— Он — несчастный человек.
— В чем же его несчастье?
— Он тоскует… никого не любит… и, потом, я слышала, что у него неприятность… он физически неполноценен.
— Трое прихлебателей живут здесь для его развлечений?
— Они заменяют ему семью.
— Но ведь… — Она смеется.
— Откровенно говоря, у него нет семьи.
— В доме бывают пьянки и оргии?
— Почти ежедневно.
— Кто с кем?
— Ну… Поташ — вообще на все руки мастер.
— Каким образом?
— Он неутомим, делает все, о чем его просят, и с любовью.
— А вы участвуете в этом?
— Иногда меня приглашают посмотреть.
— И это все?
— Да.
Я не настаиваю. К чему без нужды унижать людей?
Неважно — бывает ли она активной участницей всего этого или нет. Обстановка, в которую попала молодая девушка, не могла не повлиять на ее мораль.
— Ходят слухи, что у Кристиана Бордо много врагов. Они изводят его даже телефонными звонками.
— Это точно!
— Почему вы так решили?
— Он весь какой-то чокнутый, пуганый… Всего смертельно боится.
— А вы верите в эту историю со сном?
— Да, это в его характере. Он страшно суеверен. Верит во всякие знамения и приметы, все время говорит только о них.
— А бомба? Кто из этих трех мог ее подсунуть?
— Какой вздор! Смерть Кри-Кри была бы концом их блаженного и безбедного существования, потому что мадам не может терпеть их.
— Вот мне бы и хотелось, чтобы вы немного рассказали о “мадам”.
— О, она!
— Что — она?
— Особенная. Живет отдельно. Вообще непонятно, зачем люди живут вместе, если у них нет детей, и они — совершенно чужие люди. Они даже не разговаривают, только на приемах при гостях. Три года назад они развелись, а в прошлом году поженились снова. Разве не дико? Они не стали ближе друг к другу. Уверяю вас — это феномены!
— У нее есть любовники?
— Думаю, что да.
— Но вы не уверены?
— Разве в таких делах можно быть уверенным? Только если присутствуешь при этом.
Она смеется, стараясь казаться циничной, но смех ее выражает отчаяние. Эта девочка живет среди психопатов, где ей платят столько, сколько ей не получить в другом месте никогда. Она пытается легко воспринимать то, что ей претит, но такой образ жизни оказывает на нее влияние.
— Говорят, мадам уехала в свой клуб?
— Кажется, да.
Меня настораживает в ее голосе едва заметное смущение.
— Вы не совсем уверены в этом?
Она пожимает плечами.
— Вы можете говорить мне все, Луизетта. Я — не сплетник, наоборот — умею здорово устраивать разные интимные дела. Мне надо было стать мировым судьей.
— Ну, тогда… Вчера хозяин бакалейной лавки сказал мне, что видел на танцах нашу мадам с одним молодым типом не очень приличной наружности. Может быть, он и ошибся, потому что утверждал, что мадам была невероятно намазана, а это — не в ее привычках.
— Что за танцы?
— Сама не знаю.
— Ну, ладно.
Мы замолкаем. Я задумываюсь и отключаюсь, а ноя рука, сама по себе, начинает поглаживать упругое бедро Луизетта. Повторяю, что делается это машинально и чисто инстинктивно. Если кто не верит, могу поклясться на библии, желательно протестантской, так как сам я — католик.
Луизетта не удерживает мою предприимчивую руку от агрессивных действий. Она подносит ее к губам и начинает тихо и нежно ее целовать. Эта блондиночка соскучилась по ласке. Примитивный Поташ мог довольствоваться одной жратвой, но Луизетте нужно нечто большее.
— Вот вы — совсем другой, — шепчет она. Я не спрашиваю, какой “другой” — я все понимаю. Склоняюсь над ней, целую нежную шейку и похлопываю ее по бедрам.
— Ты-то, случаем, не парень? — говорю я, шутя. Недавно в коридоре я прекрасно рассмотрел через прозрачную ткань рубашки молодую поросль ее маленького ботанического садика.
Однако, она всерьез воспринимает мой вопрос.
— Да нет, посмотрите.
И я вижу.
Она — истинная блондинка и блестит, как золотая статуя летним днем. Я вижу ее крупное, упругое тело. Я чувствую, как нарастает ее желание по мере того, как мои руки скользят от горячих бедер к ее нежным грудям и обратно.
Я крепко прижимаю ее к себе, так она чувствует себя увереннее. Ей не нужны разные тонкости и ухищрения, ей нужна ласка и нежность. Когда я встречаю таких обездоленных девочек, всегда стараюсь уделить им побольше внимания. Учу их верить в себя, становлюсь для них Пигмалионом. Но жизнь пришпоривает со всех сторон, заставляет стремиться вперед и вперед. Бежишь вдоль железнодорожного полотна и не можешь ухватиться, вскочить на подножку вагона, только на секунду касаешься его поручней.
