Надо было действовать немедленно и энергично, и вы решили убрать Завгороднего. Не так ли?
Каленик внимательно слушал Шугалия. Он успел овладеть собой, сидел прямо и смотрел куда-то мимо капитана. Покачал головой.
— Все это пустые выдумки, — спокойно возразил он. — Я не видел Бабинца уже полгода, а может, и больше. Не видел и видеть не хочу.
— Вы виделись с ним еще вчера или сегодня ночью, — уверенно возразил Шугалий, — когда Федор Антонович передал вам блесну Завгороднего.
Каленик не шевельнулся.
— И надо же выдумать такое!.. Уже и блесну мне приписываете. Это, извините, бессмыслица.
— Не такая уж и бессмыслица, Зенон Хомич, и вы это очень хорошо знаете. Поздно увиливать, ведь все как на ладони!
— Это у вас на ладони!.. Блесна, Бабинец… Чихать я хотел на Бабинца! — взорвался он вдруг от злости. — Вы мне криминал не пришьете! Ну, что из того, что хранил фотокарточку? Хотел — и хранил. Разве это запрещено?
— Конечно, нет. Не запрещено, и вы хорошо придумали — сберечь фото. Сколько платил вам Бабинец?
Ежемесячно или одноразово? Не хотите отвечать?
Не советовал бы. А сейчас должны доставить вас в райцентр, сами понимаете, оставлять вас тут не можем.
Шугалий заглянул на кухню, где Малиновский осматривал шкаф.
— Составим акт об изъятии вещественных доказательств, — сказал он. — Потом отвезешь Каленика в Озерск. А мы с Буровым доберемся на моторке. Есть там у меня еще одно дело…
Лейтенант ни о чем не спросил, и Шугалий не стал объяснять. У него и правда не было времени, он ушел с Буровым к озеру.
Солнце уже цеплялось за верхушки деревьев, когда они вернулись в Озерск. Заперли моторку и направились к Завгородним. Вышел Олекса — думал, что капитан сразу зайдет к ним, но Шугалий задержался у калитки, внимательно разглядывая что-то на земле.
Тихо сказал несколько слов Бурову, и тот позвонил в райотдел госбезопасности.
Через несколько минут подъехала оперативная машина. Эксперт, прибывший на ней, сфотографировал землю возле калитки и уехал. Шугалий посмотрел ему вслед и предложил Бурову пообедать в чайной. Олекса, услышав это, запротестовал, но капитан категорически отказался: не мог представить себе, как он будет обедать и смотреть в глаза Нине, — ведь через час должен допрашивать ее отца.
Шугалий вроде бы уже привык к белым глазам Бабинца, и все же его не покидало чувство, что Федор Антонович не видит его.
Они сидели в кабинете Бабинца у открытого окна.
Сладкий запах каких-то цветов тревожил Шугалия, он пытался вспомнить, что это за цветы, и не мог, наконец вспомнил и даже удивился, что сперва не разобрал запаха маттиолы.
Шугалий заглянул к Бабинцам под вечер, когда сумерки уже окутали городок, и Федор Антонович включил торшер с большим круглым абажуром. Он освещал только часть комнаты возле кресел: молочнобелый приятный свет, не резавший глаза и создававший иллюзию интимности. Только иллюзию. Шугалий был напряжен как натянутая струна: прикоснись — и лопнет, а Бабинец удивлен и несколько растерян. Больше того: Шугалий видел в его глазах страх. Он знал, что Бабинец где-то в глубине души боится его, бодрится и сам себя уговаривает, что нет никаких оснований для тревоги, но все равно страх не отпускает его, леденит сердце, он уже привык к этому постоянному страху, ведь он сопровождает его около тридцати лет.
Но внешне Федор Антонович ничем не выдал своего страха. Благодушно улыбался, и лицо его излучало доброжелательность; Федор Антонович всем своим видом выражал, что готов в меру своих возможностей услужить гостю.
