Он массивный, как башня Сен-Жак. Настоящий бульдозер.
Я пытаюсь заговорить, но слова застревают у меня в глотке.
— У меня такая работа, что приходится быть любопытным, выговариваю я.
Он делает едва заметный жест, еще больше приближающий ко мне его шпалер.
— Это лючший легарств от льюбопитств! Значала “бум”, а бодом тишьина!
Ситуация так натянута, что, если бы она закрыла глаз, ей бы пришлось открыть что-то другое.
Югетт не выдерживает.
— Стреляйте! — вопит она. — Да стреляйте же! Надо кончать!
— Ферно! — соглашается лысый.
Он держит пушку у бедра, как делают профессионалы.
Прощайте, друзья, посадите на кладбище иву, как писал Мюссе.
Водитель, в небытие, пожалуйста!
Я закрываю глаза, чтобы лучше насладиться путешествием.
Глава 20
Гремит выстрел. Его звук отдается от стоящих в подвале бочек. Это все равно что ударить по клавишам органа, нажав на педаль громкости.
Я ожидаю смерти, но крик агонии, следующий за выстрелом — да что я! совпадающий с ним, — издает кто-то другой, а не я. Я спешу открыть моргалы, и что же вижу на лестнице, как раз за милашкой Ван Борен?
Типа с двухцветными глазами.
Он держит в руке пушку, дымящуюся, как свежевываленный экскремент, и смотрит на Франца, катающегося в пыли с маслиной в котелке.
Немцу хана. После нескольких конвульсивных вздрагиваний обезглавленной курицы все его мясо замирает… Этот погреб начинает напоминать фамильный склеп.
Югетт Ван Борен кусает себе запястье, чтобы не закричать, и рыдает без слез, бедняжка…
Она в полушаге от нервного припадка, но парень, отметеливший меня прошлой ночью, спускается на три ступеньки и сует ей три плюхи в морду. От силы ударов Югетт пролетает остаток лестницы и падает на труп толстого фрица.
Я поднимаю ее за крылышко и, чтобы не отстать, тоже влепляю несколько тумаков.
Потом отпускаю ее, чтобы заняться парнем.
Этот чемпион по-прежнему спокоен. Он убирает свой пистолет и улыбается мне.
— Кажется, я подоспел вовремя, — говорит он.
— Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь подоспел более вовремя, — соглашаюсь я.
И все. Мы только смотрим друг на друга, как две статуэтки с фарфоровыми глазами.
Он чувствует, что это напряжение не может продолжаться вечно, и использует классический, но всегда безотказно действующий прием: протягивает мне свой портсигар.
— Не обижаетесь за ту ночь? — спрашивает он меня. Я беру одну сигарету.
— Я был бы очень неблагодарным, если бы стал обижаться после вашего сегодняшнего вмешательства в мою пользу…
Он кивает.
— Кто вы? — спрашиваю я.
Он достает свой бумажник и показывает удостоверение, на котором приклеена его фотография, но, поскольку оно написано на немецком, я ничего не понимаю.
— Вы не говорите по-немецки?
— Нет, и что гораздо хуже — не читаю на нем. Он убирает свое удостоверение.
— Я директор крупного частного сыскного агентства. “Агентство Глейтца”, может, слышали? Оно было знаменито еще до прихода нацистов… А при них сыском занималось только государство…
Я действительно слышал о Глейтце.
— Это вы?
— Это был мой отец… Но я открыл лавочку заново… Вот уже некоторое время я занимаюсь одним.., э-э.., деликатным делом…
Охваченный вдохновением, я спрашиваю:
— А! Делом объектива “Оптики”? Он вздрагивает.
— Вы знаете?
— Да.
— А! Может быть, вы тоже занимаетесь им?
— Немного… — вру я.
Он пожимает плечами, наклоняется над трупом Франца и обыскивает его. При убитом он находит конверт из плотной бумаги… Разрывает его… Ему в руку высыпается пригоршня брильянтов… Вернее, того, что я принимал за брильянты.
Вблизи я замечаю, что это маленькие лупы, размером с турецкий горох…
— Что это такое? — спрашиваю я. Он кажется удивленным.
— Ну как же! Тот самый знаменитый объектив…
— Да?
Он смотрит на меня.
— Вы мне соврали. Вы не занимаетесь этим делом. Вместо ответа я наклоняюсь над его раскрытой рукой.
— Покажите! Он показывает.
— Выглядит совершенно невинным.., и однако… В собранном виде это чудо науки. Они называют это гроздевым объективом! С ним вы можете сфотографировать…
— Европу, я знаю. Видел.
Он быстро убирает кусочки стекла в карман.
— Вы видели фотографию?
— Да.
— Где?
— Она в бельгийской полиции, которая сейчас забавляется, делая увеличения увеличения увеличений… Через недельку они получат фотографию вашей сестры, если она случайно была на улице в тот момент, когда был сделан снимок…
Он кажется недовольным.
— В полиции?
— Да… Если вы объясните мне, в чем тут дело, может быть, мы пришли бы к какому-нибудь результату? Он пожимает плечами.
— Гроздевый объектив был изобретен кельнской фирмой “Оптика”…
Работы велись в строжайшем секрете, но Ван Борен пронюхал об этом и сумел заполучить изобретение. Он работал на этого человека…
Он указывает ногой на труп Франца.
— Ну и?..
