку в качестве переводчика. Ведь варварского языка бритишей инспектор французской полиции знать не обязан…А что вы скажете насчет того, что ростбифы ездят по левой стороне? Сан-А от этого тоже не в восторге. Не лучше ли путешествовать морем? В обществе братьев-преступничков? Да еще прикованным к стенке? Вы бы давно уже были в туалете, однако ваш друг Сан-А еще ухитряется выжить и доложить вам о своих подвигах.Дамы и особенно господа! Если вас покоробила последняя фраза, то можете попросить у продавца ластик, стереть ее и написать что-нибудь свое. Привет! Сан-АнтониоСЕРЕНАДА ДЛЯ ГРЕЙС Посвящается Роже и Жаннет Брюнель, с наилучшими пожеланиями. С. А. Глава 1Где пойдет речь о неосторожном вождении машины, монтировке, веревке для висельника и загадочной казни. У человека глаза как два желтка в яичнице. Он невысок ростом, у него седые волосы и цвет лица диетика, всю жизнь питавшегося исключительно йогуртом.Он тихо рыдает, и слезы оставляют розовые звездочки на промокательной бумаге пресс-папье.В тот момент, когда я вношу свои девяносто килограммов в кабинет, шеф отвешивает мне многозначительный и в то же время раздосадованный взгляд…Плачущих людей нам хватает здесь, в наших стенах, и нельзя сказать, чтобы мы разрывали себе душу от сочувствия. Обычно если кто-то начинает пускать слезу перед полицией, то этот кто-то или наделал глупостей, или разыгрывает сцену, чтобы привлечь нас на свою сторону…Шеф произносит тихо:— Сан-Антонио, познакомьтесь, это господин Ролле, один из моих друзей…Я не подаю вида, но, надо сказать, меня это очень удивляет. У босса нет привычки представлять своих друзей подчиненным. Тем более я никогда не думал, что шеф будет знакомить меня со столь бурно рыдающим приятелем.— Весьма польщен, — бормочу я голосом коммивояжера, пытающегося навязать коллекцию пылесосов улитке.Человек поднимает на меня глаза супервегетарианца и протягивает руку, больше похожую на охлажденную свиную ножку.Я не без чувства брезгливости слегка пожимаю этот мясной полуфабрикат, и плакса вновь впадает в транс.Но любопытство начинает разбирать меня, и я ощущаю, что во мне что-то булькает и закипает. Не дожидаясь прорыва моего предохранительного клапана, шеф решает просветить меня.— Вы читали в газетах о деле Ролле? — спрашивает он.Я отрицательно трясу тыквой.Газеты я покупаю редко и только для того, чтобы узнать, что идет в кино, или посмотреть очередную порцию комиксов.— У господина Ролле, — говорит с расстановкой босс, — есть сын Эммануэль. Он серьезный, спокойный, уравновешенный мальчик…У меня желание спросить, не собирается ли мальчик отвертеться от обманутой невесты, но я знаю, что шеф терпеть не может, когда его перебивают глупыми замечаниями.— Этот молодой человек, — продолжает шеф, — заканчивал учебу в Англии… У господина Ролле есть представительства в Южной Африке, и он хотел после получения сыном британского образования послать его туда…При этих словах человек с глазами яичницей опять начинает рыдать как помешанный.Шеф прерывает свой рассказ, и мы сохраняем минуту тягостного молчания.Не нужно быть ясновидцем или магом, чтобы понять: сынок угодил в серьезную передрягу.Шеф, морщась, массирует голову, представляющую собой великолепный каток для мух цвета слоновой кости, самый гладкий каток в парижском регионе.— Так, — изрекаю я, пытаясь поставить точку в конце бесконечных рыданий.— Эммануэль год жил в Англии. Отец часто навещал его и вынес впечатление, что сын ведет правильную жизнь усидчивого студента… И так продолжалось в течение всего времени… Однако потом разыгралась драма…Как прекрасный актер, шеф переводит дыхание и оставляет без внимания мое разгорающееся любопытство. Наконец он говорит:— Однажды на шоссе из Лондона в Нортхемптон Эммануэль при обгоне нечаянно сбил велосипедиста. И здесь поведение этого серьезного юноши становится непонятным: вместо того чтобы остановиться и оказать помощь своей жертве, он жмет на газ и уезжает.Я морщу нос.