— восклицает Бе-Рхю-Рье. — За всю свою собачью жизнь легавого не встречал ничего подобного! Никогда!С опущенными под бременем постоянной загадки плечами и зеленым огнедышащим драконом на кимоно. Толстяк здорово смахивает со спины на мешок взрывчатки, мирно бороздящий многолюдные улицы вечернего Токио. Глава 8 Ну и ну, — вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы — смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек! — Он начинает перечислять:— Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера.Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон.Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.— Праздник продолжается! — ревет он. — Зайди-ка взглянуть, что они вычудили в моей избе! (Берю употребляет именно это слово «isba»).— Не стоит, — говорю я, — мне достаточно и своей.Он обводит взглядом мой катаклизм и трясет башкой смертельно уставшего гладиатора.— Понимаешь, Сан-А, я чувствую, что мы сунули нос не в свое дело, да еще в чужом болоте. Нам нечего ловить в этой стране. Здесь совсем другие люди и, вообще, здесь все не по-людски. У меня уже башка идет кругом!Я колеблюсь по поводу того, стоит ли мне сообщать об инциденте администрации. Хорошенько подумав, я отказываюсь от этой затеи.Хозяева гостиницы обратятся за помощью в полицию, а мне это вовсе не надо. Мы с проклятиями начинаем наводить порядок.— Как ты думаешь, что искала у нас та паскудина?— Наверное, конверт…— Ты так думаешь?— Не вижу другой причины.Толстяк, уперев руки в боки, застывает в центре комнаты.— Нужно все-таки выяснить, что же нацарапано на этом чертовом конверте, верно?— Да, надо. Но тот, кто может прочитать адрес, сам охотится за ним. Так что мы попали в порочный круг, приятель.— Если уж речь зашла о пороках, согласись, Сан-А, что эта Барбара лакомый кусочек.— Если проглотить сразу, то да; но его не стоит долго смаковать.— Ты хочешь сказать, что она не первой свежести?— И даже не второй. Толстяк. Тебе будет намного лучше со своей кашалотихой. А эта рыжуха похожа на раскаленный паяльник, о который недолго обжечь пальцы.После этого разговора мы идем на боковую. Но мне не спится. Я уже нахожусь на грани того, чтобы пойти сдаваться в бюро находок, когда мне в голову приходит другая мысль. Я снимаю трубку и набираю номер баламута Рульта.На том конце долго не снимают трубку. Я задаюсь вопросом, не остался ли он на ночь в парфюмерных объятиях неутомимой мисс Ловикайфмен, но нет. В мою ушную раковину через трубку вливается густой, как жидкая смола, бас:— Да?— Это Сан-А!Наверное, мое имя заставляет его встряхнуться.— А! Подождите секунду, мне требуется глоток дезинфицирующего, чтобы проснуться.Бутылка виски, наверное, находится у него под рукой, так как мой слух без труда улавливает характерное бульканье.— Готово, Сан-Антонио, слушаю Вас.— Разве мы больше не на “ты”?— Если ты так хочешь, почему бы нет! — говорит Рульт. — Тебе не кажется, что старый краб здорово выбил всех из колеи своей дурацкой шуткой?— Как там утряслось с легавыми?— Неплохо. Им сказали, что с Ямомототвердолобо случился сердечный приступ, он подошел к окну глотнуть свежего воздуха, сильно наклонился и нырнул головой в асфальт.— Их устроила эта версия?— Вполне. Мы ведь здесь уважаемые люди, старина, нам привыкли верить на слово.— Конверт до сих пор у тебя?— А как же, он лежит в сейфе. Я собираюсь завтра показать его сиру Приз-Парти, знаменитому англичанину, который поселился в Японии сразу после войны, чтобы заниматься исследованием старо японских языков со времени становления шоконата.— Ладно. Я хочу еще кое-что спросить у тебя о старика-непрофессоре. Помнишь, перед тем как прийти в транс, он что-то выкрикнул по-японски? Ты понял, что он хотел сказать?— Это было проклятие.— И только?— А разве этого тебе мало?!— Что ты думаешь как знаток местных нравов, чем может быть вызвана подобная реакция у японца?