Ирка вытянула к нему обе руки и показала две фиги.
- Тогда, хозяйка, у сердца нет предпочтений. Руководи, я все приму и
все исполню.
- Договорились. Поднимайся пока, а я посоображаю, как тебя лучше
приспособить.
Со второй попытки акт оставления ложа прошел успешнее. Сунув ноги в
шлепанцы, горбясь, Малянов нешустро пошлепал в ванную. Дремлющий на
полочке под вешалкой, среди перчаток и шарфов Калям нехотя приоткрыл на
него глаз, но не пошевелился и не издал ни звука. Из кухни выступил Бобка,
остановился - руки в карманах.
- Что, сильно вдула? - сочувственным баском спросил он вполголоса.
Малянов только рукой махнул. Потом сказал:
- Правильно вдула. Самому тошно...
Бобка коротко хохотнул со знанием дела.
- Еще бы не тошно... Ох, и разит от тебя, па.
- Представляю... Ничего, Боб. Сейчас душ приму, зубья вычищу, всосу
кофейку - и наверняка реанимнусь. Мы еще увидим небо в алмазах.
- Давай. А то смотреть на тебя - прямо сердце кровью обливается.
Малянов благодарно улыбнулся сыну и открыл дверь ванной.
- Да, тебе какое-то странное письмо пришло! - крикнула Ирка из
комнаты.
- Что за письмо? - Малянов остановился на полушаге, сразу ощутив
холодок нехорошего предчувствия.
Ирка вышла в коридор с бумажкой в руке. Листок ученической тетрадки,
кажется.
- Я где-то к полуночи выглядывала тебя поискать...
- Елки-палки, зачем?
- Ну как. Все-таки муж. Вдруг тебя твоим пресловутым грузовиком
размазало. Да ты не беспокойся, я только во двор. Ни тебя, ни грузовика,
естественно, не обнаружила...
Куда как естественно, подумал Малянов.
- А на обратном пути смотрю - что-то белеет в дырочках. Когда оно
туда попало... прямо чудесным каким-то образом. Перед программой "Время"
Бобка за "Вечеркой" лазил - его еще не было.
"Знаю я все эти чудеса", - снова, как когда-то, подумал Малянов. Он
сразу забыл и о головной боли, и о душе.
- Без конверта, просто сложенный вчетверо листок. И надписан поверху:
Малянову.
- Дай!
- Мы прочитали, извини... раз уж без конверта. Ничего не поняли, чушь
полная. То ли кто-то подшутил, то ли после такого же вот снятия стресса
перепутал ящики... или дома...
- Или города, - добавил Бобка.
Малянов развернул листок. Точно, тетрадка. В клетку. Небо в крупную
клетку.
- А руки-то дрожат, - с отвращением сказала Ирка. - Позорище.
Пьяндыга подзаборный.
Руки дрожали, и душа дрожала, как заячий хвост. Началось. Началось.
Глаза Малянова раз за разом пробегали коряво написанные, неровные,
бессмысленные фразы: "Если вам дороги разум и жизнь, держитесь поближе к
торфяным болотам. Само ломо. Мы не шестерки! Отрежь хвост. Вечер".
Он медленно, как черепаха, сглотнул. Поднял взгляд на жену. Она
смотрела на него безмятежно и чуть иронично. Или чуть презрительно.
- Хотела выбросить, но не решилась, - сказала она. - Как ни крути,
тебе адресовано. Может, секреты какие-то, - усмехнулась. - И вообще, это
было бы неуважительно по отношению к главе семьи.
- Генри Баскервилю жена Стэплтона писала про торфяные болота, - не
утерпел Бобка. - Только у нее было наоборот: держитесь подальше!
- У буржуев всегда все наоборот, - изо всех сил стараясь, чтобы голос
его не выдал, проговорил Малянов. Листок трясся в руке. Малянов протянул
его Ирке. - Конечно, кинь в ведро. Ребята, наверное, балуются. Может, это
вообще знатоку торфяных болот Малянову-младшему. Видишь, как он сразу
расшифровку начал.
- Мы эту версию отрабатывали, - солидно пробасил Бобка. - По нулям.
- Ну я не знаю, - сказал Малянов.