— Кофе? — спросил он. — И рюмку коньяка?
Шугалий отрицательно покачал головой.
— У меня к вам дело, и кофе только будет мешать.
— Кофе делает беседу содержательнее и рассудительнее, прочищает мозги и настраивает на деловой лад.
— И все же мне не хотелось бы… — поморщился Шугалий. Не мог же он сказать, что даже сама мысль о бабинцовском кофе внушает ему отвращение.
— А я с вашего разрешения… — Федор Антонович вернулся через несколько минут с полной чашкой действительно ароматного кофе, поставил на столик между собой и Шугалием; горьковатый запах на секунду забил капитану дыхание, он еле удержался, чтобы не проглотить слюну, и подумал, как побелеет Федор Антонович, когда он задаст только один вопрос, один короткий и конкретный вопрос: «Когда вы, уважаемый Федор Антонович, в последний раз виделись со Стецишиным?»
Шугалий пошевелился в кресле, но не позволил себе даже такой маленькой радости.
— Как хорошо пахнет маттиола, — заметил он.
Федор Антонович кивнул, соглашаясь, и все же сидел в кресле не расслабляясь и смотрел настороженно: слова Шугалия о каком-то деле к нему не могли не волновать его. Вдруг улыбнулся: какие же неприятные дела начинаются с разговора о цветах? Очевидно, этот дошлый капитан узнал о ссоре с дочкой и Олексой, — что ж, это их личное дело, и он никому не позволит совать в него свой нос.
А Шугалий действительно начал с этого:
— Сегодня я видел Нину, она была очень расстроена, и я подумал, что родители в таких случаях…
— У вас, кажется, маленький ребенок, капитан, — сухо перебил его Бабинец, — а известно, что малые детки — малые бедки… И мне хотелось, чтобы моя дочь, пока она ест мой хлеб, слушалась меня.
— Но ведь она совершеннолетняя и сама зарабатывает на себя.
— Полставки в библиотеке — знаете, сколько это?
— На питание хватит. Конечно, это не мое дело, но на Олексу с его теткой свалилось такое горе, что нехорошо обременять Олену Михайловну еще и хозяйственными делами.
— Когда-нибудь все равно придется заниматься ими…
— Когда-нибудь — не теперь…
Бабинец потер руки и захохотал.
— Странно, должность у вас не адвокатская и, должно быть, не часто приходится выступать в роли защитника…
— Напрасно так думаете. Мы защищаем наше общество, сами понимаете, от кого, и тут не до сантиментов. Но без гуманизма и доброты не представляю себе настоящего чекиста. Очевидно, ваша дочь не нуждается в защите. Просто вся эта ситуация возникла после вашего разговора с Романом Стецишиным, и я пришел для того, чтобы выяснить, какие проблемы вы решали с этим господином.
Говоря эти слова, Шугалий не спускал пристального взгляда с Бабинца. Федор Антонович ничем не выдал себя, он не побледнел и не покраснел, сидел прямо, не сводил глаз с капитана, и все же что-то в нем изменилось. Шугалий это сразу понял, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы определить, что именно происходит с Бабинцом: у него потемнели глаза. Да, белые, неправдоподобно белые глаза Федора Антоновича вдруг стали почти черными, и Шугалий понял, до какой степени испугался Бабинец.
Но Федор Антонович не сдался.
— Имеете в виду того канадца? — переспросил он, и Шугалий знал, что эти две-три секунды нужны ему, чтобы придумать более или менее убедительную версию. Старый волк, опытный и опасный, а все же допустил ошибку, был уверен, что визит Стецишина остался незамеченным.
Однако Бабинец нашелся. Пренебрежительно махнул рукой.
— у меня там знакомые… Вот и передали сувенир — бутылку виски.
— Допустим, я вам поверю, — начал Шугалий, весело улыбаясь, — только на минуту допустим. Но все же прошу ответить: куда вы ездили на велосипеде сразу после визита Стецишина и где пропадали около двух часов?