Шеф одаривает меня взглядом, в котором можно прочесть: «Хорош гусь, нечего сказать!»— Но это еще не все, — продолжает он.Я весь превращаюсь в одно большое ухо, какое рисуют на плакатах, предостерегающих от шпионов.— Когда Эммануэль Ролле скрылся с места происшествия, за ним погнался зеленщик, который был свидетелем этого несчастного случая. У него был небольшой, но быстрый фургончик, он скоро догнал машину Эммануэля и заставил остановиться, прижав ее к обочине. Не зная, вооружен ли виновник происшествия, водитель-зеленщик на всякий случай взял монтировку… Сын господина Ролле бросился на него, вырвал из рук монтировку и нанес сильный удар по голове, от которого бедняга скончался на месте…Новая пауза.— Гм, — произношу я, — странная история, хотя и довольно банальная… Но в Англии за подобные дела по головке не погладят… Так, и что дальше?— Вот его и не погладили, — продолжает патрон. — Он приехал в Лондон и примерно через три часа пошел сдаваться полиции.— Чума! — бормочу я.— Да… Его судили и приговорили к смертной казни за умышленное убийство. Завтра утром приговор приведут в исполнение…Тут несчастный отец Ролле совсем задыхается в слезах и с ужасным стоном складывается пополам. Трудно обладать хромированным сердцем и сдержаться от подступающих слез при виде убитого горем отца, знающего, что его сына завтра повесят на веревке.Я отворачиваюсь, чтобы скрыть свои эмоции. Шеф поправляет свои образцовые манжеты. Очевидно, та, что стирает ему белье, под большим впечатлением от его великосветских манер и не экономит на крахмале.Я преодолеваю нахлынувшие на меня чувства и соображаю: эта история, безусловно, очень печальна, но все же непонятно, зачем шеф мне ее рассказывает…Он следит за ходом моих мыслей, как следят за вспыхивающими цифрами набранных очков на электрическом биллиарде.— Сан-Антонио, — переходит он к делу, — я прошу вас оказать мне услугу. Большую услугу, что называется, в самом частном порядке… Господин Ролле очень хотел бы в последний раз обнять своего сына, но получается так, что это невозможно. Он обратился ко мне с просьбой отправить надежного человека в Англию, чтобы хоть кто-нибудь из земляков мог просто присутствовать и поддержать его сына в последние минуты его жизни. Я связался по этому поводу со Скотленд-ярдом. Но все, что могут нам позволить наши британские коллеги, так это присутствие на казни французского священника. А поскольку парень, похоже, не испытывает религиозных чувств, то этим священником, если не возражаете, будете вы… Я выпучиваю глаза:— Я?!— Вы видите какие-то затруднения?— Нет… но… Просто я удивлен… И потом… Мне кажется, я не очень подхожу на роль пастыря заблудших душ, понимаете?Шеф незаметно для Ролле подмигивает мне.— Но, конечно, я всегда согласен… — быстро добавляю я.Папаша Ролле, превозмогая горе, поднимается и идет ко мне. Он жмет и трясет мою руку, будто это ручка водяного насоса. Он икает, он пускает пузыри, он размазывается, он бормочет тривиальные фразы, истекает слезами, он умоляет, он благодарит…После этого достает из бумажника пачку денег, толстую, как марокканский пуф, и кладет ее на стол шефа.— Это на расходы по поездке комиссара Сан-Антонио, — говорит он и снова кидается в омут слез. — Скажите моему сыну, что…— Хорошо, — скорбно произношу я, — я знаю, что говорят в таких случаях…Тут мы с шефом прикладываем огромные усилия, чтобы выковырять папашу из кабинета. Он не перестает голосить, лить слезы, рвать себе и нам душу. Он разорвал бы на себе и рубашку, но, видимо, понимает, что здесь будет трудно найти другую.Когда мы остаемся с патроном одни, наше первое желание — отереть пот со лба. Затем смотрим друг на друга так же выразительно, как два памятника, стоящие один напротив другого.— Грустно, правда? — тихо говорит шеф.— Очень…— Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему я выбрал именно вас.— Да, действительно, — бормочу я. Шеф пожимает плечами.