— Это наверняка что-то связанное с религией, но к этому, увы, мне нечего добавить.Он зевает, как мясник, которого крупно подвели с поставкой свежего товара.— Сейчас оставлю тебя в покое, — извиняюсь я.— Отличная мысль! Как тебе моя обворожительная американка?— Немного шебутная по периферии, но в остальном очень милая.— Правда, гостеприимная?— Скорее, она предпочитает самообслуживание!Он смеется.— Мне нравятся такие кадры. Они упрощают жизнь настоящим мужчинам и помогают решить физиологические проблемы.Я прощаюсь с ним и отключаюсь на полдюжины часов, в течение которых мне снится, как искореженный профессор Ямамототвердолобо падает с неба, вопя: “Будьте вы прокляты!" * * * На следующее утро, когда мы спускаемся в холл, портье показывает нам на двух типов, сидящих рядом с выходом. Вышеуказанные месье встают и подходят к нам. Они среднего роста, в серых костюмах и черных соломенных шляпах в американском стиле. Оба — японцы, и у обоих на круглых лицах написано такое же радушие, как у сонного мужика, который с тяжелой похмелюги скрутил козью ножку из последней трешки Я смотрю на них без особой радости, предчувствую, что они доставят нам немало хлопот.— Полиция, — бросает один из них по-французски, — следуйте за нами!Берюрье смотрит на меня понурым, как уши таксы взглядом.— Тут афиняне афигенели, персы оперстенели, сатрапы сотрапезднулись, а крестоносцы хряпнулись крестцами и остались с носом! — выдает Берю.Что в переводе на разговорный язык означает:— Нас хотят повязать, надо рвать когти!Но я утихомириваю его взглядом. Не можем же мы устроить ковбойскую разборку прямо в вестибюле гостиницы! Тем более, что можно смело рассчитывать на поддержку нашего посольства.— В чем дело? — спрашиваю я.— Узнаете позже, — отрезает легавый.Мы не настаиваем и выходим в сопровождении двух ангеловхранителей.— В Японии полицейских тоже называют легавыми? — интересуется Толстяк.— Не знаю.— Их скорее всего называют здесь утятами.— Почему?— Да потому, что они желтые! Это же ясно, как божий день!Как видите, мой Толстяк весьма и весьма любознателен и не менее наблюдателен, как сказал бы мой знакомый наблюдатель со стороны двух нулей H (ООН-организация объединенных наций.).Нас усаживают в большой черный автомобиль. За рулем сидит один тип. Я узнаю его по желчному взгляду в мой адрес — это шофер той самой тачки, у которой мы вчера прокололи шины. У меня возникает предположение, что мы можем испытывать определенные трудности с интерпретацией своего вчерашнего поведения по отношению к японским коллегам.Телега пускается с места в карьер. Мы сидим сзади с одним из “утят”. Другой сидит рядом с водителем, но держится начеку и не спускает с нас узких и пристальных глаз.Наша лайба черной грозой пешеходов врезается в дорожный поток.Какое-то время мы шлифуем по центру города, and after (А затем (англ.).) выкатываемся в пригород. Так как эта дорога ведет в Кавазаки, я решаю, что нас везут на место преступления.Но на этот раз (единственный и неповторимый) Сан-Антонио ошибается. Мы проезжаем через Кавазаки, почти не снижая скорости. Что это значит?— Слушай, Сан-А, — бормочет его Невежество, — по этой дороге мы сможем доехать до Франции?— Ну, ты даешь! Япония расположена на архипелаге!— А что это такое?— Группа островов.Я обращаюсь к японцу, говорящему по-французски:— Куда вы везете нас?— В Йокогаму!— Зачем?— Увидите сами!Знаете ли, ну а если не знаете, то сейчас узнаете, ваш Сан-А не может выносить, когда с ним разговаривают таким тоном.— Помилуйте, уважаемый, — рявкаю я, — не забывайте, что вы имеете дело с иностранным гражданином. Мне не нравятся ваши манеры и вы можете за них поплатиться. Вместо ответа он безмятежно улыбается.— Послушайте, — настаиваю я, разъяряясь, как бенгальский тигр, к хвосту которого привязали улей.— Во Франции, для того, чтобы кого-то задержать, требуется ордер на арест, надеюсь, что у вас он тоже имеется?