Я нежно целую ее в шею, ласково сжимаю круглые груди, прикасаясь пальцами к ее подрагивающим бедрам. Она не замечает того, как мы оказываемся в постели, крепко обнявшись.
Я кладу ее на спину и высвобождаю свой “реквизит”. Я тискаю ее тело, и Луизетта закрывает глаза. Однако, они широко раскрываются, когда я вонзаю в нужное место свой “стержень”. Легкая тень набегает на ее личико, так как я до упора углубляюсь в нее. Но тут ее тело расслабляется, и Луизетта начинает тяжело дышать. Несмотря на возраст, она оказывается неопытной, и я получаю огромное наслаждение, обучая ее искусству любви. Она проявляет примерное прилежание и старательность.
А затем, когда она начинает приводить себя в порядок, я возобновляю свои расспросы.
— И все-таки, Луизетта…
— Да, месье?
“Месье”! После всего, что произошло между нами! Стоящая девушка. Такие — просто бесценны в роли прислуга, потому что большинство “куколок” после первой же проверки на девственность начинают называть хозяина “миленьким”.
— Эту бомбу…
— Да?
— Кто же мог подложить ее туда, кроме тебя?
Ей кажется, что я обвиняю ее. Она вскакивает и начинает возмущаться, забыв накинуть на себя рубашку. А это — довольно опрометчиво с ее стороны, потому что, глядя на ее восхитительные формы, я опять впадаю в игривое настроение.
— Вы серьезно так думаете?
— Нет, моя прелесть. Но именно поэтому, я и спрашиваю. Должен же кто-то быть, кто-то, причем из домашних, подложил бомбу. Для постороннего проникнуть в спальню Кри-Кри весьма затруднительно.
— Что вы хотите узнать от меня?
— Когда ты стелила его постель?
— Под вечер, потому что Кри-Кри не участвовал в дневных съемках и встал очень поздно.
— С того момента в комнату кто-нибудь заходил?
— Нет, никто. Только ремонтники с телефонной станции.
— Кто такие?
— Хозяин хотел установить аппарат, фиксирующий телефонные разговоры, и автомат, отвечающий на звонки. Он хотел выяснить, кто же ему звонит и угрожает.
— Эти люди долго работали в доме?
— Они приходили вчера и позавчера, и должны явиться еще сегодня.
— А кроме них, кто еще?
— Почтальон, но он давно обслуживает наш квартал, мы хорошо его знаем, и в дом он не заходит.
— Спасибо.
Видя, что я собираюсь уходить, Луизетта мрачнеет. Видимо, она ждала, что я еще немного побуду с ней.
— Вы уходите? — спрашивает она.
— Да, надо проверить дом, вот только влезу в свои брюки.
— Мы еще увидимся?
В глубине души знаю, что нет, но говорить ей об этом — жестоко. Приходится отвечать уклончиво, оставляя ей надежду, но не связывая себя какими-либо обещаниями.
— Было бы очень печально не встретиться еще раз, Луизетта.
Горячий поцелуй. Может быть, остаться? Она — способная ученица.
— Спокойной ночи или утра!
Регистрационный аппарат находится в металлическом кессоне на кухне. На его красном корпусе я читаю марку, название и адрес агентства. В эту ночь моя команда бодрствует, так как в любой момент может понадобиться подкрепление.
Матье беззаботно дрыхнет в секретном кабинете агентства. Только после шестого звонка, он отвечает мне голосом, похожим на переваренное варенье.
— Рыжик, ты один?
— Э-э-э… Да.
— Так с кем же?
— С Клодеттой.
— А я-то думал, что ты питаешь слабость к Маризе.
— Так оно и есть, но сегодня вечером она не могла… Одно предполагаешь, другим располагаешь. Я вам нужен, патрон?
— Ты знаешь агентство Резольди?
— Что, тайный телефон?
— Да, его устанавливают у Кристиана Бордо, и мне нужны сведения о рабочих, которые производят установку.
— Узнаю, как только откроется их контора.
— Ты меня не понял. Эти сведения мне нужны сейчас!
Наступает молчание. Я слышу, как Рыжий в недоумении скребет затылок.
— Но, патрон…
— Я и без тебя знаю, что сейчас — десять минут шестого.
Весь этаж освещен.
Кри-Кри не может уснуть, несмотря на усталость и снотворное. Он сидит в коридоре, в компании Берюрье. Толстяк стоит перед ним, почесывая поясницу. С повязкой у Кри-Кри — отвратительный вид, и мне невыразимо жалко его. Мой помощник отечески отчитывает его.