— В лес, — ни на секунду не задержался с ответом Бабинец, — погода была хорошая, и я часто совершаю такие прогулки. Не знал, что туда уже нельзя.
— Чтобы встретиться с Калеником?
— у нас в аптеке много клиентов… Каленик?..
Что-то не припомню такого.
— А он вас хорошо знает. И даже хранит кое-что на память. Фотографию…
— У каждого свои чудачества.
— Довольно, Федор Антонович. Мы сейчас поедем в учреждение, которое, вероятно, не вызывает у вас расположения. Нам нужно выяснить много вопросов, и разговор будет долгим и не очень приятным для вас. — Шугалий высунулся в окно. — Машина уже ждет вас, вот постановление на арест, прошу ознакомиться.
Так уж полагается, Федор Антонович, и, надеюсь, вы знаете, чем вызваны такие крайние меры.
— Нет, не знаю, — ответил Бабинец, — все это — результат какого-то ужасного недоразумения.
— Что ж, бывает и такое, — согласился Шугалий. — Но очень редко. Будете иметь возможность увидеть вашего сообщника — вместе как-то приятнее и лучше вспомнить то, что улетучилось из памяти.
Шугалий уехал из Озерска через день. Перед отъездом они с Буровым встретились на берегу Светлого озера, — разве можно уехать из Озерска, не искупавшись и не отведав настоящей ухи?
Шугалий завел мотор, и они двинулись к острову, куда еще с утра отправился Малиновский; день хотя и будничный, но начальник райотдела в честь успешного завершения операции разрешил ему взять отгул, и лейтенант должен был уже приготовить уху.
Моторка шла быстро. Шугалий подставил лицо солнцу и щурился от удовольствия.
Малиновский стоял на берегу и улыбался так, что Шугалий догадался: рыбачья фортуна сегодня на стороне лейтенанта. И верно: Малиновский вытащил из воды самодельный садок с двумя или тремя большими щуками и полукилограммовыми окунями.
— Возьмете с собой, — сказал он тоном, исключающим всякие возражения. К тому же Шугалий и не возражал: знал, как обрадуется Вера свежей рыбе — щуки вон еще живые.
— Уха — во! — поднял большой палец лейтенант.
И действительно, от костра пахло удивительно вкусно. Шугалий съел полную миску прозрачной ухи и принялся за окуньков, а лейтенант налил ему еще миску, и Шугалий не сопротивлялся: когда-то еще доведется полакомиться такой?
Они утолили голод, и только тогда Малиновский спросил:
— Как экспертиза?
— Подтвердила, — лаконично ответил Шугалий и объяснил Бурову: — Каленик приехал к Завгороднему на велосипеде. На рассвете восемнадцатого августа.
Поставил велосипед у калитки, а перед этим ночью прошел дождь, и шины оставили следы. Эти следы сохранились и до сих пор — дождей ведь не было и там никто не ходил. Эксперты подтвердили: следы именно от велосипеда Каленика.
— Но ведь сестра Завгороднего говорила, что приходил Чепак, — заметил Малиновский.
— У Каленика такой же хриплый бас.
— Он уже сознался?
— У нас неопровержимые доказательства, вертелся как угорь, да что поделаешь? Все рассказал.
Малиновский положил ложку.
— А Бабинец? — спросил он.
— Бабинец, узнав от Романа Стецишина, что тот выдал отцу Олексы его тайну, чуть не умер от ужаса.
Но быстро опомнился и решил действовать. Поехал на велосипеде к Каленику, и они разработали план действий. Каленик был когда-то порученцем куренного Стецишина и знал о роли Бабинца в любенской трагедии. Хранил фотографию, чтобы шантажировать аптекаря, и тот подкармливал его. А деньги у Бабинца водились: к сожалению, есть еще дефицитные лекарства…
— Сукин сын, — выругался Малиновский.