Второй тип преспокойно достает из кармана мятую бумаженцию, испещренную иероглифами.— В последнем параграфе, допущена орфографическая ошибка, — улыбаюсь я.При этом я не замечаю, что мой японский сосед по заднему сиденью коротко бьет меня ребром ладони по шее. Можно подумать, что у меня случилось короткое кровозамыкание спинного мозга с расширением верхней правой диафрагмы, прогрессирующим выделением мокроты дифференциального компрессора и атрофия яремной вены с последующим смещением соединительного хряща в результате разрушительного подземного толчка.Мне не хватает воздуха. Я распахнул свой хлебальник на ширину ворот Вестминстерского аббатства в день коронации, и несмотря на это не могу поймать ни одной частички кислорода для своих легких. Мне кажется, что я вот-вот откину копыта. Как вы думаете, сколько лет человек может прожить без воздуха?Берю пытается отомстить за меня. Я вижу, как он вцепляется в глотку моего обидчика, но в это время второй хмырь с переднего сиденья награждает его ударом короткой резиновой дубинки по чану. Берю издает вздох экстаза и сползает с сиденья. В свою очередь, я тоже получаю добавку на ходу от реальности. Бац! И я ныряю в небытие. Мы превращаемся в две неподвижные груды тряпья, сваленные в салоне машины, которая, не сбавляя хода, мчит нас в неведомое. Глава 9 "По-о-о бескрайним водам синим, Где звезды блещут на волнах, Поплыву вдво-оем я с милой…”
— Эй, Берю!Мы уже не в машине, а в какой-то голой комнатухе, куда едва пробивается свет через круглое слуховое окошко. Я связан, также как и Берю (который даже скорее весь перевязан), и лежу на полу рядом с ним.Мой соотечественник находится в сидячем положении и, грустно склонив голову на грудь, поет тоскливым протяжным голосом, созерцая концы своих пут.— Берю!Мой друг умолкает, поднимает голову и смотрит на меня опустошенным взглядом. Он выглядит очень усталым.— Что вы сказали, месье? — лепечет он.У меня возникает подозрение, что от удара шутильником по чану его бедные мозги превратились в майонез. Он добавляет:— Мы случайно не встречались в Касабланке?— Послушай, Берю…— Я весь внимание!— Я никогда не был в Касабланке!— Я тоже. Тогда это была, наверное, пара других типов…….Он полностью теряет ко мне интерес, роняет на грудь башку и затягивает неоконченную песню:
"Поплыву вдво-оем я с милой На ночных капризных парусах.”
Мне становится не по себе видеть его в таком состоянии. Вам не кажется, что у бедолаги Берю поехала крыша? Впору передать несчастного на поруки Берте, чтобы она выгуляла его в кресле-каталке по Булонскому лесу, или же отправить проветриться на русской тройке с бубенцами по заснеженным степным просторам.— Эй, Толстяк, возьми себя в руки!Но я не успеваю надоесть ему. Пол, на котором покоится мое тело, вдруг уходит из-под моей спины. В тот же момент брызги пены залепляют слуховое окошко, которое на деле оказывается иллюминатором каюты.Ошибка исключена: подсознание Толстяка догадалось об этом — мы находимся в открытом море, вот почему он затянул “Синие волны”.— Берю, соберись с мыслями, чувак, а то тебя дисквалифицируют.Он мычит, жужжит, урчит, чихает и, наконец, вновь поднимает башку.Он смотрит на меня, видит, узнает, улыбается и радостно говорит:— Привет, чувак! Я неплохо вздремнул. Какова наша утренняя программа?— Можно начать с посещения замка Иф, — вздыхаю я.— Чего это тебе вдруг вздумалось? Я ничего не отвечаю. Он осматривается по сторонам, морщит лоб мыслителя и бормочет:— А, собственно говоря, где мы, Сан-А?— Вопрос, конечно, интересный!— Да ты ведь связан!— Почти так же крепко, как и ты.— Неужели и я тоже?!— Я уже, кажется, сказал тебе об этом.— Вот же, черт возьми! Я начинаю припоминать: легавые! Как этим псам удалось отключить нас?— Вряд ли это были легавые.— Ты так думаешь?— Да. Вчерашние наши знакомые тоже не были ими.