— Честно говоря, я почти ничего не знаю, понимаете? — Вдруг, будто осознав несоответствие данного заявления со своим положением, он продолжает: — Я чувствую, что в этой истории Эммануэля Ролле есть какая-то тайна. Я давно знаком с их семьей. Это законопослушные тихие граждане, делающие свое дело и неспособные убивать людей…— В семье не без урода…— Гм, знаю… Но тем не менее Эммануэль… — Он пожимает плечами. — И вот пожалуйста он садится за руль, небрежно ведет машину, сбивает человека. Вместо того чтобы остановиться, уезжает… Убивает того, кто бросается за ним в погоню… И потом идет сдаваться полиции. Это что, нормально?— Мы знаем случаи и похлеще… Он, видно, очень испугался, когда сбил велосипедиста, потерял голову… А когда увидел, что зеленщик бросился на него с монтировкой, просто хотел себя защитить. Это, может быть, нехорошая реакция, но она вполне человеческая. Во Франции этот парень схлопотал бы лет пять тюрьмы и возмещение убытков. Но судьба определила, чтобы это случилось с ним по другую сторону Ла-Манша. А бритиши не церемонятся с убийцами!Но, похоже, шеф не оценил мою подбадривающую болтовню, хотя звучала она весьма литературно.— Ваши слова подтверждают гипотезу, что это был несчастный случай, — соглашается он. — В принципе, Сан-Антонио, я мог бы с вами согласиться, только вот…— Только что?— Только в этом случае, повторяю вам, речь идет о мальчике спокойном, энергичном, а не о бездельнике без царя в голове, чье поведение соответствовало бы тому, что вы говорите. Эммануэль Ролле, если только у него не было крайней необходимости действовать таким образом, остановился бы сразу после того, как сбил велосипедиста. Или же если бы и скрылся с места происшествия и разнес череп свидетеля, то сохранил молчание и не пошел в полицию сдаваться… Одним словом, я в некотором удивлении, и, поскольку появилась такая великолепная возможность поговорить с малым, я ухватился за нее…Он вновь переводит дыхание. Я пользуюсь случаем, чтобы вставить:— У меня не будет много времени, чтобы… исповедовать его, шеф.— Знаю, но вы уж постарайтесь…— А если он откажется от встречи со священником?— Может и так случиться… А представьте, если он захочет увидеть именно священника?Когда я встаю на путь возражений, шеф имеет обыкновение подкинуть мне под ноги банановую кожуру, чтобы я далеко не ушел.Он вновь чешет репу.— И если это произойдет, — повторяет он, — то вы должны будете показать, что вы как раз то, что ему нужно…— Но я же не сумасшедший, чтобы петь псалмы…— А вас и не просят… Дальше препираться нет смысла, я согласно киваю:— Хорошо, патрон, я сделаю, как вы хотите…— Поезжайте в костюмерную киностудии к Трануэ и возьмите необходимое облачение. Переодевайтесь и отправляйтесь в аэропорт к десятичасовому самолету. Ваш билет на аэровокзале в Орли. Так, вот деньги на поездку и рекомендательное письмо на имя офицера полиции Брандона, моего приятеля…— Он в курсе? — спрашиваю я.— Нет, — отвечает шеф, — он думает, что вы настоящий священник. — Он улыбается: — Следите за своим языком, когда будете разговаривать с ним…— Не волнуйтесь, босс, даже в Сорбонне не умеют выражаться лучше.Босс поднимается и протягивает мне руку.— Спасибо, — говорит он, хитро щурясь, — я тащусь от вашей покладистости… Глава 2Где пойдет речь о священнике в церковной рясе и осужденном в тюремной робе. Я сижу в баре Орли, когда громкоговоритель выкашливает в зал приглашение пассажирам, отправляющимся в Лондон, в том смысле, что железная птица на колесиках сейчас взмахнет крыльями и все такое прочее…Нас тут собралась небольшая кучка при выходе на посадку в самолет.Я занимаю место рядом с довольно милой мышкой, на которой навешано, как на рождественской елке. У нее огромные ресницы типа хлоп-хлоп, ну а духи могут забить смрадный запах любой скотобойни. Мне это щекочет не только ноздри…Она завязывает разговор:— Вы первый раз летите на самолете, господин аббат?