— Он должен был переслать им детали объектива в коробке с засахаренными фруктами.
— А дальше?
— Но он не доверял ему и положил простые кусочки стекла. Вместо обещанной суммы он получил два выстрела из револьвера, когда однажды ночью шел по темной улице. Он остался жив, но понял, что его страхи обоснованны: ему нечего было ждать от этого человека. Чувствуя, что за ним ведется охота, он остановился в отеле, чтобы подождать развития событий… Он предупредил только одного человека…
— Свою жену?
— Нет. Своего друга Рибенса… Он не знал о связи парня с его женой. Рибенс увидел возможность избавиться от мешавшего мужа и заработать большие деньги. Он сговорился с Шинцером. Не знаю, какую сделку они заключили… Шинцер стал следить за Ван Бореном. Тот заметил слежку, испугался и послал стекла объектива своей жене…
Наверняка он собирался бежать за границу, избавившись от драгоценного груза, и, оказавшись в безопасности, ждать, когда неверная супруга привезет ему деньги за продажу изобретения… Отправив посылку по почте, он пошел предупредить жену. Он больше не рисковал, что у него украдут объектив, но хотел разработать вместе с ней план. Она была его последним шансом. Он пришел к ней, преследуемый Шинцером.., и мною.
Полагаю, что, собираясь позвонить в дверь, он услышал шум, навострил уши и уловил очень поучительный разговор между Рибенсом и своей женой.
Не так ли, мадам?
Югетт не отвечает. Она сжалась в комок и лежит неподвижно.
— Тогда, — продолжает Глейтц, — этого сына почтенного семейства охватило отчаяние…
— И он бросился в шахту лифта?
— Совершенно верно. Я размышляю.
— Да, все объясняется… Как вы узнали так много?
— Я шел по следу Ван Борена несколько дней. Я работаю на фирму “Оптика”. К этим выводам меня привело сопоставление фактов…
— Браво, отличная работа. Кажется, вы приумножите славу вашей знаменитой фирмы. Он кивает:
— Стараюсь…
— Лично я считаю, что Рибенс уже долгое время работал с Шинцером, потому что у него в квартире лежала коробка с засахаренными фруктами, которая.., является первой, о которой вы говорили!
По взаимному согласию мы обращаемся к Югетт:
— Дорогая мадам, вы можете сообщить нам полезные сведения…
— Я ничего не сделала! — говорит она. — Ничего! Это Жорж! Жорж!
Он… Он входил в организацию, это он подключил Франца к этому делу, а я…
Эта стерва меня раздражает. Я отвешиваю ей два или три пинка, заставляющие ее взвыть.
— Ах ты сука! — рычу я. — Ты упала в объятия толстого фрица и…
Глейтц кашляет.
— Ой, простите, — извиняюсь я, — это наследственное. Бывают моменты, когда простой человек забывает, что наши страны теперь строят взаимоотношения на новых основах.
Он улыбается.
— У нас тоже, комиссар… Югетт плачет.
— Я хотела разбогатеть, я…
— И тогда ты задумала вместе с Францем грязное дельце, так, мразь дешевая? Ты заманила Рибенса сюда, оставив ему записку. Вы его оглушили, а ночью отвезли в его дом.
— Я не хотела, чтобы его убивали… Я… Это Франц перерезал ему горло.
— Шинцер узнал, что делом занимается Глейтц, ты знала о моем участии… Чтобы подстраховаться от неприятной случайности, вы велели этой бедной девочке (я показываю на труп Жермен) получить посылку…
Она падает на пол, извиваясь, как в тот момент, когда я сообщил ей, что она стала вдовой… Но на меня это не действует. Вместо уксуса я привожу ее в чувство пинками.
— Не убивайте ее! — говорит Глейтц.
— Что? — удивляюсь я. — Вы испытываете жалость?! Это из чего же теперь делают немцев?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Толстяк Берюрье, чьи остроты я несколько раз цитировал, стоит в коридоре перед дверью в кабинет Старика. Заметив меня, он начинает махать рукой.
— Ну наконец-то, вот и ты! — восклицает он. — Сейчас тебе будет больно.
— Старик злой?
— Как черт!
Захожу…
Он сидит спокойный, холодный, лоб цвета слоновой кости поблескивает в свете лампы, манжеты сверкают чистотой, взгляд каменный…
— Браво! — говорит он.
— После, — перебиваю его безапелляционным тоном. — Сначала дайте рассказать… И я рассказываю… Все! Когда я закончил, он качает головой.
— Да, действительно любопытное дело. Понимаю, почему… Однако, Сан-Антонио, есть вещь первостепенной важности, без которой не может функционировать ни одна организация…
Так, это надолго — проповедь о дисциплине! Когда он истощил свою тему, я достаю из кармана конверт.
— Это вам в качестве утешения, патрон.
— Что это?
— Гроздевый объектив! Всей гроздью! Разве вы не хотите, чтобы Франция получила его раньше всех стран мира? Он выпучивает глаза.
— Но.., но… Сан-Антонио…
— Да, шеф?
— Это… Вы же сказали, что детали объектива забрал Глейтц…
— Он отдал их мне, вот и все!
— Добровольно? — недоверчиво спрашивает он. Я пожимаю плечами.
— Увы, нет. Он заупрямился, и мне пришлось рассердиться… Видите ли, босс, “сердечное согласие” с соседями наступит еще не скоро!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11