Тут, как в спектакле, распахивается дверь, и появляются пятеро типов. Среди них — двое вчерашних “легашей” плюс худой, но чрезвычайно элегантный старикашка с лицом пожилого ребенка. Вместо рта у него щель для опускания монет в копилку, вместо глаз — два кругляша для игры в лото и два лепестка лотоса вместо ушей. Да, чуть было не забыл! На месте шнобеля у него красуется расплющенная картофелина.На нем очки в изящной золотой оправе, костюм цвета морской волны без всякой там соленой пены; седые волосы гладко зачесаны на пробор.Попутно я замечаю, что четверо других всячески выказывают ему знаки (и даже основательно проросшие злаки) глубочайшего почтения (метров двенадцать в глубину по моим самым скромным подсчетам).Кортеж приближается к нам вплотную и останавливается, как вкопанный. Сущий кошмар! Мне начинает казаться, что я преставился и прямиком попал в преисподнюю, где предо мною явились беспощадные судьи ареопага.Слово берет старикан. И делает он это на французском, правда, весьма сюсюкающем. После каждого произнесенного слова штрик высовывает язык и облизывает место предполагаемых губ.— Месье, — говорит он, — для меня большая честь принять вас на своей яхте.— Ну и гостеприимство! — рычит Громила. — Развяжите нас, а то мы не можем выразить вам нашу признательность. Старикашка продолжает:— Мне не хотелось бы причинять вам неприятности, ни злоупотреблять вашим драгоценным временем, поэтому я буду весьма признателен, если вы вернете мне конверт.— Какой еще конверт? — притворно удивляюсь я.— Месье комиссар, вы должны прекрасно понимать, о чем идет речь. Не имею ни малейшего понятия! Старикан достает из кармана ингалятор, широко распахивает свою копилочную щель и щедро опрыскивает себе небо.— У меня астма, — извиняется он, пряча свое оборудование.— Вам хорошо бы помог курс лечения на горном курорте Мон-Дор, сочувствую я.— Итак, где этот конверт?— Я не знаю…Он повышает голос:— Это конверт, который вы вытащили из кармана покойного — нашего дорогого преданного друга Хотьубе и который вы показывали портье в отеле, а затем обратились с ним к старому торговцу книгами на улице Рхю-Хи-Гули-Ху, после чего, прикоснувшись к конверту, этот достойный человек отправился к предкам, сделав себе харакири…Воцаряется тишина. Я понимаю, что мне его не провести. Этот очкастый упрямец провел тщательное расследование и узнал гораздо больше, чем мне бы того хотелось.— У меня его больше нет, — заверяю его я.— Мы это знаем, так как позволили себе тщательно обыскать вас.— Так это вы устроили обыск в моем гостиничном номере?— Да, мы! Так где же конверт? Для вас и вашего друга, если, конечно, вам дорога жизнь, будет гораздо лучше отдать его нам!Толстяк мрачно сопит и сухо бросает в мой адрес:— Слушай, да отдай ты эту чертову погремушку старому хрычу, и он оставит нас в покое, а то у меня уже оскомина от этого конверта!Я вздрагиваю. Вчера вечером Толстяк не видел, как я передал конверт Рульту, и до сих пор уверен, что он у меня.— Не ломай комедию. Берю, ты же прекрасно знаешь, что я передал конверт нашему послу!— Вот ведь дырявая башка! — хлопает себе по лбу. Толстяк. — Как я мот забыть? Ведь я сам отвозил его в посольство и лично вручил его превосходительству послу Франции!Берю похож на бродячего комедианта — он не может сыграть свою роль, не сдобрив ее сверхплановой тирадой.Старый япошка подозрительно смотрит на нас через толстые стекла своих очков. Клянусь вам, в этом году все японцы, наверное, сговорились ходить в очках! Он поворачивается к своим спутникам и что-то говорит им на своем прекрасном языке.