Легким пролетающим движением руки Ирка взяла из его трепещущих
пальцев письмо и послушно двинулась на кухню, где под раковиной стояло
помойное ведерко. Малянов смотрел ей вслед и думал: она действительно не
понимает? Или, подобно ему, мужественно делает вид? Храбрость или
черствость? Помнит ли она, как этот вот отца уже переросший симпатяга, а
тогда - трехлетний ласковый бойкий лопотун тужился у них на коленях до
слез до побагровения: "Ы-ы-ы! Ы-ы!", и не мог произнести ни слова? То есть
помнит, конечно, еще как помнит - но связывает ли с тем, что происходило
потом и продолжает происходить теперь? Или для нее эта история и впрямь
сразу кончилась, как только Вечеровский бесследно исчез из своей квартиры
- то ли действительно уехал на Памир, как собирался, то ли нет - и Бобка
после трехдневных невыносимых мук, трех дней ада кромешного сразу вновь
залопотал? И, как вообще свойственно женщинам, разделяющим жизнь на
ящички: это - отдельно, это - отдельно, а это - само по себе, и не сметь
перемешивать, она запихнула все, тогда происходившее, в герметичный бокс,
тщательно его опечатала и уже ни за что не заглянет туда?
От ответа на эти вопросы зависело очень многое. Зависело все.
Зависело, понимает ли она, что происходит с Маляновым, или просто махнула
на него рукой и терпит, потому что Бобка. Зависело, едино они живут или
просто притерто. Но Малянов никогда не смел спросить. Он боялся, Ирка
элементарнейшим образом не поймет, о чем речь. И это будет значить, что -
всего лишь притерто.
Если едино - все обретало смысл. Если притерто, то... то - лучше, как
Глухов.
Он обнял сына за плечи и тихонько, чтобы Ирка не слышала, спросил:
- Сильно волновались вчера?
- Спрашиваешь, - так же тихо ответил Бобка. И чуть смущенно, но
честно добавил: - Па, ты, пожалуйста, пока не реанимнулся, не дыши ни
меня.
Сквозь ком в горле Малянов засмеялся и пошел в душ.
И только в горячем потоке, когда смотанные похмельем в маленький и
тугой, болезненно болтающийся клубок извилины в башке начали,
удовольственно покряхтывая, расширяться и распрямляться, заполняя весь
черепной объем, Малянов, вновь вспоминая и переживая молчаливое
исчезновение Фила - хотя о чем ему было с нами, дезертирами, еще говорить?
- вдруг сообразил. И зубная щетка, мирно елозившая по зубам, вывернулась
из вдруг снова ставших неповоротливыми пальцев и больно ударила в десну.
Малянов опустил руки и несколько секунд стоял как оглушенный.
Вечер - это Вечеровский. "Вечер" в записке - это подпись.
Это письмо от Фила, вот что это такое.
Одному Мирозданию известно, как оно очутилось в ящике и что значит.
Повеяло холодком. Значит, открылась дверь в ванную. Точно; сквозь
полупрозрачную полиэтиленовую занавеску Малянов увидел смутный Иркин
силуэт.
- Ты как тут? - спросила Ирка громко, чтобы Малянов расслышал ее
сквозь бодрый плеск.
- Отлично.
- Сердце?
- Нету.
- Да ну тебя, Димка! Я серьезно. Не делал бы ты воду такую горячую -
замолотит сердчишко с бодуна.
- Метода выверена, - ответил Малянов. - Я потом холодненькой окачусь.
- Ну вот тогда тебя кондратий и хватит. Сосуды-то уже не те!
- Сосуды-то как раз те, - сказал Малянов. - Содержание в них не то.
Ирка засмеялась.
- Очухался, чертяка. Ну, не задерживайся тут слишком, я кофе тебе уже
сварила. Остынет. А я на часы смотрю - думаю, все, утоп.
- Сейчас, Иронь, выхожу.
Вновь повеяло коротким, едва ощутимым сквознячком - дверь открылась и
закрылась.
Почему он так странно написал? Действительно, шифровка какая-то.
Торфяных болот... Что он хотел? Откуда?..
Так, так, спокойно. Мы еще слегка ученые, логически мыслить не совсем
разучились. Тот же Шерлок пляшущих человечков как расщелкал - мы что,
хуже? Он не знал, что Земля кругом Солнышка крутится, - а мы даже слово
"Галактика" еще помним. Хоть сейчас ее разложим по Гартвигу...
Как там было-то?
Оказалось, нелепый текст воткнулся в память, словно я наперед знал о
его важности. Впрочем, так и было, вероятно - интуиция сработала... Да
какая к черту интуиция - страх! Обыкновенный вечный страх. Если случается
что-то - значит, оно тут, рядом, щекочет тебя по загривку, Мирозданьице
наше: не шевелись, Малянов! не болтай, Малянов! не увлекайся, Малянов!
стой смирно!
Почему текст такой странный?
Фил хотел, чтобы никто, кроме меня, не понял?
Но ведь и я не понимаю...
А он был уверен, что пойму. Напрягусь и пойму. А больше - никто.
Кого он боялся?
Никого он никогда не боялся.
Тогда так - от кого таился?