— Послушайте, старина, если вы не возьмете себя в руки, то утром вас придется кормить с ложечки. Если распускаешь свои нервы, они окончательно сдают. И тогда что? Психбольница, во всей ее красе: уколы, души, смирительная рубашка. Тем более, в вашем ремесле, где все так распущены. В газетах я читал про вашу жизненную дорогу, и между строк видел теплые компании и оргии — все, что вредно для здоровья. Ну, не распускайте нюни, Кри-Кри. Выпейте еще капельку и спите.
— Я не могу.
— Почему?
— Я боюсь. Я знаю, что сегодня умру.Тут Берюрье, которому страшно хочется спать, начинает сердиться.
— От тебя тошнит, жалкий мек . Черт возьми, ты — тряпка, ничтожество. Ты что, червяк? Мокрая курила? Что? Тебя кто-то укусил за одно место?
Он продолжает в том же духе, все сгущая и сгущая краски.
Актер терпеливо слушает.
— Мне нужен револьвер, — заявляет он. Мой толстяк возмущен.
— Ну да? Револьвер! А еще что? Чтобы ты сам себя грохнул? Или возьмешь, да пристрелишь девку, когда она принесет тебе какао. Кто знает, что тебе может взбрести в голову? Сан-Антонио, ты слышал этот бред?
Кристиан Бордо подзывает меня.
— Господин Сан-Антонио, я умоляю вас дать мне револьвер. Он — в ящике испанского столика в моей комнате.
— Огнестрельное оружие противопоказано нервным людям, господин Бордо.
— Вы не понимаете. Я, наоборот, успокоюсь. Чего вы опасаетесь? Самоубийства? Разве я похож на человека, способного на такое? Если бы я собирался умереть, разве я боялся бы смерти? А что касается несчастного случая, то будьте спокойны — я использую оружие только в том случае, если мне будут угрожать. Я — не убийца.
Я колеблюсь.
— Сходи за револьвером, Берю, — наконец решаю я.
Мой помощник пожимает плечами, презрительно хмыкает и отправляется в разрушенную комнату нашего беззащитного козленка.
— Я не хочу, чтобы вы сообщали в полицию о том, что здесь произошло ночью, — заявляет актер. — Во всяком случае, до третьего. Потом мне будет все равно.
По правде говоря, это меня устраивает. Бывшие мои коллеги могут найти, что я слишком активен. Тем более, что убийство Инес еще не распутано.
А достойный Берю издевается, разжигая свое недовольство. Он рассматривает кобуру и кольт, словно видит их в первый раз. Кольт “кобра” — никелированная игрушка со светлой деревянной ручкой.
— Ну и оружие… Прелесть! Уж не подарочек ли это вашей мамаши своему супругу в день свадьбы? — иронизирует он.
Затем, не обращая внимания на нетерпеливо протянутую руку Бордо, он откидывает барабан и смотрит в него.
— Э, да он же пустой! Ни одной пульки!
— У меня их украли.
— А они были? Вы точно помните?
— Конечно! Но все равно, дайте мне его. Успокоенный Берю протягивает ему оружие.
— Ладно, пользуйтесь им вместо пресс-папье. Если бы знать…
Кто мог подумать, что в ближайшие часы из этого пустого револьвера Кристиан Бордо убьет двух человек? Потом я долго размышлял, как же так, меня, Сан-Антонио, профессионала и виртуоза, элементарно обвели вокруг пальца? Если бы я был автором полицейских романов, то придирчивые читатели тут же обвинили бы меня в дешевых эффектах и в том, что жен…
Но… Ладно. Видимо, у меня действительно притупилось чувство осторожности. Два трупа! Но что было, то было.
Берю предлагает поискать что-нибудь выпить. Он вполне освоился в доме и ранее заметил в холодильнике бутылки.
Не ожидая нашего согласия, он уходит.
— Пойдемте, Кри-Кри.
— Куда?
— В комнату вашей жены. Идем, идем. Вам не стоит оставаться в коридоре. Выпьете содовой, а потом попытаетесь уснуть.
Двадцать пять минут седьмого
Звонит телефон.
Кристиан вскрикивает и садится на белоснежные простыни кровати своей отсутствующей супруги. Берюрье громко и беззаботно храпит, наверстывая упущенное время.
Я вскакиваю с кресла и при слабом свете ночника ищу телефон. Он оказывается на туалетном столике, за целой выставкой флаконов с духами, каждый из которых стоит не меньше месячного заработка хорошего рабочего.
— Слушаю.
— Мне надо поговорить с… Э, да это же вы, патрон! — не сразу узнает меня Матье.
— Говори, Рыжий, я — весь внимание.
— Мне удалось дозвониться до директора.