— Провал Бабинца лишал Каленика одного из источников дохода, — продолжал Шугалий, — и тот решил помочь аптекарю. На рассвете поднял ветврача — мол, корова подыхает. В Ольховое на лодке быстрее и удобнее, преступники учли все, и Андрий Михайлович попал в их западню. Каленик захватил с собой молоток; после первого же удара Андрий Михайлович потерял сознание, и Каленик, еще живого, выбросил его за борт. Один доехал до берега, перевернул лодку в камышах, и волны вынесли ее в озеро.
— А если бы не было ветра? — полюбопытствовал Малиновский. — Бурю же не закажешь.
— Собирался незаметно добраться до берега, взять свою лодку и ночью отбуксировать моторку Андрия Михайловича.
— Рискованно. Могли заметить.
— Рассчитывали, что до вечера никто не станет разыскивать Завгороднего, а лодку можно спрятать в камышах. Но поднялась буря, и это помогло Каленику. Правда, потерял велосипедную спицу — должно быть, и не заметил, как наехал на корягу.
— А как же блесна? — спросил Буров. — Как попала к Кузю блесна Андрия Михайловича?
— Бабинец нашел покупателя на лодку Завгороднего. Он взял у Олексы Завгороднего ключи, пошли осматривать лодку, и Федор Антонович стащил блесну. Передал ее Каленику, а тот подбросил Кузю и донес на него, считая, что теперь уже Кузю не выкрутиться.
И верно: у того не было алиби, все было против него… Но все же мир не без добрых людей: и пока у нас есть такие, как Лопатинский, ни одному преступнику не замести следов.
— А какова штучка Бабинец! Этот старый хорек! — воскликнул Малиновский. — Убил Андрия Михайловича, а потом хотел еще и тетку Олексы обмануть!
— Его будут судить за все преступления, — убежденно сказал Шугалий. — Ничто ему не сойдет с рук!
— Ненавижу! — твердо произнес Малиновский. — Вечной ненавистью!
Он поднял крепко сжатый кулак, глаза у него потемнели, стали большими, и Шугалий, всматриваясь в них, видел, какова она — настоящая ненависть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Каленик внимательно слушал Шугалия. Он успел овладеть собой, сидел прямо и смотрел куда-то мимо капитана. Покачал головой.
— Все это пустые выдумки, — спокойно возразил он. — Я не видел Бабинца уже полгода, а может, и больше. Не видел и видеть не хочу.
— Вы виделись с ним еще вчера или сегодня ночью, — уверенно возразил Шугалий, — когда Федор Антонович передал вам блесну Завгороднего.
Каленик не шевельнулся.
— И надо же выдумать такое!.. Уже и блесну мне приписываете. Это, извините, бессмыслица.
— Не такая уж и бессмыслица, Зенон Хомич, и вы это очень хорошо знаете. Поздно увиливать, ведь все как на ладони!
— Это у вас на ладони!.. Блесна, Бабинец… Чихать я хотел на Бабинца! — взорвался он вдруг от злости. — Вы мне криминал не пришьете! Ну, что из того, что хранил фотокарточку? Хотел — и хранил. Разве это запрещено?
— Конечно, нет. Не запрещено, и вы хорошо придумали — сберечь фото. Сколько платил вам Бабинец?
Ежемесячно или одноразово? Не хотите отвечать?
Не советовал бы. А сейчас должны доставить вас в райцентр, сами понимаете, оставлять вас тут не можем.
Шугалий заглянул на кухню, где Малиновский осматривал шкаф.
— Составим акт об изъятии вещественных доказательств, — сказал он. — Потом отвезешь Каленика в Озерск. А мы с Буровым доберемся на моторке. Есть там у меня еще одно дело…
Лейтенант ни о чем не спросил, и Шугалий не стал объяснять. У него и правда не было времени, он ушел с Буровым к озеру.
Солнце уже цеплялось за верхушки деревьев, когда они вернулись в Озерск. Заперли моторку и направились к Завгородним. Вышел Олекса — думал, что капитан сразу зайдет к ним, но Шугалий задержался у калитки, внимательно разглядывая что-то на земле.
