— Точно!И я протягиваю ему свои пять.— Мое имя Брандон, — говорит он.Я восхищаюсь смелостью моих английских коллег. Малый без тени смущения в полной форме не побоялся посреди ночи переться в аэропорт.— Очень приятно, — заявляю я.Мы хватаем мой скудный багаж. Он ведет меня к машине, черной и квадратной, как пакет сахара, но внутри которой можно свободно жить, как в квартире.Брандон молчит как глухонемой. Я пробую завязать разговор о погоде в Лондоне и прохаживаюсь по поводу лондонского тумана, но, похоже, ему это не очень нравится.Он говорит, что туман — это легенда, а в действительности в Лондоне не хуже, чем в другом месте.Может, этот патриот привык жить с пеленой на глазах? Но в принципе ему это не мешает, поскольку он ведет машину с завидным мастерством, в то время как я, пожалуй, не узнал бы родную маму в тридцати сантиметрах, даже позови она меня по имени.Примерно через час мы останавливаемся перед большим зданием, которое ни веселее, ни мрачнее любых других тюрем в мире. Брандон звонит в железную дверь. Открывается зарешеченное окошечко, и в нем появляется квадратное лицо охранника. Брандон произносит пару отрывистых слов, и охранник пропускает нас в дверь.Мы попадаем в узкий дворик, мощенный каменными плитами. Он похож на приемную, только под открытым небом. Перед нами еще одна укрепленная дверь… Опять Брандон звонит и что-то гаркает внутрь. Нам открывают…Мы шагаем по холодному проходу, который заканчивается круглым помещением типа ротонды, откуда в разные стороны расходятся несколько коридоров, как спицы от оси колеса.Посреди ротонды стоит массивный стол. Вокруг него сидят охранники. Начало каждого коридора забрано решеткой с прутьями толщиной с мою ногу.Брандон коротко обменивается фразами с начальником караула. Тот склоняется передо мной, и я даю ему благословение первыми пришедшими на ум латинскими словами — что-то типа «урби» и «орби».Прогулка продолжается, обстановка с каждым коридором становится все более мрачной. Теперь нас сопровождает охранник тюрьмы, настолько похожий на гориллу, что мне хочется сбегать купить ему пакетик арахиса.Мы входим в коридор, где находятся камеры смертников. Поганое местечко, доложу я вам! Я осознаю, что настал момент потрясти требником. Но нужно не опозориться.Небольшая железная дверь…— Это здесь.Тюремный надзиратель открывает, и я вхожу в узкую камеру размером с платяной шкаф.Сын рыдающего приятеля шефа в глубине. Он высок ростом, с темными волосами и светлыми глазами. Ролле-младший сидит на деревянном табурете, и кажется, будто спит.Здесь осужденные на казнь знают день суда, дату приведения приговора и имеют возможность подумать над всеми проблемами жизни на земле и на небе…Когда я вхожу, Эммануэль слегка приподнимается.Глаза подернуты грустью, но на лице появляется горькая ухмылка.Он бросает мне резкую тираду по-английски. Поскольку я ни черта не понимаю, то пожимаю плечами.— Не выдрючивайся, сын мой, — шепчу я ему, — я никогда не был слишком способен к иностранным языкам…У него отвисает челюсть.— Вы француз?— Француз, как и все те, кого зовут Дюран вот уже шестнадцать поколений.Тогда он морщится и пожимает плечами.— Тюремная система Англии замечательно организована, — тихо произносит Ролле, — она позволяет пообщаться со своим священником каждому иностранцу, приговоренному к смертной казни.Этот парень не производит на меня впечатление человека, согласного с тем, что его просто так вздернут. Он мужественный и сумеет умереть достойно.Я иду к его кровати и сажусь.— Очень мило с вашей стороны прийти ко мне, — насмехается он, — но извините меня, аббат, я скоро буду иметь дело непосредственно с самим Господом Богом. Вы знаете, как у нас говорят? Лучше обратиться к Богу, чем к его святым!— Знаю, — говорю я и вздыхаю. — Но я пришел не для того, чтобы приобщить вас к Богу, сынок…— Нет?— Нет… Тем более что я разделяю ваш взгляд на религию…У него вываливаются глаза.— Как так?