От Мироздания - дурацкими шифровками на уровне седьмого класса
средней школы?
Не о том думаешь, Малянов. Расшифруй сначала - потом будешь оценивать
ее уровень.
Давай выходить. Ирка волнуется. Пылесосить буду - подумаю. Вряд ли
полчаса туда-сюда играют какую-то..."

"...к болотам, думал Малянов, накручивая телефонный диск. К болотам,
к болотам, поближе к болотам. Болот-то у нас тут хоть отбавляй... К
торфяным болотам. Не просто к бифштексам, а к ма-аленьким бифштексам...
- Да не звони ты ему, - сказала Ирка, подняв голову от телепрограммы,
которую тщательно изучала. - Либо спит еще, либо за добавкой побежал... Ну
вот не ответит он - ты что, к нему помчишься? У тебя все равно ключа нет.
- Не ответит - тогда буду мало-мало подождать, потом опять мало-мало
звонить, - ответил Малянов, вслушиваясь в длинные гудки. Поближе к
торфяным болотам... Зачем? И как это возможно, что я, буду анализы у них
брать, торфяные они или еще какие-нибудь?
- Не лучший это у тебя друг в жизни, - сказала Ирка, вновь углубляясь
в роспись вечерних телепередач.
- Но ведь друг же, - возразил Малянов. - Между прочим, он притчу про
этого своего Конфуция рассказывал... Зашел Конфуций к другу, у друга мать
умерла, ну тот и зашел выразить этак по-китайски, с миллионом поклонов и
словес, свои глубочайшие и искреннейшие соболезнования. А корешок чего-то
там веселый скачет, ржет, как бегемот беременный... Поддал, наверное.
Конфуций все положенные поклоны и словеса исполнил и удалился, а потом его
соседи и спрашивают: как, дескать, ты мог такому невоспитанному... можно
сказать, аморальному человеку положенные поклоны бить? А Конфуций и
говорит: к узам дружбы нельзя относиться легкомысленно.
Ирка только головой помотала - и тут в трубке наконец щелкнуло и
раздался страдальческий голос:
- Кто там?
- Владлен, это Малянов. Решил узнать, как вы... Уже первый час, я
подумал, вряд ли разбужу.
- Мы вторую банку допили?
- Конечно, - соврал Малянов.
- Хорошо... Мне помнилось, не допили... полез в пять утра - пусто.
Хорошо, что пусто, а то я бы...
- Как сейчас-то? - спросил Малянов, поняв, что продолжения фразы не
дождется.
- Уже ничего. Тоска только.
- Ну это дело житейское.
- Разумеется. Прогулялся по набережной. Погода дрянь, правда... зато
ветерком освежило. Перенапряглись мы вчера, пожалуй.
- Пожалуй.
- Я тоже все хотел вам позвонить, Дмитрий, узнать, как вы
добрались...
- Прекрасно добрался. С трамваем повезло.
- Заблудившийся трамвай?
- Он самый.
- Дмитрий, я... - Глухов неловко, опасливо помялся, - лишнего ничего
не... наговорил вчера?
- Да нет, - с простодушным недоумением ответил Малянов. - Болтали о
том, о сем, китайские стихи читали... Мне, кстати, понравились. Только
очень много имен собственных, путаешься в них.
- Ну это же совершенно иной тип культуры! - сразу оживился Глухов. -
Апеллирование к историческому прецеденту, за которым тянется целый шлейф
устойчивых ассоциаций и аллюзий, к культурному блоку..."

"...и смущенно пробасил:
- Па, у тебя десятки не будет?
- Вот те раз, - сказал Малянов и опустил руки. Пылесосный шланг,
который он держал, собираясь воткнуть его в надлежащее отверстие
облупленного доисторического "Вихря", шмякнул по полу. - А что стряслось?
- Да понимаешь, тут такое дело... Я вечером сегодня к Володьке
намерен двинуть...
- А там за вход платить надо, - почти не скрывая неприязни, с
издевкой произнес Малянов. Володька ему крайне не нравился. Сплошные
баксы-слаксы. Судя по отпрыску, семейка была еще та. Из мелких новых
хозяев жизни.
- Считай, что угадал. Мы у него компутером забавляемся... они
четверку поставили, а на четверке оперативка - во, - Бобка широко развел
руки и сразу напомнил Малянову неизбывное "А у нас во такой клоп вылез", -
и грузятся игры... ну... офигенные. Но этот редис теперь деньги берет.
Часик ув муонстров усяких пошмалял - гони десятку. Износ, грит,
амортизация...
Действительно, подумал Малянов. И возразить нечего. В рамках
господствующих ныне представлений - все честно. Износ. Амортизация. Рынок
хренов.