Тихо сказал несколько слов Бурову, и тот позвонил в райотдел госбезопасности.
Через несколько минут подъехала оперативная машина. Эксперт, прибывший на ней, сфотографировал землю возле калитки и уехал. Шугалий посмотрел ему вслед и предложил Бурову пообедать в чайной. Олекса, услышав это, запротестовал, но капитан категорически отказался: не мог представить себе, как он будет обедать и смотреть в глаза Нине, — ведь через час должен допрашивать ее отца.
Шугалий вроде бы уже привык к белым глазам Бабинца, и все же его не покидало чувство, что Федор Антонович не видит его.
Они сидели в кабинете Бабинца у открытого окна.
Сладкий запах каких-то цветов тревожил Шугалия, он пытался вспомнить, что это за цветы, и не мог, наконец вспомнил и даже удивился, что сперва не разобрал запаха маттиолы.
Шугалий заглянул к Бабинцам под вечер, когда сумерки уже окутали городок, и Федор Антонович включил торшер с большим круглым абажуром. Он освещал только часть комнаты возле кресел: молочнобелый приятный свет, не резавший глаза и создававший иллюзию интимности. Только иллюзию. Шугалий был напряжен как натянутая струна: прикоснись — и лопнет, а Бабинец удивлен и несколько растерян. Больше того: Шугалий видел в его глазах страх. Он знал, что Бабинец где-то в глубине души боится его, бодрится и сам себя уговаривает, что нет никаких оснований для тревоги, но все равно страх не отпускает его, леденит сердце, он уже привык к этому постоянному страху, ведь он сопровождает его около тридцати лет.
Но внешне Федор Антонович ничем не выдал своего страха. Благодушно улыбался, и лицо его излучало доброжелательность; Федор Антонович всем своим видом выражал, что готов в меру своих возможностей услужить гостю.
— Кофе? — спросил он. — И рюмку коньяка?
Шугалий отрицательно покачал головой.
— У меня к вам дело, и кофе только будет мешать.
— Кофе делает беседу содержательнее и рассудительнее, прочищает мозги и настраивает на деловой лад.
— И все же мне не хотелось бы… — поморщился Шугалий. Не мог же он сказать, что даже сама мысль о бабинцовском кофе внушает ему отвращение.
— А я с вашего разрешения… — Федор Антонович вернулся через несколько минут с полной чашкой действительно ароматного кофе, поставил на столик между собой и Шугалием; горьковатый запах на секунду забил капитану дыхание, он еле удержался, чтобы не проглотить слюну, и подумал, как побелеет Федор Антонович, когда он задаст только один вопрос, один короткий и конкретный вопрос: «Когда вы, уважаемый Федор Антонович, в последний раз виделись со Стецишиным?»
Шугалий пошевелился в кресле, но не позволил себе даже такой маленькой радости.
— Как хорошо пахнет маттиола, — заметил он.
Федор Антонович кивнул, соглашаясь, и все же сидел в кресле не расслабляясь и смотрел настороженно: слова Шугалия о каком-то деле к нему не могли не волновать его. Вдруг улыбнулся: какие же неприятные дела начинаются с разговора о цветах? Очевидно, этот дошлый капитан узнал о ссоре с дочкой и Олексой, — что ж, это их личное дело, и он никому не позволит совать в него свой нос.
А Шугалий действительно начал с этого:
— Сегодня я видел Нину, она была очень расстроена, и я подумал, что родители в таких случаях…
— У вас, кажется, маленький ребенок, капитан, — сухо перебил его Бабинец, — а известно, что малые детки — малые бедки… И мне хотелось, чтобы моя дочь, пока она ест мой хлеб, слушалась меня.
— Но ведь она совершеннолетняя и сама зарабатывает на себя.
— Полставки в библиотеке — знаете, сколько это?