Мне нужно примерно секунд десять для того, чтобы врубиться, что вопрос адресован мне, то есть вашему Сан-Антонио. До меня просто не сразу доходит, что я упакован в одежды викария. В сутане я себя чувствую так же удобно, как золотая рыбка в литре портвейна. У меня впечатление, что я выгляжу как педик. Я отношусь с уважением к религии, но в этом одеянии испытываю просто физические муки, поскольку оно сковывает мои движения…Тем не менее я поворачиваю голову и отвешиваю ей самую замечательную улыбку в стиле рекламы зубной пасты «Колгейт».— Нет, дитя мое, — произношу я смиренно, — к самолетам я давно привык.И тут же сожалею, что ввязался в разговор, так как передо мной именно тот тип молодых женщин, которые не способны продержать свой говорильный аппарат в закрытом состоянии более двух секунд. И пошло-поехало.Она мне рассказывает, что свое первое причастие совершила в Бютт-Шомоне и никогда не забудет этой потрясающей возможности возвысить свою душу. Ее главная мечта — увидеть папу.На это я отвечаю со знанием дела, что для того чтобы увидеть папу, нужно было выбрать другой рейс, поскольку Лондон — последнее место на планете, куда святому отцу католической церкви взбредет в голову направить свой личный самолет.— Вы его видели? — спрашивает она в двух шагах от религиозного экстаза.— Как сейчас вижу вас…— О! Это потрясающе! И как он?— Весь в белом… Она в восхищении.— Вы к какому ордену принадлежите? — интересуется она.Так, вот здесь затык. От давних религиозных занятий в школе у меня на вооружении только обрывки молитв-просьб к Всевышнему, но была не была…— Гм! — произношу я серьезно. — Я член ордена трахистов.— Такого не знаю, — задумчиво хмурит брови она.— Конгрегация образована святым Трахом из Вельвиля, — дополняю я. Это ее убеждает.— А! Да, я, кажется, помню… Что-то слышала об этом.И я понимаю, что честь конфессии в данном случае спасена.Девица продолжает задавать мне сногсшибательные вопросы, и я сдерживаюсь, чтобы не послать ее подальше. Удивляюсь, как люди могут быть столь неприлично любопытны в таком тайном деле, как религия.Самолет жужжит тихо и ровно — по крайней мере с этой стороны никаких претензий.Как сглазил — чертова железяка проваливается в воздушную яму. Для тех, кто не знает, объясню, что это состояние примерно такое же, как если бы ваши кишки прилипли к горлу. Моя соседка инстинктивно хватается за мой клобук. Мертвая от страха, она кладет голову мне на плечо. Ну и что вы хотите, чтобы я сделал? Сан-Антонио, конечно, чуть-чуть кюре, но совсем не святой. Я немного тащусь от ее запаха, жара ее тела и плыву, как быстрорастворимая таблетка аспирина в стакане воды. Я кладу руку ей на шею и по моей системе (внимание: запатентовано!) нежно провожу пальцами так что она вдруг затихает.— О-о! Отец мой! — журчит она.Мышка сконфужена и одновременно возбуждена. Священничек, нечего сказать! Вот уж она потом повоображает перед подружками!— Прошу прощения, — шепчу я ей сексуально в ушко.— Есть отчего вас лишить сана! — мурлычет она.— Но это все равно лучше, чем подцепить скарлатину, — парирую я.У нее настолько съехала крыша, что она сейчас взорвется, если я не покончу с угрызениями ее религиозной совести.— Мы, трахисты, не даем обета целомудрия, — заявляю я.— А! Очень хорошо! — говорит она, вполне довольная.Путешествие заканчивается без лишней нервотрепки. Густой туман, как в фильмах Марселя Карнэ, обволакивает город, когда мы приземляемся в Аондоне.В свете прожекторов, как в сконцентрированном пару, силуэты кажутся неподвижными, заледеневшими…Мы, пассажиры самолета, сбившимся стадом бредем на свет прожекторов. Здоровый малый возникает в молочном тумане и направляется прямо ко мне походкой робота. Он одет в черный плащ, на нем очки, шляпа с закрученными вверх полями, в руке тщательно свернутый зонтик — непременный атрибут британских островитян.У бритиша рыжие пятна по всему лицу и маленькие усики, похожие на две облезлые кисточки.На чистом французском он спрашивает меня:— Простите, господин кюре, это вас направила сюда французская полиция?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13