- А ты не шмаляй, - посоветовал Малянов. - Возьми вон книжку, да в
кресло с ногами. И тащиться никуда не надо.
Бобка взглянул ему в глаза и честно сказал:
- Хочется очень.
- Ну, - сказал Малянов, - против этого возразить нечего. Если нельзя,
но очень хочется, то можно.
- Я и так стараюсь пореже. Понимаю же, что с башлями напряг...
Поближе к торфяным болотам... Само ломо... Блин, что еще за "само
ломо"? На первые слоги надо делать ударения или на последние? Или -
по-разному? Самоломанный? Все мы самоломанные, но, может, с его точки
зрения, я - в особенности? Может, и так, конечно. Бобка молчит нарушает
Гомеопатическое Мироздание тчк. Но при чем тут моя самоломанность?
Отстриги хвост... Надо же этак накрутить! Слушайте, ребята, может, я
ерундой занимаюсь, и никакой это не Фил?
- Одно скажу, - проговорил Малянов. - В мое время друзья с друзей
денег не брали. С таким человеком здороваться бы перестали.
А может, и не перестали бы, подумал он. Смотря кто, смотря где.
Идеализирую. Ох, старый стал...
- Ну... - ответил Бобка, разведя руками, и Малянов пожалел, что
вообще вякнул. Какой смысл произносить слова, лишенные смысла. - В ваше
время деньги на фиг были не нужны. В лавках все равно пусто, а на Майорку
только портвейнгеноссе допускались. Нормальные граждане просто чалили с
работы, кто что мог, а потом махались бартером.
- Не скажи. За четыре, например, тысячи можно было, например, машину
купить.
- Как сейчас - один занюханный бутер в тошниловке, - мигом
сконвертировал Бобка.
- В семьдесят первом, помню, я полгода откладывал помаленьку со
стипендии - и купил кинокамеру "Кварц" за сто сорок пять рублей. Счастлив
был - не представляешь!
- Да, ты показывал про маму молодую, и еще про меня - ползуна.
Кстати, я бы с удовольствием опять посмотрел. Вы такие хорошие там, на
лыжах.
- Обязательно посмотрим. И, знаешь, я все мечтал: вот вырасту
большой, заработаю много денег и куплю за триста рублей кинокамеру с
трансфокатором...
- Ну, может, еще вырастешь.
- Скотина!
Бобка довольно захихикал. Малянов легонько его пихнул кулаком; Бобка
изобразил отруб.
- Знаешь, где мой пиджак висит? - риторически спросил Малянов. - В
левом внутреннем кармане бумажник. Иди сам и достань десять штук, я
мужским делом занят. Пыль сосу.
Бобка осветился. И тут же его будто ветром смело; "Спасибо, па!" -
прозвенело уже из коридора.
Да, господа-товарищи, с потеплевшим сердцем подумал Малянов. Ради
того, чтобы увидеть сына счастливым, стоит пачкать кофем станки.
Бобка шуровал по его карманам и с явным чувством глубокого
удовлетворения мурлыкал какую-то свою молодежную белиберду: "Я люблю
задавать вопросы - особенно про пылесосы..." Потом вернулся, встал около
Малянова и громко сказал:
- Понимаешь, па. Вот вы говорите: книжки, книжки... Иногда попадаются
интересные, конечно. Но в основном нудьга. Просто в ваше время других
развлечений не было, вот вы и читали день и ночь все, что под руку
подвернется. Стихи - давай стихи. Фантастика - давай фантастику. Гессе
какие-нибудь невыносимые - давай Гессе...
Малянов, нагнувшийся было, чтобы включить пылесос, опять распрямился.
Не без усилий и не без неприятных ощущений - копчик побаливал. Здорово
вчера приложился.
Как бы это... чтобы не "Волга впадает в Каспийское море..."
- Железяка, Боб, она железяка и есть. Что ты ей дал - то она тебе и
возвращает. Не больше. А чтобы ей что-то давать - нужно самому что-то
получать. Если ты перестанешь усваивать новое в пятнадцать лет - так и
останешься на всю жизнь по уму пятнадцатилетним. Если в семнадцать -
семнадцатилетним. Ну вот представь себе себя в десять лет. А теперь
представь, что ты сейчас по уму - десятилетка. Представил? Вот... Лучшего
способа узнавать что-то новое, чем читать не тобою написанный текст, люди
не придумали.
- Новое... Вот мы "Обломова" когда проходили, мне там фраза
запомнилась - как он говорит Штольцу: "И зачем только я помню, что Селевк
разбил какого-то Чандрагупту?"
- А зачем тебе набирать в какой-нибудь стрелялке на семь очков
больше, чем Володька?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12