Тотчас же четверо шестерок хватают его Величество Берюрье и волокут прочь. Я остаюсь в каюте наедине с шумом морских волн, бортовой и килевой качкой и острым желанием очутиться в другом месте. * * * Проходит не меньше двух часов. Я пытаюсь освободиться от пут, но не тут-то было, как говорится в русской были. Нас очень надежно связали нейлоновым шнуром и, когда я напрягаюсь, он врезается мне до самого мяса. Моя башка гудит, как встревоженный медведем улей. Удар шутильником по моему чану оказался поистине первоклассным. Меня долбанули не каким-нибудь любительским дрыном, а профессиональным инструментом высокого класса точности, скорее всего, свинцовым прутом внутри бычьей жилы с эластичным покрытием. Отличное болеутоляющее, ребята! Удар по чайнику после обеда — и вы можете спокойно спустить все ваши пилюли в унитаз! Моя доза оказалась тем более эффективной благодаря тому, что мой опытный медбрат удвоил ее! Почтальон всегда стучит дважды!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
— Эй, Берю!Мы уже не в машине, а в какой-то голой комнатухе, куда едва пробивается свет через круглое слуховое окошко. Я связан, также как и Берю (который даже скорее весь перевязан), и лежу на полу рядом с ним.Мой соотечественник находится в сидячем положении и, грустно склонив голову на грудь, поет тоскливым протяжным голосом, созерцая концы своих пут.— Берю!Мой друг умолкает, поднимает голову и смотрит на меня опустошенным взглядом. Он выглядит очень усталым.— Что вы сказали, месье? — лепечет он.У меня возникает подозрение, что от удара шутильником по чану его бедные мозги превратились в майонез. Он добавляет:— Мы случайно не встречались в Касабланке?— Послушай, Берю…— Я весь внимание!— Я никогда не был в Касабланке!— Я тоже. Тогда это была, наверное, пара других типов…….Он полностью теряет ко мне интерес, роняет на грудь башку и затягивает неоконченную песню:
"Поплыву вдво-оем я с милой На ночных капризных парусах.”
Мне становится не по себе видеть его в таком состоянии. Вам не кажется, что у бедолаги Берю поехала крыша? Впору передать несчастного на поруки Берте, чтобы она выгуляла его в кресле-каталке по Булонскому лесу, или же отправить проветриться на русской тройке с бубенцами по заснеженным степным просторам.— Эй, Толстяк, возьми себя в руки!Но я не успеваю надоесть ему. Пол, на котором покоится мое тело, вдруг уходит из-под моей спины. В тот же момент брызги пены залепляют слуховое окошко, которое на деле оказывается иллюминатором каюты.Ошибка исключена: подсознание Толстяка догадалось об этом — мы находимся в открытом море, вот почему он затянул “Синие волны”.— Берю, соберись с мыслями, чувак, а то тебя дисквалифицируют.Он мычит, жужжит, урчит, чихает и, наконец, вновь поднимает башку.Он смотрит на меня, видит, узнает, улыбается и радостно говорит:— Привет, чувак! Я неплохо вздремнул. Какова наша утренняя программа?— Можно начать с посещения замка Иф, — вздыхаю я.— Чего это тебе вдруг вздумалось? Я ничего не отвечаю. Он осматривается по сторонам, морщит лоб мыслителя и бормочет:— А, собственно говоря, где мы, Сан-А?— Вопрос, конечно, интересный!— Да ты ведь связан!— Почти так же крепко, как и ты.— Неужели и я тоже?!— Я уже, кажется, сказал тебе об этом.— Вот же, черт возьми! Я начинаю припоминать: легавые! Как этим псам удалось отключить нас?— Вряд ли это были легавые.— Ты так думаешь?— Да. Вчерашние наши знакомые тоже не были ими.Тут, как в спектакле, распахивается дверь, и появляются пятеро типов. Среди них — двое вчерашних “легашей” плюс худой, но чрезвычайно элегантный старикашка с лицом пожилого ребенка. Вместо рта у него щель для опускания монет в копилку, вместо глаз — два кругляша для игры в лото и два лепестка лотоса вместо ушей. Да, чуть было не забыл! На месте шнобеля у него красуется расплющенная картофелина.На нем очки в изящной золотой оправе, костюм цвета морской волны без всякой там соленой пены; седые волосы гладко зачесаны на пробор.Попутно я замечаю, что четверо других всячески выказывают ему знаки (и даже основательно проросшие злаки) глубочайшего почтения (метров двенадцать в глубину по моим самым скромным подсчетам).