— Послушай, мальчик, — шепчу я, — не надо ломать комедию, это нехорошо, учитывая нынешнюю ситуацию. Я буду играть в открытую: я такой же кюре, как ты — его святейшество папа. Я полицейский, и меня зовут Сан-Антонио. Твой старик дружит с моим шефом, а мой шеф получил разрешение от бритишей послать французского священника помочь тебе. Только вместо того чтобы послать представителя церкви, который начал бы тебе вешать лапшу на уши, он решил более справедливым направить к тебе одного из своих…Парень, похоже, мне не верит. Он прищуривает глаза.— Странная затея, — говорит он. Мы молча смотрим друг на друга некоторое время.— Я видел твоего отца, малыш… Эта история здорово его подрубила… Он велел мне передать тебе всю свою любовь…Мое горло сжимается. Такое впечатление, будто я проглотил растопыренную куриную лапу.Глаза Ролле вновь мрачнеют. Он встает, сцепляет пальцы и хрустит ими. Скоро его шейные позвонки так же тихо хрустнут…— Спасибо, — говорит он, как выплевывает. Потом, подумав, добавляет: — Скажите моему отцу, что… я очень сожалею о случившемся.— Хорошо…— И еще скажите, что моя последняя мысль…— Да?Я всегда знал, что это проклятая работа, но даже не представлял себе, что она такая трудная, такая мучительная. Роль представителя Бога на земле в настоящем облачении кюре заставляет меня испытывать неподдельное сострадание.— Тебе нечего мне сказать? — спрашиваю я.Парень трясет головой.— Нет, — говорит он, — нечего.Я не знаю, что говорить, поскольку, как я вам уже сказал, сантименты — это не моя стихия.— Лови момент! — бросаю я. В смысле «пока я тут». Но он понимает по-своему.— Да, — говорит он тихим голосом, — мне недолго осталось…— Я не это имел в виду… Он опять трясет головой.— Нет, нет, мне нечего добавить. Я встаю напротив него, прижимаясь к стене. Кладу ему руку на плечо.— Мой патрон… — начинаю я. — Ты его знаешь? Он лыс, как грейпфрут, но у него есть всякие мыслишки…Эммануэль улыбается, вспоминая шефа, и кивает:— Я его знаю.— Он подумал, что, может быть, тебя будет что-то мучить в последнюю минуту.— Еще как! — соглашается он.Я не знаю, как заставить говорить этого симпатичного малого. Мои шутки не действуют, да они и не соответствуют ситуации.Мне нужно как-то переменить тему, но как? В том состоянии, в каком он сейчас, Эммануэль так и останется наедине со своими мыслями.Неразговорчив этот будущий повешенный, а?— Ну так что? — спрашиваю я.— Да ничего, — отвечает он. Я вновь принимаюсь:— Мой шеф… Он улыбается:— У вас мания величия.— В достаточной степени, — соглашаюсь я. — У полицейских это врожденное. Болезнь распространяется, как коклюш в школе. Так вот, возвращаясь к моему шефу. Он находит, что эта история не очень вразумительна…— Ну вот видите!Для приговоренного к смерти через повешение посредством петли на шее у него апломба даже чересчур.— Он считает, что это на тебя не похоже… Что ты не тот, кто способен бросить раненого на дороге, и не тот, кто может размозжить тыкву желающему преподать тебе урок гражданского долга…Эммануэль грустно улыбается.— Как не похоже на меня… — говорит он будто в бреду.— Нет. А теперь, увидев тебя, я близок к тому, чтобы думать, как шеф. Давай, малыш, развяжи язык, выложи душу! Ты обречен, и я очень сожалею, что не могу ничего сделать. Если бы это случилось во Франции, то обошлось бы без казни, но теперь поздно говорить… Возможно, у тебя были трудности… Возможно, ты действовал под чужим влиянием… Я не знаю… Короче, это заставляет думать, и мы думаем, что что-то здесь нечисто. Словом, я использую этот последний момент, чтобы спросить тебя, что именно…Эммануэль остается неподвижен. Его лицо еще более бледно, чем когда я вошел.В глазах застыло… я не знаю что.— Мне нечего сказать, — повторяет он, — нет, все так и было, как я говорил… Смешно, но я будто бы оплачиваю счет за то, что меня повесят…Мне ничего другого не остается, как пожелать ему спокойной смерти.Стучат в дверь. Брандон на пороге с охранниками и еще одним обстоятельным типом, похожим на директора этого пенитенциарного заведения.Директор входит в камеру и произносит короткую, но торжественную речь. Я понимаю, что в этом его сакраментальная роль, — разглагольствовать о том, что, дескать, правосудие сейчас свершится.Эммануэль смотрит на него спокойно. Этот парень потрясающе себя ведет, поверьте мне!Архангелы берут приговоренного в кольцо. Брандон делает мне знак следовать за кортежем. И мы опять начинаем тягостную прогулку по коридорам.