— Чудесно! Ну, и что же?
— Аппарат Бордо заказывал, но его еще не устанавливали.
— Этого я и опасался.
— Я позволил себе еще немного порасспросить этого директора, без вашего разрешения. Я думаю, кто-то пробрался к вашему артисту под видом служащего этого агентства.
— Я предполагаю то же самое.
— Следовательно, им нужен был аппарат, в противном случае, они сразу же выдали бы себя. Да и глупо было соваться к артисту без соответствующего антуража. Надо было узнать, кто покупал такие аппараты в эти дни.
— Ты — большой мудрец, Матье.
— Я выяснил, что аналогичный аппарат был приобретен покупателями якобы из Швейцарии, которые очень интересовались его устройством, будто бы для установки подобных у себя. Директор лично разговаривал с ними, но сообщил мне, что с ними беседовали и другие лица. Он сообщил их имена и адреса. Что мне делать теперь?
Матье доволен. Он уже вполне проснулся и, видимо, сверкает, как и его шевелюра.
— Кто это? — слабо бормочет Бордо.
— Мой сотрудник, не волнуйтесь.

Безумная история второго июня (продолжение)
Восемь часов
Яркое солнце искрится на стеклах столовой. Мы смакуем жареные гренки из крестьянского хлеба, присланные Бордо из Бретани. Берю чавкает, пережевывая салат из омаров. У него от недосыпания покраснели глаза, как, впрочем, и у Кристиана, вид которого произвел бы панику в съемочном павильоне. Он почти не ест — довольствуется тем, что маленькими глоточками пьет крепкий черный кофе.
Берю, который имеет привычку говорить с набитым ртом, обращается к нему:
— Тебе, мек, надо бы поесть — это тебя поддержит. Понятно. Он перешел со звездой на “ты” так естественно, что тот и не думает обижаться. Наоборот, мне даже кажется, что от фамильярности Берю ему стало теплее на сердце.
— Я не голоден.
— Ешь насильно.
— Не могу.
Берю запихивает в себя фунт хлеба, намазанного не менее, чем полуфунтом шаронтского масла, и толстым слоем апельсинового варенья (у него явно проявляются бретонские вкусы с тех пор, как он начал вращаться в высшем обществе) и при этом бурчит:
— Видишь ли, мек, я боюсь, что ты, и впрямь, готовишь себя к похоронам. Жизнь твоя, словно метелка, которую схватили за волосы, вместо ручки. Лучше бы ты миловался с девками, у которых полный бюстгальтер мяса, чем со своими худосочными полуфабрикатами. А за завтраком бы ел и пил. Вставал бы рано, ходил бы гулять, завел бы себе хорошего пса. И жизнь показалась бы тебе совсем другой. Не было бы и дурацких снов. Держу пари, что ты никогда не ходил ловить устриц по утрам! Ну-ка, сознавайся! Так что же хорошего ты видел? Знаешь, как хорошо в поле, когда на траве лежит роса, а ты идешь и раздвигаешь траву босыми ногами. А сморчки? Найдешь один — ищи и второй, они всегда растут парами, как полицейские на ночных улицах.
Звонок телефона завершает его лирическое излияние. Луизетта выходит в гостиную и снимает трубку.
— Господин Гольд?
Артист метает на меня многозначительный взгляд своего единственного глаза (второй спрятан под повязкой).
— Держу пари, что это — ОНИ.
— Что за “они”? — спрашивает Берю.
— Мои мучители. Обычно они говорят, что это — продюсер или режиссер.
— Гольд — продюсер?
— Вообще-то, это — Гольдштейер Мейер Леви.
— И ты боишься подходить?
— Каждый раз, когда я слышу их адский хохот, мне становится не по себе.
Я бросаю салфетку на стол.
— Разрешите, Кристиан?
Он кивает головой. Я беру трубку.
— Алло!
На том конце провода отзывается далекий голос.
— Алло! Кри-Кри? Что за дурацкие штучки? Меня подняли с кровати и заявили, что ты скончался!
— Кто вам звонил, господин Гольд?
Он мнется.
— Это не Кри-Кри?
— Я передаю ему трубку, но скажите, кто вам звонил?
— Откуда я знаю? Какой-то тип сказал, что он — журналист Франсуа.
— Что за Франсуа?
— Он сказал именно так. Впрочем, кажется, Франс Суар. А кто вы? Бебер? Людо?
— Минуточку, сейчас возьмет трубку Кри-Кри.
Актер идет уже к аппарату. Перед тем, как передать ему трубку, шепчу:
— Кто-то ему сказал, что вы скончались. Посмейтесь над этим и скажите, что слегка поранились, упав с лестницы.
Наш подопечный начинает бесконечные переговоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14