— На питание хватит. Конечно, это не мое дело, но на Олексу с его теткой свалилось такое горе, что нехорошо обременять Олену Михайловну еще и хозяйственными делами.
— Когда-нибудь все равно придется заниматься ими…
— Когда-нибудь — не теперь…
Бабинец потер руки и захохотал.
— Странно, должность у вас не адвокатская и, должно быть, не часто приходится выступать в роли защитника…
— Напрасно так думаете. Мы защищаем наше общество, сами понимаете, от кого, и тут не до сантиментов. Но без гуманизма и доброты не представляю себе настоящего чекиста. Очевидно, ваша дочь не нуждается в защите. Просто вся эта ситуация возникла после вашего разговора с Романом Стецишиным, и я пришел для того, чтобы выяснить, какие проблемы вы решали с этим господином.
Говоря эти слова, Шугалий не спускал пристального взгляда с Бабинца. Федор Антонович ничем не выдал себя, он не побледнел и не покраснел, сидел прямо, не сводил глаз с капитана, и все же что-то в нем изменилось. Шугалий это сразу понял, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы определить, что именно происходит с Бабинцом: у него потемнели глаза. Да, белые, неправдоподобно белые глаза Федора Антоновича вдруг стали почти черными, и Шугалий понял, до какой степени испугался Бабинец.
Но Федор Антонович не сдался.
— Имеете в виду того канадца? — переспросил он, и Шугалий знал, что эти две-три секунды нужны ему, чтобы придумать более или менее убедительную версию. Старый волк, опытный и опасный, а все же допустил ошибку, был уверен, что визит Стецишина остался незамеченным.
Однако Бабинец нашелся. Пренебрежительно махнул рукой.
— у меня там знакомые… Вот и передали сувенир — бутылку виски.
— Допустим, я вам поверю, — начал Шугалий, весело улыбаясь, — только на минуту допустим. Но все же прошу ответить: куда вы ездили на велосипеде сразу после визита Стецишина и где пропадали около двух часов?
— В лес, — ни на секунду не задержался с ответом Бабинец, — погода была хорошая, и я часто совершаю такие прогулки. Не знал, что туда уже нельзя.
— Чтобы встретиться с Калеником?
— у нас в аптеке много клиентов… Каленик?..
Что-то не припомню такого.
— А он вас хорошо знает. И даже хранит кое-что на память. Фотографию…
— У каждого свои чудачества.
— Довольно, Федор Антонович. Мы сейчас поедем в учреждение, которое, вероятно, не вызывает у вас расположения. Нам нужно выяснить много вопросов, и разговор будет долгим и не очень приятным для вас. — Шугалий высунулся в окно. — Машина уже ждет вас, вот постановление на арест, прошу ознакомиться.
Так уж полагается, Федор Антонович, и, надеюсь, вы знаете, чем вызваны такие крайние меры.
— Нет, не знаю, — ответил Бабинец, — все это — результат какого-то ужасного недоразумения.
— Что ж, бывает и такое, — согласился Шугалий. — Но очень редко. Будете иметь возможность увидеть вашего сообщника — вместе как-то приятнее и лучше вспомнить то, что улетучилось из памяти.
Шугалий уехал из Озерска через день. Перед отъездом они с Буровым встретились на берегу Светлого озера, — разве можно уехать из Озерска, не искупавшись и не отведав настоящей ухи?
Шугалий завел мотор, и они двинулись к острову, куда еще с утра отправился Малиновский; день хотя и будничный, но начальник райотдела в честь успешного завершения операции разрешил ему взять отгул, и лейтенант должен был уже приготовить уху.
Моторка шла быстро. Шугалий подставил лицо солнцу и щурился от удовольствия.
Малиновский стоял на берегу и улыбался так, что Шугалий догадался: рыбачья фортуна сегодня на стороне лейтенанта. И верно: Малиновский вытащил из воды самодельный садок с двумя или тремя большими щуками и полукилограммовыми окунями.