Зал экзекуций находится в дальнем крыле здания. Стены голые, окрашены известью. Виселица без шика. Больше похожа на деревенские ворота. Это виселица для бедных. Под ней площадка с люком, сейчас закрытым. Палач неопределенного возраста с лицом бухгалтера и подслеповатыми глазами.Он одет в серо-черный костюм. Белая рубашка и черный галстук. Он выглядит так, будто на прошлой неделе похоронил тещу.Охранники ставят Эммануэля на люк, завязывают ему руки и ноги…В это время палач готовит веревку. Мое сердце колотится как паровой молот. Странно, я убивал людей охапками, но то было во время перестрелки, или во время действия, как говорят в театре. Здесь же приготовление к убийству, холодное и методичное, пронзает меня насквозь.Я смотрю на Ролле-младшего, и он смотрит на меня. В его глазах напряженная задумчивость.Директор снова подходит и выкрикивает заклятие, похожее на позывные Би-би-си.Эммануэль слушает его, не шелохнувшись. Затем отрицательно качает головой, и его глаза вновь устремляются на меня.Я больше так не выдержу. Ноги сами несут меня к виселице. Я сжимаю плечи Эммануэля и целую его по-братски в обе щеки.— Ты мужественный, — шепчу я ему, — ты настоящий человек, Ролле. Я им скажу, что ты ушел как настоящий победитель…Мои слова подбадривают его…И вдруг я не вижу больше его лица. Палач надернул на его голову черный колпак.Мерзкое ощущение: быть лицом к лицу с черным мешком и веревкой вокруг шеи.— Не падай духом! — говорю я. И тут я вижу движение губ под черной материей.— Я невиновен, — произносит глухой голос.Брандон, стоящий позади меня, делает мне знак отойти назад.Люк открывается, черная молния проскакивает вниз, и передо мной остается лишь слегка покачивающаяся натянутая веревка.Мне кажется, что все это приснилось…Я стою как вкопанный. Потрясение огромно…— Пошли, господин кюре, — говорит Брандон.Я повинуюсь.И снова мрачная процессия идет по коридорам. Звуки шагов гулко отдаются у меня в голове…Я иду с таким ощущением, будто меня ведут на убой, как скотину…— Кажется, эта казнь на вас сильно подействовала, — говорит мой английский коллега.— Да уж, весьма, — бормочу я. — Вы слышали, что он сказал, после того как ему надели мешок на голову?— Нет.— Что он невиновен! Брандон тихо качает головой.— Они все так говорят в этот момент. Будто надеются, что это последнее отрицание даст им отсрочку…Выйдя из тюрьмы, я чувствую себя немного получше.— Господин кюре, — обращается ко мне Брандон, — мне кажется, что вам необходимо немного выпить, чтобы прийти в себя.— С удовольствием…Он открывает дверцу своей квадратной машины и помогает мне сесть, после чего устраивается за рулем.— Пабы закрыты в это время… Поедемте лучше в мой клуб.Он управляет машиной в тумане, как рыба в водяном потоке. Клянусь, чтобы рулить в такой пелене, нужно иметь по компасу в каждом глазу!Через десять минут он паркуется у внушительного здания и приглашает меня следовать за ним. Мы входим в огромный холл, украшенный зелеными растениями, и идем по монументальной лестнице.Клуб на втором этаже.В эти поздние часы в клубе почти никого нет. Только четыре старика играют в карты за одним столом и два официанта в униформе сдерживаются, чтобы не зевать.Брандон опускается в глубокое кресло. Я сажусь напротив.— Виски? — спрашивает он. Я молча киваю.— Два двойных, — говорит он подошедшему официанту.Хотя он сказал это по-английски, я, к своему удивлению, понял. Есть слова, которые без лишних объяснений понятны на всех языках.— Ну так, господин комиссар, — говорит Брандон, — что вы вынесли из вашей поездки? Глава 3Где пойдет речь о человеке, который видел человека, который видел человека, который видел автомобиль. Я беру стакан виски, который принес мне засыпающий, но корректный официант, и осушаю его залпом.Брандон пьет свою порцию медленно, смакуя. Наконец я смотрю на него и прыскаю от смеха.— Вы меня узнали? Он мельком улыбается.— Нет, — говорит он. — Просто шеф французской полиции просил меня провести священника к приговоренному Ролле, но, увидев вас, я тут же подумал, что для священника у вас слишком широкие плечи и совсем не церковные манеры. И я не ошибся. Я знаю, что в секретной французской полиции есть комиссар Сан-Антонио, который работает на сверхсложных расследованиях… Я знаю также, что этот комиссар не дурак выпить и не лезет в карман за словом, как вы говорите во Франции…Он поднимает свой стакан.