Кортеж приближается к нам вплотную и останавливается, как вкопанный. Сущий кошмар! Мне начинает казаться, что я преставился и прямиком попал в преисподнюю, где предо мною явились беспощадные судьи ареопага.Слово берет старикан. И делает он это на французском, правда, весьма сюсюкающем. После каждого произнесенного слова штрик высовывает язык и облизывает место предполагаемых губ.— Месье, — говорит он, — для меня большая честь принять вас на своей яхте.— Ну и гостеприимство! — рычит Громила. — Развяжите нас, а то мы не можем выразить вам нашу признательность. Старикашка продолжает:— Мне не хотелось бы причинять вам неприятности, ни злоупотреблять вашим драгоценным временем, поэтому я буду весьма признателен, если вы вернете мне конверт.— Какой еще конверт? — притворно удивляюсь я.— Месье комиссар, вы должны прекрасно понимать, о чем идет речь. Не имею ни малейшего понятия! Старикан достает из кармана ингалятор, широко распахивает свою копилочную щель и щедро опрыскивает себе небо.— У меня астма, — извиняется он, пряча свое оборудование.— Вам хорошо бы помог курс лечения на горном курорте Мон-Дор, сочувствую я.— Итак, где этот конверт?— Я не знаю…Он повышает голос:— Это конверт, который вы вытащили из кармана покойного — нашего дорогого преданного друга Хотьубе и который вы показывали портье в отеле, а затем обратились с ним к старому торговцу книгами на улице Рхю-Хи-Гули-Ху, после чего, прикоснувшись к конверту, этот достойный человек отправился к предкам, сделав себе харакири…Воцаряется тишина. Я понимаю, что мне его не провести. Этот очкастый упрямец провел тщательное расследование и узнал гораздо больше, чем мне бы того хотелось.— У меня его больше нет, — заверяю его я.— Мы это знаем, так как позволили себе тщательно обыскать вас.— Так это вы устроили обыск в моем гостиничном номере?— Да, мы! Так где же конверт? Для вас и вашего друга, если, конечно, вам дорога жизнь, будет гораздо лучше отдать его нам!Толстяк мрачно сопит и сухо бросает в мой адрес:— Слушай, да отдай ты эту чертову погремушку старому хрычу, и он оставит нас в покое, а то у меня уже оскомина от этого конверта!Я вздрагиваю. Вчера вечером Толстяк не видел, как я передал конверт Рульту, и до сих пор уверен, что он у меня.— Не ломай комедию. Берю, ты же прекрасно знаешь, что я передал конверт нашему послу!— Вот ведь дырявая башка! — хлопает себе по лбу. Толстяк. — Как я мот забыть? Ведь я сам отвозил его в посольство и лично вручил его превосходительству послу Франции!Берю похож на бродячего комедианта — он не может сыграть свою роль, не сдобрив ее сверхплановой тирадой.Старый япошка подозрительно смотрит на нас через толстые стекла своих очков. Клянусь вам, в этом году все японцы, наверное, сговорились ходить в очках! Он поворачивается к своим спутникам и что-то говорит им на своем прекрасном языке.Тотчас же четверо шестерок хватают его Величество Берюрье и волокут прочь. Я остаюсь в каюте наедине с шумом морских волн, бортовой и килевой качкой и острым желанием очутиться в другом месте. * * * Проходит не меньше двух часов. Я пытаюсь освободиться от пут, но не тут-то было, как говорится в русской были. Нас очень надежно связали нейлоновым шнуром и, когда я напрягаюсь, он врезается мне до самого мяса. Моя башка гудит, как встревоженный медведем улей. Удар шутильником по моему чану оказался поистине первоклассным. Меня долбанули не каким-нибудь любительским дрыном, а профессиональным инструментом высокого класса точности, скорее всего, свинцовым прутом внутри бычьей жилы с эластичным покрытием. Отличное болеутоляющее, ребята! Удар по чайнику после обеда — и вы можете спокойно спустить все ваши пилюли в унитаз! Моя доза оказалась тем более эффективной благодаря тому, что мой опытный медбрат удвоил ее! Почтальон всегда стучит дважды!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14