— Возьмете с собой, — сказал он тоном, исключающим всякие возражения. К тому же Шугалий и не возражал: знал, как обрадуется Вера свежей рыбе — щуки вон еще живые.
— Уха — во! — поднял большой палец лейтенант.
И действительно, от костра пахло удивительно вкусно. Шугалий съел полную миску прозрачной ухи и принялся за окуньков, а лейтенант налил ему еще миску, и Шугалий не сопротивлялся: когда-то еще доведется полакомиться такой?
Они утолили голод, и только тогда Малиновский спросил:
— Как экспертиза?
— Подтвердила, — лаконично ответил Шугалий и объяснил Бурову: — Каленик приехал к Завгороднему на велосипеде. На рассвете восемнадцатого августа.
Поставил велосипед у калитки, а перед этим ночью прошел дождь, и шины оставили следы. Эти следы сохранились и до сих пор — дождей ведь не было и там никто не ходил. Эксперты подтвердили: следы именно от велосипеда Каленика.
— Но ведь сестра Завгороднего говорила, что приходил Чепак, — заметил Малиновский.
— У Каленика такой же хриплый бас.
— Он уже сознался?
— У нас неопровержимые доказательства, вертелся как угорь, да что поделаешь? Все рассказал.
Малиновский положил ложку.
— А Бабинец? — спросил он.
— Бабинец, узнав от Романа Стецишина, что тот выдал отцу Олексы его тайну, чуть не умер от ужаса.
Но быстро опомнился и решил действовать. Поехал на велосипеде к Каленику, и они разработали план действий. Каленик был когда-то порученцем куренного Стецишина и знал о роли Бабинца в любенской трагедии. Хранил фотографию, чтобы шантажировать аптекаря, и тот подкармливал его. А деньги у Бабинца водились: к сожалению, есть еще дефицитные лекарства…
— Сукин сын, — выругался Малиновский.
— Провал Бабинца лишал Каленика одного из источников дохода, — продолжал Шугалий, — и тот решил помочь аптекарю. На рассвете поднял ветврача — мол, корова подыхает. В Ольховое на лодке быстрее и удобнее, преступники учли все, и Андрий Михайлович попал в их западню. Каленик захватил с собой молоток; после первого же удара Андрий Михайлович потерял сознание, и Каленик, еще живого, выбросил его за борт. Один доехал до берега, перевернул лодку в камышах, и волны вынесли ее в озеро.
— А если бы не было ветра? — полюбопытствовал Малиновский. — Бурю же не закажешь.
— Собирался незаметно добраться до берега, взять свою лодку и ночью отбуксировать моторку Андрия Михайловича.
— Рискованно. Могли заметить.
— Рассчитывали, что до вечера никто не станет разыскивать Завгороднего, а лодку можно спрятать в камышах. Но поднялась буря, и это помогло Каленику. Правда, потерял велосипедную спицу — должно быть, и не заметил, как наехал на корягу.
— А как же блесна? — спросил Буров. — Как попала к Кузю блесна Андрия Михайловича?
— Бабинец нашел покупателя на лодку Завгороднего. Он взял у Олексы Завгороднего ключи, пошли осматривать лодку, и Федор Антонович стащил блесну. Передал ее Каленику, а тот подбросил Кузю и донес на него, считая, что теперь уже Кузю не выкрутиться.
И верно: у того не было алиби, все было против него… Но все же мир не без добрых людей: и пока у нас есть такие, как Лопатинский, ни одному преступнику не замести следов.
— А какова штучка Бабинец! Этот старый хорек! — воскликнул Малиновский. — Убил Андрия Михайловича, а потом хотел еще и тетку Олексы обмануть!
— Его будут судить за все преступления, — убежденно сказал Шугалий. — Ничто ему не сойдет с рук!
— Ненавижу! — твердо произнес Малиновский. — Вечной ненавистью!
Он поднял крепко сжатый кулак, глаза у него потемнели, стали большими, и Шугалий, всматриваясь в них, видел, какова она — настоящая ненависть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13