— Ваше здоровье, господин комиссар. Я верчу в руках пустую посудину.— Брандон, можно это повторить?Мой коллега щелкает пальцами. На зов приходит бармен, и через минуту я держу в руках дозу большого формата.— Ваш приезд, — спрашивает Брандон, — прояснил что-нибудь? Я на секунду задумываюсь.— Нет, ничего. Просто у меня теперь есть сомнения…— Сомнения?— Да…— Связанные с виновностью Ролле?— Да…Брандон никак не реагирует. Он неподвижно застыл в глубоком кресле с видом мужчины, чувствующего себя не в своей тарелке в приемной гинеколога, в кабинет которого пошла его залетевшая курочка.— Буду откровенен с вами, комиссар, — наконец говорит он. — Я убежден, что Эммануэль Ролле виновен. Я много жил во Франции и открыл для себя некоторые, может быть даже чересчур строгие, стороны нашей британской юстиции. Этот человек, когда совершил акт насилия, был не в себе: он был пьян. Я сам занимался расследованием. Я допрашивал хозяина ресторанчика в Нортхемптоне, где Ролле выпивал со своей подружкой. Хозяин мне сказал, что они заказали две бутылки бургундского.— Ну и что? — пожимаю я плечами. — Что в этом необычного для француза?Он смотрит на меня и широко улыбается — первый раз его лицо приобретает по-настоящему человеческие черты.— Чертов француз! Я смеюсь вместе с ним.— Две бутылки на двоих, это как утренний кофе с молоком, я имею в виду по другую сторону Ла-Манша. Так что нет смысла заострять на этом внимание…Он вновь становится серьезным.— Пьяный или нет, но он тем не менее сбил велосипедиста…— Велосипедист его опознал?— Да.— В каком он состоянии?— Сейчас лучше: несколько сломанных ребер и рана на голове…— Ролле был один?— Да.— А девушка, с которой он оттягивался в ресторане?— С которой… что? — удивленно поднимает брови Брандон.— Пил, кирял, жрал, шамал, квасил, что еще он мог делать?!— Мы ее допрашивали. Это бывшая сокурсница Ролле. Марта Обюртен, лаборантка аптеки в Нортхемптоне…— Его любовница?— Возможно, хотя оба это отрицали.— И она сказала, что Ролле был пьян, когда они вышли из ресторана?— Во всяком случае, она поклялась перед судом.Я снова опустошаю свой стакан под тяжелым взором бармена, который, похоже, первый раз видит перед собой священника, лакающего виски с такой быстротой.— Расскажите мне об убитом, Брандон.Он задумчиво расправляет плечи, садится поудобнее, словом, делает паузу, чтобы взвесить все «за» и «против», перед тем как открыть рот.— Поставщик зелени Харрис ехал по дороге как раз в тот момент, когда произошел этот несчастный случай. Он погнался за Ролле. Его новенький фургон оказался намного быстрее старого кабриолета Ролле. Он обогнал Ролле и прижал его к насыпи на обочине… На всякий случай он взял из-под сиденья монтировку, чтобы иметь веский аргумент в возможной схватке с преступником. Но Харрис — тщедушный человечек в возрасте. Ролле навалился на него, вырвал монтировку и ударил со всей силы по голове… Во всяком случае, это версия, данная Ролле. Удар пришелся по затылку. Ролле, очевидно, совершил это в тот момент, когда жертва или наклонилась, или отвернулась…— И свидетелей, конечно, никаких?— Никаких, поскольку был уже поздний вечер и на дороге никого не было. В этом месте шоссе проходит через дубовую рощу…Я киваю:— Так, а дальше?— Ролле утверждал, что нанес удар спереди. Чтобы объяснить рану на затылке, он заметил, что монтировка имеет искривленную форму…Брандон смотрит на меня.— Потом Ролле сел в свою машину и поехал в Лондон. Через три часа он пошел в центральный комиссариат и сдался…— Вы проверяли, где он был между приездом в Лондон и приходом в полицию?— Да… В кино…— В кино?!— Он утверждал, что был не в себе и ему хотелось посидеть одному в темноте, чтобы подумать. Он был в кинотеатре «Байрон», мы проверяли.Я понимаю, что у меня вопросов больше нет.— Хорошо, — говорю я, — спасибо. Я расстегиваю сутану и отдаю ее бармену. Он смотрит на нее с таким страхом, будто я протягиваю ему скальп его брата-близнеца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13